Похороны ведьмы

– Толпы стервятников и охотников за приданым. Если ее не убьют умышленно, так уж при попытке депетрификации наверняка. Сколько раз говорить? Единственный проверенный способ – довести женщину до вершины блаженства и тогда как следует садануть молотом. А такую, какая она сейчас, ни один на эту вершину не затащит… Он должен быть у нее не только между ног, но и в сердце.

– Так пусть себе любисток купит.

– Ну, ты и кретин! – занервничал Дебрен. – Не видишь, что она такая же голодранка, как и ты? Купит! На какие шиши? Где? На черном рынке? Рядом с ней нет ни одной доброй души! Живет от дождя до дождя, крысами питается, дерьмом вымазывается для приема гостей, такие здесь гости шляются. Ты же сам калека, а такую дурь несешь! Не знаешь, как иногда самое простое дело делается? Представь себе, что у тебя задница к камню приросла! И засунь себе в зад такие советы! Любисток! Тоже придумал! – Вильбанд угрюмо молчал, поэтому Дебрен закончил уже гораздо тише: – А кроме того… сердце сердцем, но и то, что между ногами, тоже кое-что значит.

Он спустился в подвал, нашел какой-то запыленный кувшин без ручки, слегка прополоскал вином, наполнил. Кажется, поступил неглупо: когда вернулся, Вильбанд по-прежнему торчал в углу между стеной и стояком для арбалетов. Дебрен отхлебнул солидный глоток и подал ему кувшин.

– Всегда можно взглянуть на это иначе, – буркнул он. – Как на возможность. Вероятно, особо большого удовольствия это тебе не доставит, но зато потом ты сможешь похваляться, что настоящую графиню оттрахал. – Вильбанд глотнул из кувшина, бросил на магуна безразличный взгляд. – А если у нас ничего не получится, то даже сможешь утверждать, что насмерть ее… Бабы в очереди давиться будут к такому жеребцу, а продавцы пива за красивые рассказы… в другой.

– Ну, ты даешь.

Они улыбнулись друг другу. Вино было прекрасное, из тех, которыми знаменита Униргерия, но подействовать так скоро не могло. Дебрен устало подумал, что, кажется, стоит перестать волноваться и начать бояться.

– Может, мне постоять рядом? – спросил он, немного погодя.

– Лучше не надо. – Следующий глоток. – И без этого… Махрусе сладчайший, хорошо, что у меня ног нет. А то она бы меня, как студень…

– Не волнуйся так. Это женщина рассудительная. Наверняка не ожидает бог весть чего. Слышал, как Крутцем… Она умная, понимающая…

– Я в этом деле не силен, – признался Вильбанд после третьего солидного глотка. Выпил четвертый и добавил тихо: – По правде-то говоря, и совсем никакой. Как-то… до сих пор…

Дебрен взял у него кувшин и сам допил то, что осталось. Помогло. Правда, страха не уменьшилось, но по крайней мере и не прибавилось.

– Это ничего, – пробормотал он. – Важно, что вы оба… Самое большее – в первый раз не получится. Я поговорю с ней и…

Двери со двора резко отворились, в сени вошел крепко раздраженный Зехений.

– Ты должен с ней поговорить, Дебрен! – бросил он с ходу. – Потому как мое терпение уже на исходе. Она вконец сдурела!

Дебрен отставил пустой кувшин, молча прошел мимо монаха во двор.

– Так всем будет лучше, – упредила его вопрос Курделия. – Из чисто практических соображений. Этому кретину в рясе – тоже. Он объяснил мне. Вильбанд не жадный. Он приехал за своим, а не из жадности.

– Это верно, – согласился Дебрен. – Но, может…

– А кроме того, сначала я ему дарственную на родник подпишу, а уж потом с Вильбандом… Так что бояться нечего.

– Не знаю, о чем ты. – Он уже привычно опустился рядом с ней на колени. – Давай-ка по порядку.

Графиня слегка смутилась.

– Так он… не говорил? – Дебрен покачал головой. – Черт, никакой пользы от такого… Ну ладно, но хотя бы пообещай, что передашь Вильбанду. Невелико удовольствие такое предложение самому делать, даже из чисто деловых соображений. – В ее взгляде таился нескрываемый страх. – И пообещай мне кое-что, ладно? Если он рассмеется, или его перекорежит, или случится что-либо подобное, скажешь ему, что ты, мол, невнимательно книги читал и теперь, дескать, видишь, что… совокуплением нечувствительности добиться невозможно. Никто из нас лица не потеряет. Хорошо, Дебрен? Сделаешь это ради меня?

– А чего бы ему смеяться? И что за предложение? Она вздохнула, прикрыла глаза.

– Матримониальное. Хочу, чтобы он на мне женился.

Дебрен с облегчением подумал, что вовремя успел опуститься на колени. Если бы только присел на пятки – брякнулся бы сейчас лицом в землю. Или на графиню.

– Ты хочешь… чума и… ты это серьезно?!

– В том судебном решении было сказано об удовлетворении притязаний в натуре. В том числе и морального ущерба. А в перечень включили и бессонницу. Я наверняка умру. Будь он моим мужем, ему по крайней мере что-нибудь перепало бы…

Дверь дома хлопнула о стену, тележка чуть не перевернулась набок. Но сомнительно, чтобы Вильбанд это заметил. Он казался человеком, врезавшимся в железные ворота не рамой тележки, а собственным телом.

И чуть не раздавил Курделии ноги. Она не убрала их вовремя. Забыла. Если бы тележка пролетела дальше, то она наверняка забыла бы и крикнуть от боли. Да и на камнереза она тоже смотрела каким-то полубезумным взглядом.

– Это правда? – выдавил он. – Зехений… он сказал, что ты хочешь… – Она словно завороженная кивнула. – Но, Курделия, ведь мы… я…

– Это вызвано чисто прагматическими и рациональными… – начал обеспокоенный Дебрен.

Закончить ему она не дала:

– Я люблю тебя. – Вильбанд обеими руками повис на поперечине двигателя, что, вероятно, и не дало ему грохнуться лицом о землю. – Я говорила тебе, предупреждала… Это тот чертов порок, унаследованный от бабки. Я ничего не могу с собой поделать. – Она засопела. – Ты – обрубок мужика, и мне не надо шею ломать, чтобы взглянуть тебе в глаза. Проклятие, я б даже немного сверху могла глядеть, стоя. Твоя вина, Вильбанд. Я тебя не боюсь. Я всегда трусила, оказавшись рядом с большими мужчинами, а рядом с маленькими боялась, что дети не те пойдут. А рядом с тобой – ничего. Даже наоборот. Чувствую себя в безопасности. Впервые.

– Глупости' плетешь. – Вильбанд, возможно, увидев первые слезы, взял себя в руки. Насколько сумел. – Это… минутные эмоции. Ты ослабла.

– Не головой. – Она протерла кулаком мокрые глаза. – Перечислить, что за этой глупостью скрывается? Я душу бы отдала за вино, а ты мне его принес. Я о супе мечтала… и вот Вильбанд с супом появляется. О ванне. Чтобы кто-нибудь меня удержал, когда я наконец на собственную жизнь покушусь. Чтобы хоть раз взглянул так, как ты постоянно, каждый раз… Чтобы у меня эта чертова сухость прошла. – Она подтянула колени к подбородку, крепко сжала. И улыбнулась необыкновенной, мрачной, как ночь, и терпкой, как теммозанские духи, улыбкой, от которой даже Дебрену сделалось жарко. – Похоже на то, что мы без кухни и мазей обойдемся. Если… В молотковой куммуляции ты разбираешься, за восемь лет не отбил ни куском больше, чем собирался отбить. Наверняка ты – единственный мужчина, с которым я могла бы один на один провести это разбойничье лечение. Ты читаешь те же илленские мифы, что и я. В искусстве видишь искусство, а не как Крутц, способ вложения капитала. – Она слегка сощурилась. – И ты можешь любить каменных женщин.

– Что? – испуганно переспросил он.

– Я о той надписи… Не говори, я знаю: поразмыслив, ты бы никогда… Но что-то в этом должно быть. Ты должен хоть немного верить, что полюбил бы такую, если бы она в один прекрасный день ожила. И это дает мне надежду, признайся сам, потому что я совсем не такая каменная, как твоя русалка.

Вильбанду пришлось воспользоваться обеими руками, чтобы отереть лицо, с которого пот катился градом.

– Курделия… милая… Я не могу. Не могу этого для тебя сделать, жизнь испортить… Не требуй от меня…

– Почему? – перебила она то ли сурово, то ли плаксиво. – Почему не можешь?

– А хотя бы потому, – загремел из-за скалы молодой мужской и совершенно незнакомый голос, – что это бы нам вконец все усложнило.

Незнакомец был одет в черное, и, вероятно, поэтому внимание привлекали светлые пятна: портянки снизу и почти белая шевелюра сверху. В последней было что-то знакомое. Но Дебрен не смог определить, кто это, по волосам. Догадка с привкусом глубокой горечи пришла лишь после того, как он увидел лежащий в канавке арбалета болт с серебряным или по крайней мере посеребренным наконечником.