Атака неудачника

— Планы — это хорошо, — сочувственно покивал я, — планы — это здорово.

— Конечно, здорово. А тут, признаться, даже текучкой заниматься невмоготу, поскольку терзают дурные предчувствия. Ужасное, знаете ли, состояние, всё из рук валится. Поэтому такая просьба — снимите проклятие. Снимите, ради всех святых.

— Вы думаете, мне это по силам?

— Михаил Петрович сказал, что да.

Я удивился и удивился изрядно:

— Он что, на самом деле так сказал?

— Ну да. Так и сказал.

— Вы его, наверное, не правильно поняли. Увы и ах, но я не могу отменить проклятие. Даже ради всех святых. Не в моих силах.

— Почему?

— Потому что отменить его может только тот, кто наложил. Не я это придумал, таково положение вещей.

— Как же так, — растерялся писатель. — Но Михаил Петрович, он же… Вот только вчера же… И теперь это как же… Точно не можете?

— Точно, — подтвердил я, выдержал садистскую паузу и сказал, будто рассуждая вслух: — Другое дело, что могу попытаться найти проклявшего вас колдуна, если таковой, конечно, существует, и… И, скажем так, убедить его, чтоб пошёл на попятную.

У писателя отлегло от сердца, он просветлел лицом.

— А-а! Такая вот, значит, схема?

— Да, вот такая вот.

— Ну, хорошо, такая так такая. Так вы берётесь?

Я подумал немного, кивнул:

— Да. — И показал ему три пальца: — При соблюдении с вашей стороны трёх обязательных условий.

Писатель вновь напрягся:

— Это каких же?

— Во-первых, — загнул я средний палец, — вы не задаёте лишних вопросов, вопросы буду задавать только я. Во-вторых, — загнул я безымянный, — что бы ни случилось в процессе расследования, все детали должны остаться в тайне. И, наконец, в третьих, у нас тут не Красный Крест, я не мать Тереза, поэтому вы оплатите работу согласно прейскуранту. Вот, собственно, и всё.

И я загнул мизинец.

Глядя на мой грозный кулак, господин Холобыстин заёрзал:

— А можно узнать расценки?

В этом непростом месте разговора с клиентом я всегда достаю верный кольт. Не ради дешёвых понтов, ради предания словам дополнительного веса. Дескать, смотрите, господин хороший, вот у меня боевое оружие, а это значит, что работа моя опасна. Опасная работа должна надлежащим образом оплачиваться. Либо так, либо никак.

На этот раз хромированный агрегат, способный пустить под откос летящий вдаль бронепоезд, уже лежал на столе, правда, в разобранном виде. Я быстро, перекрыв все мыслимые нормативы, собрал его, передёрнул затвор, заслал в паз обойму, поставил на предохранитель и, аккуратно положив на стол, сообщил напряжённо следящему за моими манипуляциями писателю:

— Я беру три тысячи в час плюс пятнадцать процентов от общей суммы контракта на накладные расходы. Рабочий мой день — в среднем десять часов. По вашему делу буду работать три дня. Больше — нет смысла.

Господин Холобыстин задумался, поскрёб гладко выбритый подбородок, после чего поинтересовался:

— А если раньше управитесь?

— Верну деньги.

— А как можно будет проверить?

— Правильный вопрос, — ухмыльнулся я. — Ответ: никак. Захочу обмануть, обману. Но я не захочу. Принимаете условия?

Писатель ответил не сразу, какое-то время молчал, мучительно перебирая варианты, но, в конце концов, решился:

— Принимаю.

Кто бы сомневался, самоуверенно подумал я. И стал ковать железо, пока горячо:

— Тогда считайте. И как в подобных делах принято: вечером деньги — утром стулья.

— Надо понимать, речь идёт о предоплате?

— Так точно. И лучше наличными.

Вот уж чего я никак не ожидал так это то, что расчёт произойдёт незамедлительно. Однако писатель, решив не откладывать своё спасение на неопределённое «потом», тут же засунул руку в портфель и выудил из него пухлый пакет.

Товарищ пришёл хорошо подготовленным, поразился я. Крепко, видать, припекло.

А он, понянчив деньги на ладони, сказал:

— Тут пяти тысяч не хватает. Можно их чуть позже занести?

— Можно, — великодушно разрешил я, но затем поразмыслил чуток и обрисовал иной вариант возмещения недостачи: — А давайте так сделаем. Я забуду про эти пять штук, а вы за это опубликуете в очередном номере подборку стихов моего брата. Как вам такое предложение?

— У вас есть брат поэт? — скорее удивился, чем спросил Холобыстин.

— В некотором смысле брат, — ответил я и, поправив очки, чтобы скрыть смущение, добавил: — И в некотором — поэт.

Писатель подумал секунду и неожиданно легко согласился на эту бартерную сделку.

— Ну что ж, давайте так и сделаем, — сказал он и протянул мне деньги. Однако взять я их не успел. В последний момент он вдруг одёрнул руку, положил пакет на стол, накрыл его ладонью и с какого-то перепуга стал кочевряжиться: — Знаете, господин частный сыщик, я вам, конечно, верю, и Михаилу Петровичу тоже верю, он дал гарантии, однако, учитывая все обстоятельства… Как бы это сказать? Хм… Не хотелось бы никого обижать, но…

— Вы сомневаетесь в моих сверхъестественных способностях? — догадался я.

— Не то чтобы совсем, однако…

Я не дал ему договорить. Прикрыл глаза, подобрался весь, сконцентрировался, подхватил его сознание своим и, устраивая себе (а стало быть, теперь и ему) лёгкий морок, произнёс тихо и нараспев:

Открыв глаза, обнаружил, что сижу на циновке.

Огляделся.

Ветхая лачуга. Бледное пятно света на полу. Оконце без стекла. На выцветшей и мятой шторке косая тень сломанной ветки.

Чуть наклонившись вправо, я потянулся всем телом, и оконный проём тут же превратился в такую вот картину: безжизненная узловатая ветка на переднем плане, на среднем — песчаные дюны, на дальнем — где-то в полутора ри от хижины — тёмная полоса, разделяющая берег и море. Небо за окном казалось мёртвым, воздух — неподвижным, унылые, цвета прогорклого майонеза, облака стояли на месте.

Нет, подумал я, должно быть не так.

Сфокусировал взгляд на ветке, затем на облаках, потом снова на ветке, вновь на облаках и снова на ветке. Картинка стала пульсировать, пространство — дышать, мир, обретя ритм, очнулся. Вздрогнула ветка, каркнула невидимая в раме окна ворона, порыв ветра принёс запах мокрых рыбацких сетей.

Вот.

Оно.

То, что нужно.

Поднявшись с пола, я сунул руки в потрёпанные рукава кимоно, поёжился (промозгло было в хижине и по-осеннему сыро), просеменил к окну, а когда дошёл до него, увидел скрюченное, напоминающее иероглиф «тако» — «бумажный змей», сухое дерево.

На кой ляд оно тут?

Взмах ресниц, и просветы между лысыми ветвями залило тёмно-серым. Ещё один миг, и само дерево превратилось в серое, похожее на кляксу, пятно. Я улыбнулся, чихнул два раза, ещё раз чихнул, затем махнул рукой и повелел:

— Лети.

Дерево, ставшее по моей воле бесформенным нечто, будто ждало этого приказа. Вздрогнув, сорвалось с места и начало взлетать, оставляя за собой тонкую струйку-нить выцветшей туши. Поднялось выше. И выше. И выше. Добралось до бестолково, сразу в разные стороны, разбегающихся облаков. Поднялось ещё выше. Ещё. И вскоре исчезло, поглощённое невозможной высью.

Воздушный змей, подумал я. Почти дракон.

Опустив взгляд, глянул в упоительную даль, вздохнул восхищённо и решил немедля направиться к морю. Так захотелось. И та-а-ак захотелось. Но с прогулкой к морю, увы, ничего не вышло. Только сделал шаг к двери, пустяковое заклятие потеряло надо мной всякую власть, и я очнулся.

Я — да, писатель — нет.

Потехе час, решил я и, ударив рукоятью кольта по столу, отпустил сознание клиента на волю.

— Что это было? — спросил он, обводя ошалелым взглядом кабинет. — Где я сейчас был? В Японии? Да?