Александр Грин. Зябкое сердце

Глотнув сказки, Ольга заплакала. Тысячу лет не плакала. В детстве падала, расшибала колени до кости, один раз сломала ребро, хотелось орать в полный голос, но она, закусив губу, терпела. А тут... Кокон льда, в котором едва трепыхалось сердце, потек водицей, и когда щупальца его, запущенные в плоть, стали выдергиваться, о! - это было чудовищно больно. Она чуть с ума не сошла. Слезы потекли сами, не потрудившись спросить у нее, хозяйки, разрешения.

На следующий день опять:

- Жила-была маленькая девочка...

Это был рассказ о госпоже леса, заскучавшей и отправившейся к людям, чтобы остаться среди них, простившись со своей волшебной силой.

Ольга улыбалась и сжимала его руку так сильно, как только могла. А потом, когда отзвучали последние слова, почувствовала, сколь сильно проголодалась за последние дни. Она пообедала как следует, отвергнув жалкие протертые яблочки.

На третий день вновь:

- Жила-была маленькая девочка...

Это было сказание о том, как дочь судовладельца получила от отца по наследству целый флот, и среди прочего - корабль с огнецветными парусами. Ей пришлось выдержать долгую борьбу со строптивыми капитанами кораблей. А потом отправиться под парусами цвета пламени выручать того, кто помог ей и теперь ждал спасения от нее самой.

Когда сказочник закончил, она попросила его:

- Помоги-ка! - и встала с его помощью на ноги.

Сердце избавилось от малейших зерен льда. Она едва ходила, но все-таки ходила. Сначала - опершись на его плечо, потом сама. Мать заикнулась было:

- Тебе вредно... надо еще полежать, набраться сил...

На что получила ответ:

- Чем больше лежишь, тем неживей становишься.

Ольга любила гулять с ним - сначала те несчастные десять минут, пока она могла удержаться в вертикальном положении. Потом - полчаса. А чуть погодя - целыми вечерами.

Антонов похвалил ее перевод. А еще он принялся рассказывать, как легче всего справиться с непослушной марсианской палеографией, как трактовать вот это темное место или вон то совсем уж несветлое в редком документе эпохи Дуд... С палеографии он переходил на истории о ловушках в марсианских бункерах и о самых свежих находках, сделанных в самых недоступных местах.

Ольга и ее сказочник бродили по бесконечному парку, который несколько поколений назад был садом в имении князей Гагариных. Над головою наливались теменью оливковые сумерки. Мимо с торжественной медлительностью шествовали кедры и кипарисы. В скудном свете фонарей неспешно вальсировали белые беседки с античными колоннами. Отражения бронзовых скульптур с ленцою трепетали в заросших прудиках. Над продрогшим асфальтом плыли запахи смолы и увядших трав.

По осенней поре образ райского сада, разлитый по здешним аллеям, словно тягучее сладкое вино, утратил ясность очертаний. Сырой холодок заставлял тосковать по безмятежности июля и роскоши августа.

Привыкнув спасаться от внутренних заморозков, Ольга внешнего холода не боялась.

- Я хочу показать тебе кое-что, сказочник. Нынче октябрь. Те, кто провел здесь неделю, две, три или даже месяц, видят в Крыме какую-то экзотическую танцовщицу. Гордая южная красавица, горы, цветы, бирюзовая волна, светлячковые ночи, древние замки и... и...

- И всякие такие же штуки из репертуара романтического театра. Лунные дорожки, например. Орлы на вершинах. Дельфины.

- Они самые. Или, скажем, чайки... Так вот, Крым - точно! - женщина. Красивая и хитрая. Она улыбается, рассказывая прекрасные легенды. Легкими, якобы случайными прикосновениями заставляет волноваться... Она любит, когда ею любуются, когда ей поклоняются. Она жалует монахов и поэтов, прозревающих под ее платьем не кожу и не плоть, а сплошную мистику. Но душа ее тепла лишена, словно промерзшая пещера. Она вроде меня, сказочник. Пойдем, в октябре эта женщина снимает праздничные наряды, но всё еще бодрствует. Зимой-то ее не добудишься. А сейчас... сейчас она исполнена презрительной усталости по отношению к гостям и потому разрешает им увидеть свою душу... какая она есть на самом деле. Ей не до учтивости.

Они спустились вниз, к набережной. Темный орнамент парка остался позади. А впереди - старый мол, узкой лентой врезающийся в море. Об этот каменный клык разбивались черно-белые волны - уголь с солью.

- Смотри! Смотри! Осенью здесь бывают такие шторма!

Он сжал ей локоть и негромко спросил:

- А то, что я вижу сегодня, - считается штормом?

Море било в берег с такой силой, будто решило расколоть твердь и запустить щупальце внутрь гор. В молу были проделаны прямоугольные отверстия. Под ними вода с бешенством грызла тонкие сваи, роняя клочья пены с челюстей. Брызги взметывались над «окнами» в камне.

- Нет. Скорее, предштормие - просто море немного сердится... Ты видишь ее?

Ольгин собеседник сделал несколько шагов вперед. Высокая волна разом накатила на мол, погребла под собой половину каменного тела, понеслась по нему, словно конькобежец по льду, потянулась к ногам человека. Прикоснувшись к ботинкам, она изнемогла и на миг застыла в нерешительности. Сказочник быстро наклонился, зачерпнул. Подняв пленённую воду к лицу, он повернулся к Ольге и спросил:

- Она?

- Да.

Вернув морю морево, он покачал головой.

- Я вижу ее. Она холодна, потому что она - не человек. А потому нисколько не похожа на тебя. Если ее душа - промерзшая пещера, то твоя - пещера с горящим очагом посередине. Надо вовремя подбрасывать дрова, и холодно не будет...

Тогда Ольга осмелилась обнять его.

Вечер за вечером они проводили в беседах, и души так тесно сплелись, что один Бог сумел бы разобраться, где кончается одна и начинается другая.

Но однажды их общая сказка кончилась.

- Я провел с тобой столько времени, сколько мог. И даже несколько больше. И я еще вернусь к тебе. Я обязательно вернусь, даю слово. Но сейчас мне следует отправляться на Марс. То, что я обязан делать, то, к чему я предназначен, стоит и ждет меня. Мне надо быть там и завершить работу. Со мной уже несколько раз связывались, но я тянул, пока это было возможно. Дольше уже невозможно. Прости меня, сегодня у нас последний вечер. В полночь я должен быть на космодроме, и у нас с тобой осталось... у нас... в общем... у нас ничего не осталось. Пять минут. Меньше пяти минут. Прости меня. И дождись меня. Я вернусь так скоро, как только получится. Я буду держать с тобой связь, обещаю твердо.

Ольга не поверила своим ушам.

- Как же так... Я... я... не понимаю, почему мы не можем быть вместе. Мы должны быть вместе... иначе неправильно. Нет... я не понимаю.

Она, разумеется, знала, что когда-нибудь это произойдет. Что им придется расстаться, нет, не расстаться даже, а просто надолго расцепиться. Но пока сказочник был рядом или, на худой конец, пока она владела твердой гарантией скорого визита, она даже не пыталась размышлять об этом. Да она даже представить себе не хотела, как это - долго без него. Ум говорил: тебе придется испытать, каково на вкус и запах его отсутствие.

Но плачут не умом.

Он обнимал ее. Досадовал. Опаздывал почти безнадежно. Любил. Обнимал еще крепче. Совершенно не понимал, что именно следует ему сказать.

Потом Ольга сообразила: она делает сказочника несчастным. А ей очень хотелось сделать его счастливым. И Ольга решила послужить своей любовью его счастью. Не размышляя, не мучаясь, не злословя.

- Вот что... Я тебе верю. И я очень надеюсь на тебя. Возвращайся скорее, мне нужно тебя много. Впрочем, нет. Не так. Мне нужно тебя всего и навсегда. Понятно тебе? Возвращайся, чтобы я могла тебя забрать. А ты заберешь меня.

Он кивнул.

Потом вынул из кармана пригоршню старинных монет с чеканными профилями президентов, королей и герцогов.

- Возьми. Долго объяснять, как это устроено, кто это придумал... Самое важное: тут десять монет, на каждую я наговорил по одной сказке. Когда... ты опять... когда холод подступит к тебе... возьми одну из них и крепко сожми в ладони.