На равнинах иерехонских (СИ)

Едва Томэ договорил, на площадь стали выбегать мужчины и женщины с ног до головы покрытые яркой краской. Их лица скрывали причудливые маски, а тела были полностью обнажены. Следом шагали музыканты. Они играли на флейтах и били в небольшие барабанчики. Мелодия была какой-то судорожной и тревожной, похоже, сами музыканты уже впали в священный экстаз и теперь их тела действовали сами по себе.

Процессия заполнила центр площади. Адоранты ни секунды не стояли на месте, постоянно продолжая ритуальный танец. По чьей-то неуловимой команде разрисованная толпа вдруг подалась в стороны, так что в середине получился широкий пустой круг.

— Великий! Величайший! Явись!

— Явись! Явись!

Не прекращая танца люди, поднимали скрытые масками лица, и хором взывали к ночному небу. Возгласы были такими иступленными, в них ощущалась такая жажда, что по спине у Томэ побежали мурашки.

Под эти крики на свободный пяточек вошла вереница адорантов. Они отличались от остальных, что краска на их телах была темной. А еще, даже из своего укрытия, Томэ чувствовал, что они излучают какую-то совершенно особую, восторженную радость.

Оказавшись на свободном месте, люди в темной раскраске начали свой, особый танец, который отличался от судорог остальной толпы. Казалось, они подчиняются какой-то, только одной им слышной мелодии. Их движения завораживали, Томэ неожиданно понял, что не может отвести от танцоров взгляд. Ему хотелось встать и подбежать к ним, чтобы услышать, наконец, ту мелодию, которая ими завладела.

Чтобы сдержаться, Томэ вцепился пальцами в траву. Острый лист рассек кожу, выступила капелька крови. Томэ вздохнул чуть свободней и взглянул на Аши. Каи сжался в комок, и беззвучно что-то бормотал. Ему тоже приходилось несладко.

Томэ не хотел больше смотреть на танцоров, но искушение оказалось настолько сильным, что он не смог удержаться. Ему хотелось разгадать секрет беззвучной мелодии, так будто от этого зависит сама его жизнь. Да что там его! Всего мира! Нужно было только неотрывно смотреть на танцующих, и напрячь слух, тогда он сумеет различить призрачные ноты.

Звук свирели, возник из ниоткуда. Он был одновременно поразительно нежным и невероятно мощным. Мелодия заставила тело трепетать от наслаждения, подобного которому он никогда раньше не испытывал и стонать от острой боли. Звуки будто целовали его, и в то же время, словно рассекали плоть. Томэ казалось, что еще немного, и он просто рассыплется на куски.

Из глубины толпы, к пятачку с танцорами вынесли большой рог. Должно быть, тот самый, в который трубили на улицах. Могучий гул наполнил площадь. Над головами танцоров возникла какая-то выпуклость, похожая на линзу из непрозрачного стекла. Точно сам воздух свернулся в кокон или скорее сама ткань реальности невероятно изогнулась. Адоранты завопили, кто-то упал на колени и начал биться, словно в припадке. Едва рог замолчал, воздушный кокон плавно опустился на камни между танцорами. Свирель было по-прежнему слышно, но теперь ее звуки только ласкали.

Томэ смог заметить еще одну перемену, если раньше казалось, что мелодия доносится отовсюду, то теперь он мог определить ее источник. Свирель играла за завесой свернутого пространства.

— Явись! Явись! Явись!

Из центра свернутого пространства хлынул слепящий золотой свет. Воздух раздвинулся как занавес и открыл бесформенное черное пятно. Томэ показалось, что что-то очень тяжелое навалилось ему на спину. Точно сама реальность сдвинулась и рванулась в черноту черноту, так же как воздух попытался бы заполнить вакуум. Пятно задрожало и изогнулось, края все еще были расплывчатыми, но давление реальности постепенно заставляло его принять форму. Сначала возник силуэт, потом он словно уплотнился и набрал массу. Теперь его можно было ясно разглядеть.

Томэ с трудом верил своим глазам. На площади стояло невысокое существо. Его тело почти сплошь покрывал блестящий мех, а от висков изгибались толстые золотые рога, странные ноги заканчивались черными, точно выточенными из агата копытами. Лицо создания тоже поражало. Высокий лоб и влажный капризный рот могли принадлежать изысканному аристократу, а тяжелые надбровные дуги и страшные клыки, которые блестели между алыми губами, достались созданию от животного. Томэ никогда прежде не видел, чтобы так сочетались человеческие и звериные черты. Но больше всего его потрясли глаза. Они казались огромными и сияли внутренним огнем. Томэ не мог сказать какого они цвета. Наверное, если бы безумие смогло получить воплощение, у него был бы именно такой невероятный оттенок.

Адоранты вокруг бились в экстазе, даже музыканты забыли о своих инструментах. И только покрытые темной краской танцоры, продолжали движения, словно не заметили появления удивительного существа.

— Что это?! — прошептал Аши.

— Если б я знал.

— Мне кажется, я когда-то слышал о чем-то похожем. Но думал, что это просто сказки.

Томэ не ответил. Ему пришло в голову, что рогатое создание очень похоже на сатира. Или точнее на статую, которую он принял за изображение сатира и так непочтительно обошелся с ней во время охоты. Тогда он подумал, что наткнулся на развалины борделя. Но может это был древний храм?

Сатир поднес к губам лохматую руку, и мелодия свирели начисто вымела из головы все мысли. Адоранты затянули какую-то дикую песню, больше похожую на волчий вой. Томэ ощутил, что ему тоже хочется выть. Выпустить криком сдавившую сердце боль. Ему на миг показалось, что все люди на площади это одно огромное живое существо, о которого множество лиц, но только одно сердце. Он сам не понимал, как еще не вскочил, и не присоединился к пляске.

Аши дернулся, точно хотел вскочить. Томэ схватил его за плечи и прижал к земле.

— Не поддавайся этому! — прохрипел он. — Борись!

Он сам не знал, кому это говорит, себе или мальчишке. Почти весь его разум был захвачен чужой волей. Только на самом дне сознания еще держалось уверенность, что рогатое существо, это не чудо, а чудовище.

Он ухватился за эту уверенность, сконцентрировался на ней, и стал рассекать ею опутавшую мозг сеть. Одну темную нить за другой. Это было намного трудней, чем бороться с наведенным Вильдом гневом. Все тело дрожало, напряжение было страшным, если бы он уже не прижимался к траве то, должно быть, просто не устоял бы сейчас на ногах. Жуткое давление почти сокрушило его, когда он скорее ощутил, чем услышал другую мелодию, которая перекрывала зов свирели. Это тихо пел Аши. Его голос помог Томэ сильней заострить свою уверенность. Теперь нити, которые приходилось долго разрезать, стали распадаться от легкого касания.

— Рогатый урод! Ты мне голову не заморочишь! — шипел Томэ.

Он цеплялся за Аши и уже было непонятно кто кого держит. Мелодия свирели изменила ритм, тело сатира начало излучать мягкий свет оттенка спелой пшеницы. Он осветил танцоров, покрытых темной краской. С их телами происходило что-то странное. Их словно покрыла влажная пыль. Один из танцоров изогнул руку под немыслимым углом и потянулся к сатиру. На глазах Томэ от раскрашенного предплечья отвалился кусок плоти. Он упал на камни и рассыпался на множество черных комочков. Из-под маски вырвался сладострастный стон. Новый кусок плоти упал вниз, в дыре на руке влажно забелела кость. Словно живая, он изогнулась и высунулась из раны, как молодой побег. Кисть танцора оторвалась от запястья, вместо нее из предплечья выросла зеленая ветвь.

Плоть сыпалась с танцоров и они топтали ее босыми ногами. До Томэ долетал запах свежевспаханной земли. Их кости изменились и прорывались наружу сквозь бока и плечи. Танцоры уже не могли двигаться и просто извивались на месте. Кости разрывали и поглощали их плоть. Но это были уже не кости, а корни и побеги, покрытые молодой корой. Танцоры питали их своими телами. Томэ казалось, что даже сейчас они изгибаются и поворачиваются так, чтобы чудовищным побегам было проще расти.

В золотых лучах ветви тянулись к черному небу, скоро от людей остались только тонкие деревца, выросшие из куч земли. Едва этот переход завершился, сатир опустил свою свирель, дико блеснул безумным взглядом и рассеялся, растворился в собственном сиянии. Порыв ветра подхватил затухающий колдовской свет и унес куда-то в ночь. На миг на площади стало темно и очень тихо, а потом поднялся такой вопль, что Томэ захотелось зажать уши.