Посох царя Московии

По этой части познания у Юшки были просто потрясающими. Все знали, что у него можно прикупить самые редкие виды целебного зелья.

Некоторые поговаривали, что он может добыть даже цвет папоротника, который цветет только раз в году, в ночь на Ивана Купала, но за очень большую цену и не каждому. Поэтому Юшко, торгуя высушенными травами, ягодой и кореньями, жил безбедно, в полном достатке.

Заговорами болезней он занимался не ради заработка, а в большей мере для того, чтобы быть среди людей. Юшко был очень общительным человеком и мог часами трепать языком. Но сегодня он не имел настроя на длинную беседу. С чего бы? — удивленно подумал Ворон.

Юшко не стал дожидаться, когда его потянут за язык.

— Слыхал, что попы удумали? — спросил он громко, не опасаясь быть услышанным соседями-знахарями. — Увещевают царя-батюшку кликать по торгам, чтобы к волхвам, чародеям и звездочетцам не ходили под опасением опалы и духовного запрещения.

— Иди ты!

— Вот те крест! — перекрестился Юшко.

— Вот те раз… — Иван растерянно оглянулся, словно ища подмоги. — Это что, Варварскому крестцу придет конец?

— Кто знает? Хотя великий князь и благоволит к нам, но ежели вода долго каплет на темечко, то человек может сойти с ума и наделать много бед. А митрополит Антоний уже голову ему прогрыз, стараясь убедить, что от нас все зло происходит. Попы хотят истребить обычай лечиться у знахарей. Они убеждают, что тот, кто ждет исцеления от колдуна, губит не только тело, но и душу, потому что колдуны служат сатане и врачуют его силой. Но это же неправда! Мы не колдуны и лечим словом Божьим и его именем.

— Да-а, дела…

— Это все твой дохтур Бомелий, — с ненавистью сказал Юшко. — Он тоже к Антонию подпрягается, хочет все деньги себе забрать. Дак к нему ходят лечиться все больше боляре да князья, а куды бедному человеку податься? Хоть ложись и помирай. Неправильно это.

— Кто спорит, — согласился Иван. — Знамо дело, неправильно. Только на Бомелия ты не напирай. Он тут ни при чем.

— Все равно Елисейка твой черный колдун, это все знают. Потому и хочет нашу светлую способность к врачеванию, доставшуюся нам от дедов-прадедов, погубить. Немчура, этим все сказано. Ты вон тоже… душу ему продал.

— Дурак ты, Юшко! — рассвирепел Ворон. — Язык-то прикуси. Моя душа при мне, до нее Бомелию не добраться. А полезет, руки обкорнаю.

— Пусть дурак, да тока, думаю, что царю-батюшке нужно бы поостеречься этого Бомелия. Отравит он когда-нибудь его или заклинаниями сведет в могилу. Ты там смотри…

— Смотрю… — остывая, буркнул Иван.

Он уже много чего знал. Дела Бомелия и впрямь нельзя было назвать богоугодными. Отравы, которые он готовил в своей лаборатории, уже многих отправили на тот свет по велению Иоанна Васильевича.

Конечно, перед Вороном лекарь не раскрывался, но Ивашка следил за ним как кот за мышью и пользовался любой возможностью, чтобы подсмотреть или переписать рецепты тайных снадобий. Потом он пытался по этим рецептам составить зелье, оно получалось не всегда, а часто выходило и вовсе не то, что было нужно, однако Ворон все же убедился, какая это страшная отрава.

С некоторых пор Иван избегал принимать из рук Бомелиуса напитки и еду, не без основания предполагая, что и ему может быть уготована судьба тех несчастных, которые испробовали зелье царского лекаря. Ворон понимал, что он жив только потому, что пока нужен Бомелиусу. Но с тех пор, как в доме лекаря появился новый слуга, которого звали Томас, Иван начал ощущать смутное беспокойство.

Этот англичанин был еще тем пронырой. Он везде совал свой длинный нос. И никогда не ходил безоружным. Да и оружие у него было диковинное. Чего стоил лишь один широкий пояс, который Томас прятал под кафтаном. В поясе были сделаны ячейки, из которых торчали остро заточенные металлические пластинки, похожие на наконечники стрел.

Однажды Иван подсмотрел, как ловко управляется Томас с этими железками. Англичанин, уединившись на заднем дворе усадьбы Бомелиуса, молниеносно, одну за другой, бросал их в цель — маленький кружочек, нарисованный мелом на столбе. И что самое удивительное, Томас ни разу не промахнулся.

Ворон намотал это на ус, и с тех пор без своего верного ножа, спрятанного в поддевке, и навязного кистеня [139] никуда не выходил. А с Томасом общался лишь по мере крайней необходимости.

Набив поясную сумку нужными Бомелиусу корешками и травами, Ворон попрощался с Юшко и потопал обратно. Завидев его, нищие попрошайки на паперти церкви Святой Варвары завопили на все голоса:

— Подай полушку али четвертцу, милостивец! Подай, Христа ради!.. Подай!.. Во имя Господа нашего!..

Нищим Иван никогда не отказывал. Слишком хорошо он знал это народец. Ворону не хотелось, чтобы вслед ему летели втихомолку сказанные проклятия. Жадность считалась среди этих отверженных самым большим грехом, требующим немедленного наказания из самых высоких — божественных — инстанций.

Поэтому у Ворона в кошельке всегда бренчала презренная мелочь, которую он раздавал щедрой рукой.

— Спаси тебя Господь… Спаси Господь… — благодарили его нищие и торопились спрятать деньги в своих лохмотьях.

— Ворон?! — вдруг раздался знакомый голос. — Ты ли это?!

Иван резко обернулся и увидел посиневшего от холода малого в донельзя рваном тулупчике с чужого плеча и в войлочном колпаке, натянутом на глаза. Этому нищему досталась целая денга, поэтому он и обратил на Ворона от большой радости более пристальное внимание. Обычно для христарадников почти все податели милостыни были на одно лицо; это Иван знал из своего опыта, когда «смотрел» по наказу Кудеяра.

— Ондрюшка?.. — неуверенно произнес Ворон.

— Он самый. Ох ты, какая встреча…

Ондрюшка появился в шайке Кудеяра раньше, чем Ворон. Он не отличался крутым бойцовским характером, поэтому в основном был мальчиком на побегушках. Иногда его отправляли в разведку, но он так неестественно держался на людях, что окружающие вскоре начинали считать его татем. Хорошо, что у Ондрюшки были быстрые ноги…

— Ты как здесь оказался? — строго спросил Ворон. — Небось смотришь?..

— Што ты, што ты! — воскликнул Ондрюшка; а затем зашептал: — Сбежал я… как и ты. Невмоготу стало…

— Почему?

— Голодно и холодно. Навару никакого, стрельцы все деревни окрестные перекрыли, носа из лесу не дают высунуть. Боялись даже в печи огонь разжигать, штоб не выдать себя. Наш-то все твердил: «Братцы, потерпите, скоро все изменится к лучшему. Придет весна, а там…» Ну и што там? Смертушка наша. Воевода приказ издал — всех, кого словят в лесу, на кол. Сурьезно за нас взялись. Оно понятно — крымчаков побили, с ливонцами замирение, вот штоб войска не застаивались, их и спустили на нас, как кобелей с цепи. Худо…

— И ты перебрался в Москву…

— А куда ишшо? Нету у меня ни кола ни двора. А свою заначку пришлось оставить в общем котле, когда бежал. Вот и сижу здесь… иногда подают… С голоду не помираю, но и жысти никакой нет.

Ворон какое-то время размышлял, глядя на несчастное лицо замерзшего Ондрюшки, а потом решительно сказал:

— Ну-ка, вставай. Хватит греть мерзлую землю. Пойдем со мной.

— Куды? — всполошился Ондрюшка.

— На кудыкины горы, — строго ответил Иван. — Сначала тебя нужно приодеть. А то вид у тебя… вон, даже бродячие псы шарахаются.

Ондрюшка в полном недоумении безропотно поплелся за Иваном. Ворон и в шайке был для него большим авторитетом. А сейчас, будучи одетым словно какой-нибудь знатный гость, Ворон и вовсе показался Ондрюшке важным господином, которому лучше не перечить.

Ворон привел Ондрюшку в лавку старьевщика или тряпичника, как он именовался среди простого люда. Старьевщика в годах звали Ишук, был он русоволос, но и из его раскосых глаз выглядывало, кроме русского, еще и татарское происхождение.

— Найди ему, — указал Ворон на Ондрюшку, — приличную одежонку. И обувку.

— Понял, понял, хе-хе-хе… — дробно рассмеялся Ишук и полез в свои «закрома».