Хозяйка большого дома

Он уставился на Ийлэ кровянистыми глазами, беспомощный, жалкий даже… и, наверное, ей следовало бы радоваться, она ведь хотела, чтобы кто-то из них мучился, чтобы задыхался от боли, чтобы боялся. А он не боялся, но задыхался, потому и дышал через раз. На губах пузырилась слюна. И пес дернулся было, чтобы вытереть ее.

– Лежи. – Ийлэ вытащила из-под свитера отродье, которое сунула Нату. – Есть хочет. Покормишь.

Тот кивнул.

Кажется, он и вправду готов был сделать все, лишь бы его обожаемый хозяин прожил чуть дольше.

– Нож. Таз. Резать буду.

Она села рядом с псом.

Райдо.

– Райдо, – имя это соскользнуло с языка легко, – будет больно.

– Да уж… д-думаю…

– Больнее, чем сейчас.

Разрыв-цветок разворачивал сеть побегов, спеша опутать все тело. Он помнил, что это тело некогда почти принадлежало ему, а потом он уснул. Проснулся. И убаюкать вновь не выйдет, разве что…

– Опиум нельзя, – предупредила Ийлэ.

Она осторожно коснулась тугих семянок, которые натянули кожу. Поверхность их, пока плотная, изменялась, прорастая толстыми иглами. Вот-вот треснут.

– А виски? – Пес морщился, но терпел.

Если бы он кричал от боли, катался по полу, умолял… наверное, его не было бы жаль. Его и сейчас не жаль.

Ийлэ не о нем собирается позаботиться, но о себе с дочерью.

– Виски… можно, пожалуй, – согласилась Ийлэ.

Разрыв-цветок отозвался, он был голоден и испуган, обожжен живым железом и теперь норовил не столько зарастить раны, сколько выплеснуть в кровоток пуховые легкие семена.

– Ты чудо… – Райдо попытался улыбнуться, но закашлялся.

…если бы тот, другой, вот так же выплевывал горлом легкие, Ийлэ порадовалась бы. Она бы взяла стул и подвинула его поближе, как делал он сам. И села бы. Она бы вспомнила про осанку и про то, что юной леди пристала сдержанность.

Она бы не смеялась, нет. Улыбалась.

Сдержанно. И быть может, подала бы платочек, чтобы он вытер кровавые сопли… хотя, конечно, и тогда к нему не следовало бы приближаться. Ублюдок.

Райдо… Райдо глотал виски, которое не помогало, но и не мешало. Райдо дышал сипло, но дышал, и значит, шансы имелись, если Нат поспешит.

Он появился с тазом и полудюжиной ножей, которые высыпал на ковер.

– Дальше?

– Я сама. Выйди.

Он медлил.

Не верит? Конечно, Ийлэ сама бы не поверила…

– Мне не нужно его убивать, – она перебирала ножи, подыскивая тот, который придется по руке, – он сам умрет.

Нат это понимал, и все-таки.

– Иди. – Ийлэ подняла на него взгляд. – Здесь будет много грязи.

– Я привычный.

– Нат! – Райдо это имя стоило очередного приступа кашля, который подействовал на Ната сильнее, чем окрик.

Ушел.

Таз остался. Ножи. И кажется, Ийлэ нашла подходящий, с клинком узким, синевато-серой масти. Кромка выглядела острой, и не важно, что боль от разреза будет мелочью по сравнению с тем, что он чувствует сейчас, Райдо выдержит, но…

…его терпение не безгранично.

И силы пригодятся.

– Ийлэ…

– Лежи.

Он не пытался встать, перевернулся на спину.

– У тебя имя красивое… Ий-лэ… как вода… имя-вода.

– Молчи.

Замолчал. Смотрит сквозь ресницы, и взгляд такой смиренный, что тошно становится, правда понятно, что смирение это показное, но все равно тошно.

Почему он, а не тот, другой, за мучениями которого Ийлэ наблюдала бы с преогромным удовольствием?

– Эти шары нужно вырезать… а потом остальным займемся, ладно?

Райдо прикрыл глаза, и, наверное, это можно было считать согласием, которое Ийлэ не требовалось, но, странное дело, стало легче.

– У них колючки пошли, поэтому придется кожу срезать…

Полукруг.

И клинок направлять легко, несмотря на странную слабость в руках, будто бы ей не все равно, что с Райдо. Ему если и больно, то терпит. По надрезу проступает кровь, темно-бурая, с кусками чего-то белого, верно, гноя. Ийлэ поддевает кожу, срывает лоскут, а с ним и тугую головку семенной капсулы, которая к этой коже приклеилась намертво. Капсулы падают в таз.

Первая… вторая… и пятая тоже… разрыв-цветок спешит выставить новые, но сила Ийлэ мешает ему. Он, разодранный и сожженный, тянет эту силу. Глоток за глотком.

Пускай.

Сила – это сон… сон заглушает боль, и разрыв-цветок погружается в вязкую дремоту.

…шесть и семь…

Последние капсулы плотные, мелкие, величиной с горошину, но выбрать придется все. Райдо лежит смирно, только шкура вздрагивает при прикосновении ножа.

– Уже недолго осталось. – Ийлэ проводит языком по пересохшим губам. – Потерпи.

Терпит. И только вздыхает.

А раны затягиваются озерцами живого железа. И это хорошо, только рано…

– Теперь самое сложное. – Ийлэ вытирает нож о рукав. – Я попытаюсь вытащить и часть побегов… захочешь кричать – кричи… и лучше, если бы в обморок…

Кивка не дождалась.

Вскрывала вены, и кровь в них была непривычно серебристой, тяжелой, точно ртуть, она не падала – сыпалась в таз, скатываясь на дне его крупными каплями, которые не сразу теряли форму.

Сонный разрыв-цветок долго не отзывался, но Ийлэ не отпускала, она тянула его на тонких нитях силы, звала…

…и кровь сменила цвет.

Зеленая.

Это ненормально, когда кровь зеленая и пахнет травой. Она сделалась густой, норовя запечатать разрезы, и Ийлэ приходилось подновлять их.

Первый из побегов поднялся к коже, прорисовался толстою змеей, за которой потянулись иные. И Райдо попытался оттолкнуть руку, заскулил.

Привязать надо было. И еще не поздно. Нат наверняка рядом, если окликнуть – отзовется.

– Нет, – Райдо выдохнул. – Я… справлюсь. Дальше давай.

Ийлэ ему поверила: этот и вправду справится.

Она поднесла к разрезу ладонь, и тонкое, осклизлое щупальце побега ласково коснулось пальцев. А ведь и это своего рода предательство. Разрыв-цветок хочет жить, и прав на жизнь у него не меньше, чем у Райдо. Побег доверчиво льнул, обвивая пальцы.

– Я найду тебе место, – пообещала Ийлэ. – Хорошее. С солнцем. Сейчас зима, но весной здесь много солнца…

Она тянула эти нити, пока руки не оказались опутаны ими.

Разрыв-цветок расползался, оплетая запястья, карабкаясь к локтям, норовя забраться под толстый свитер. Ему было холодно, и Ийлэ делилась что теплом, что силой.

– Вот и все. – Она огляделась.

Таз с кровью, побуревшей, свернувшейся. Черные семенные коробочки, которые начинали трескаться, но вяло, и по бурой луже расползалась желтоватая жижа недозревших семян. Пол. Ковер, испорченный окончательно.

Ножи.

Райдо.

Он слабо, но дышал, и раны на спине заросли, и на руках серебрился металл, а значит, тоже затянутся. И пусть Ийлэ не вычистила до конца, она слышала осколки живого, чуждого внутри огромного тела пса, но время будет.

До весны он точно дотянет, а там… ей надо подумать.

– Очень хорошо подумать, – сказала она, вытряхнув разрыв-цветок в таз. Тот свернулся плотным комом, ощетинился шипами.

Таз Ийлэ поставила на подоконник: разрыв-цветку, как и любому растению, свет нужен. Жаль, что зима, весной можно было бы в сад перенести… или в лес…

– Спи, – сказала она, касаясь шара.

Уснет.

В отличие от пса.

– Я… не до конца вытащила… – Ийлэ не знала, что еще ему сказать, и надо ли вообще что-то говорить. Она села рядом.

Руки дрожали. Колени тоже дрожали. И холодно было, она и не предполагала, насколько замерзла. А ведь камин горит, и… этот холод от сил, которые ушли, как вода в песок. Голова вот кружится, мысли путаются.

Кажется, она сейчас в обморок упадет.

– Все не смогла… – Она положила обе ладони на Райдо, шкура которого показалась ей раскаленной. И не будь он псом, Ийлэ прижалась бы… прижалась бы, обняла бы и лежала, пока проклятый холод не отступит. Она уже, оказывается, забыла, каково это – замерзать.

Напомнили.

– Остались обрывки… они прорастут, но позже… до весны… весной будет гроза и я поймаю молнию… – Губы и те плохо слушались, Ийлэ замолчала.