Воля твоя

   - О каких силах ты говоришь?

   - Я покажу тебе, - откликнулся он. - Ты должен увидеть и понять все сам.

   - Это она? Точно?

   Гомон, как это часто бывает при появлении особенно значимых фигур, мгновенно стих, превратившись в едва заметный шепоток. Но лишь до первого представления. На входе, несколько обескураженно, несколько нерешительно и откровенно пренебрежительно, что легко читалось по не совсем довольному лицу, замерла та, к которой устремились если не все взгляды собравшихся здесь гостей, то их львиная доля. Остальные либо пропустили ее появление, либо банально игнорировали - что поделать, такое показательно-пренебрежительное поведение в высшем свете тоже имеет место быть.

   Фигура, словно раздумывая, оглядела сверху вниз пирующий и гомонящий народ. Активный шепоток, уже не такой осторожный, прошелестел сквозь бальную залу подобно дуновению осеннего ветерка. Такой же холодный своим содержанием и сухой произносимыми в страстном лжевосхищении словами. Он вызвал невольные ассоциации с пожелтевшими, сухими, местами прелыми и залежалыми листьями, с неизменным сомнением обсуждающих каждый неверный шаг на них ступившего.

   - Несомненно. Это она. Ее лица сложно не узнать.

   Вздохи, должные показаться тихими и скромными, сменили шепотки. Вздохи, предвестниками грозы, прозвучавшие далекими раскатами после короткого сезона ветров.

   - Невероятно, такая молодая!

   - Ей на вид как мне!

   - Действительно, словно подросток.

   - Она выглядит на двадцать, когда со времен восстания прошло уже больше пятнадцати лет. Ей что, тогда было пятнадцать?

   - Я слышал, больше. Она уже тогда не была ребенком. Думаю, вы верно понимаете значение моих слов.

   - И верно, разве ребенку под силу пережить то, что пережила она? И после всего этого не сломаться, оставшись собою.

   - Довольно... высокопарно, не находите?

   - Что вы хотите этим сказать?

   - Что от ваших слов веет приторностью испорченного вина - ничего особенного, но пить невозможно.

   - И все же, зная ее историю хоть немногим, но получше вашего, я готов утверждать, что так оно и есть. Мои слова - чистейшая истина, хоть и обличенная в неудобоваримую для вас форму, граф. Она из тех, кого годы лишь красят.

   - Ах, франт!

   - Вы как всегда в своем репертуаре, франт. Нет, не нужно кланяться, и руку свою я вам не дам! Облобызайте чью-нибудь еще!

   - И на ней нет ни единого шрама, ни единой отметки тех событий! Ни единой... морщинки! Ладони юнессы и шея княжны, едва дозревшей до замужнего возраста!

   - И верно, пора выдавать замуж. Уж я бы не сомневался, и даже не поскупился б на отсутствие приданого!

   - Ха-ха!

   Веселый, пронзительный, заразительный смех, несдерживаемый батистовыми платочками, вуальками и накрахмаленными ладоньками с ярким и броским маникюром морозил в жилах кровь.

   - Да вы смельчак, приглашать в постель настоящую волчицу!

   - Глядите, как бы она вас не подрала в первую же брачную ночь!

   - Элизара Финкаскор! - Звучным тенором оповестил герольд, вдруг проснувшись от летаргического сна, будучи недвижимой слепой и глухой статуей - еще одним достоянием интерьера праздничной залы семейства Отара.

   Фигура устала стоять на пороге, сделав несколько шагов вперед.

   - Также известная, как Искра Нокса, Пылающее Пламя Тильзита. - Густым голосом добавил Бельгемонц, хозяин празднества. Негромко, но так, чтобы это не прозвучало полушепотом. Так, чтобы сказанное откуда-то из центра залы, это услышала даже только что вошедшая гостья, среди благоговейно замерших в молчании и предвкушении гостей.

   Элизара замерла, улыбнулась одними лишь губами, неглубоко поклонилась. Шагнувший вперед Бельгемонц подал ей руку, приглашая на банкет, в полной мере втягивая в начинающееся празднество замка. Осторожно облокотившись, женщина еще раз поклонилась, сверкнув взглядом.

   - Невероятно, такие проницательные глаза.

   - Я бы сказал, что там мудрость. Много мудрости.

   - Как она взглянула на Бельгемонца... Аж мурашки по коже.

   - Да-а, такой момент.

   - Держу пари, у него тоже внутри все перевернулось.

   - Так может глядеть только прошедший через пекло человек.

   - И не говорите!

   Смех.

   - Маршал знает, о чем говорит, мадемуазель. Я вот, например, отношусь к его словам с превеликой серьезностью. Предлагаю и вам, дабы в один момент не попасть впросак.

   - Думаете? - Задумчиво протянула гостья, поглядывая при этом в сторону маршала.

   - Маршал мой друг, и я знаю некоторые... аспекты его биографии.

   - Ну, полноте, граф. Не будем сейчас об этом.

   - Нет-нет, маршал, я и не думал углубляться в подробности. С другой стороны, это ваше личное дело кому и при каких обстоятельствах доверять строчки собственной жизни, пресыщенные, скажем так, заметной остринкой.

   - Остринкой, говорите? Какой же именно?

   - Вы позволите?

   - Извольте. Это не тайна.

   - Зареченской остринкой.

   - Заречье!

   Сдвоенный пораженный дамский вздох.

   - Невероятно!

   - Столь же невероятно, как присутствие здесь Искры, не так ли?

   Загадочное молчание, приправленное таинственными улыбками.

   - Надеюсь, теперь вы верите словам маршала о том, что со взглядом Искры не все так просто?

   - Теперь - верю! Невероятно, Заречье! Я слышала весьма распространенные слухи о Заречье, но то, что слышала - впечатляет. Даже не верится. Там действительно так было, маршал?

   - Слухи, как это принято, в основном, серьезно приукрашены. Смотря какой смысл вы вкладываете в "так было". Но да, действительно. И стоит отдать должное, что даже слухами они в полноте передали творящуюся там ситуацию. Однако, - задумчиво пожевал губами, - в Ноксе все было намного хуже. Страшней, кровопролитней и жестче. И на острие всего того ужаса шла Искра и вела сжавшиеся в страхе и панике ряды за собою. Только лишь своей решимостью, твердостью, волей... И она провела их через весь Тильзит, подожгла, словно пересушенный хворост. Все сгорело, но вопреки тому, выжило. Выжило именно потому, что оказалось уничтожено и сгинуло ровно в срок, чтобы дать нормальную, настоящую жизнь. Да... Именно так. Теперь вы понимаете, как должен смотреть человек, прошедший через такое?