Сияние черной звезды (СИ)

— И все же, нежная моя, — вдруг посмотрел мне в глаза, на оитлонском произнес кесарь, — двое суток назад я пощадил Эдогара, сегодня Тэхарса.

Сложив руки на груди, так же на языке, который был языком моей души, иначе не скажешь, холодно спросила:

— И все же… сколько можно?

Кесарь медленно поднялся, швырнув салфетку на пол, вспышка портала и ледяное:

— Доброго дня, нежная моя.

Увы, день определенно не задался.

— Платье и вино, — приказала я.

Рабыни метнулись исполнять приказание.

* * *

Первый бокал я выпила сидя все так же за столиком, и крохотной серебрянной ложечкой доедая зеленоватое желе с мятным привкусом.

Второй уже в гардеробной, отметив что ткань второго, стягивающего платья, сегодня даже приятнее на ощупь и по восприятию, чем вчера. Затем последовало третье платье. После мои волосы расчесали и тщательно заплели.

А на третьем бокале в гардеробную, где уже приступили к обуванию императрицы, то есть меня, заявилась свекровь.

Пресветлая Элиситорес вплыла белой лебедицей, остановилась в шаге от входа, оглядела меня с восхищением, рабынь с пренебрежением, бокал вина в моей руке с недоумением, собственно меня после всего этого с осуждением, и тогда я гордо подтвердила:

— Спиваюсь!

Возмущенная пресветлая возмущенно набрала воздуха, видимо, чтобы облечь собственное возмущение в словесную форму и… и определенно начала отсчитывать. Я ради интереса посчитала тоже — дошла до тридцати семи, когда пресветлая, наконец, произнесла:

— Но разве полагается пить той, кто несет дитя во чреве?!

Я подавилась! Закашлялась, и дабы облегчить свое состояние и факт испачкавшегося третьего платья, одним махом допила все вино до конца. Элиситорес… считала. Пока она отсчитывала про себя, пытаясь придать нашей беседе светский оттенок, мне сменили третье платье, и покров на голове, прежний я в приступе неудержимого кашля умудрилась так же облить вином. После чего я потребовала еще вина. В приказной и ультимативной форме, сообщив что, либо я получаю вино, либо я получаю вино. Впечатлившись возможностью дарованного им выбора, мне тот час же принесли требуемое, и даже в новом бокале.

Пресветлая перестала считать, гневно посмотрела на меня и гневно начала было:

— Звезда моя, вино — яд, позволенный лишь мужчинам, а ты…

— Примерно тоже самое, только в юбке, — устало сказала я. Потом, взглянула на себя и поспешила исправиться: — В смысле в первом платье, втором платье, третьем платье, куске тряпки на голове и ободком, сей кусь тряпки придерживающем. И на этом, полагаю, дискуссия окончена, потому что к тому моменту, как вы перестанете про себя отсчитывать секунды, положенные в свете для продолжения светской же беседы, я успею дойти до императорской канцелярии. Сиятельного дня, пресветлая.

С этим, изобразив полупоклон, я направилась к двери, одной рукой придерживая юбку, второй крепко удерживая бокал с вином.

Но едва, обойдя по дуге свекровь, я вышла в спальню, чтобы далее проследовать в коридор, меня остановил окрик решившей прекратить соблюдение этикета Элисситорес:

— Звезда моя, мне необходим твой совет.

И я остановилась. Медленно повернулась к матери кесаря, и вопросительно посмотрела на нее, ожидая продолжения. Пресветлая догнала меня, остановилась в шаге и понизив голос, произнесла:

— Пресветлая императрица, известно ли вам, что ваш супруг с момента возвращения не посещает императорский гарем?!

Сказано это было с такой интонацией, что звучало как: «Мой маленький мальчик вторую неделю нигоблина не жрет, отощал вконец, на ладан дышит». Но в общем и целом проблемой я лично не впечатлилась. Однако, судя по выражению лица Эллиситорес происходило что-то даже не то чтобы из ряда вон выходящее, а вконец фатальное и близкое к концу света.

— Ммм, — глубокомысленно протянула я, делая еще глоток вина и чувствуя, как медленно, но верно, расслабляется моя глубокомысленность.

Сочтя этот звук высочайшей степенью выражения сочувствия, Элисситорес продолжила, срываясь на фальцет, прямо как я недавно:

— Это трагедия, звезда моя! Мой сын всегда отличался исключительным темпераментом!

Да ему триста лет в прошлом году стукнуло, всеми королевствами отмечали, собственно наплевав на летописи, гласящие что никакие не триста, а все триста двадцать семь, однако не суть — главное что кесарю явно не до темперамента уже.

Но вслух выдала все то же:

— Мм.

И снова была неверно понята, в смысле пресветлая продолжала искренне верить, что нашла в моем лице благодарного слушателя.

— Я предположила, — понизив голос почти до шепота, начала она, — что дело в его заточении в вашем мире, и изменившихся вкусах. Но накануне он даже не взглянул на человеческих наложниц!

Патетика, фальцет, страдание в глазах, и даже заблестевшие во все тех же глазах слезы.

— Звезда моя, я понимаю, что мой великий сын… — она не стала договаривать, и сразу выдала: — Забота о мужском благополучии прямая обязанность супруги, Кари, ты должна мне помочь!

На этом благостное расположение расслабленного духа, дарованное хмельным напитком богов, дало сбой, и я нервно спросила:

— Простите, озаренная светом, помочь конкретно в чем?

И я была снова не понята. Вопрос, причем прямой же вопрос, был воспринят как мое абсолютное и бесповоротное согласие, после чего пресветлая, выпрямив спину, хотя на мой взгляд прямее было уже некуда, развернулась и поспешила прочь, пребывая в святой уверенности, что я последую за ней. Я… последовала. Из любопытства. И потому что захмелела уже на столько, что сильно тянуло на Динар… в смысле на приключения.

И они начались!

Приключения эти.

Они начались прямо в коридоре, когда я узрела не один, а целых два ряда охраны по стенам. И когда моя доблестная охрана вдруг скомандовав «Стоять» истыкала копьями пустое пространство вокруг меня и Элисситорес. Истыканное пространство обиженно промолчало, пресветлая испытание выдержала с присущим ей достоинством, а я не удержалась от замечания:

— Паранойя — заразная ты сволочь.

После чего пошла вслед за свекровью, по коридору воздух в котором продолжали протыкать насквозь впереди и позади нас. Да, будь Акъяр здесь истыкали бы его, несомненно, и если бы мухи летали им бы тоже было несдобровать, а так в целом смотрелось до крайности тупо.

С другой стороны, определенный смысл в этих действиях был: во-первых, все двигались, то есть если бы кто-то из стражей замер как вчера это было бы заметно, во-вторых, никакие чары невидимости не помогут, если в тебя одновременно с десяток копий воткнут, в-третьих, все равно глупо. Действенно, конечно, но глупо.

По продырявленному копьями пространству мы прошли в конец галереи, что было не далеко от нашей с кесарем спальни, всего каких-то шагов триста, после чего стражи распахнули переливающиеся серебром и поэтому отдаленно напоминающие зеркальные струи дождя двери. И мы попали в помещение, где охранниками выступали уже люди. В смысле мужчины. Поголовно лысые абсолютно, без волоска на теле, эти одетые в прикрывающую внушительную мускулатуру кожаную сбрую индивиды разом опустились на колено при нашем появлении.

— Евнухи? — поинтересовалась я, в принципе сталкивающаяся с устройством либерийских гаремов.

Но то ли слово не верно перевела, то ли тема была запрещенная, в любом случае пресветлая не ответила и поспешила далее, в проход, двери к которому рабы уже услужливо распахнули. Я же подзадержалась, просто очень заинтересовали эти человеческие индивиды. Совершенно лысые, они между тем были украшены неприметными с первого взгляда золотистыми кольцами. Кольца пронизывали их уши, основание носа, брови, у некоторых места на лице не хватало, и потому колечки были нанизаны уже на кожу рук, плеч, груди.

— Что это? — спросила я у ближайшего.

Раб дрогнул и стремительно опустился на колени. В смысле до этого стоял на одном, теперь устроился на обоих. Я полагала, он заговорит, после данного акта более удобного расположения, но нет, раб молчал.