Волшебник Висцезана

Он ровным строем направил свои мысли на то, что будет делать. Этому научил его мастер Казимир. Все было здесь. Если не случится чего-то непредвиденного, он, кажется, сильнее, чем когда-либо. Или глупее.

Но волшебнику нельзя сомневаться. От сомнений иллюзии рассыпаются. Он сидел и концентрировался на мысли, что ему под силу почти все, стараясь не уточнять, что придется делать, пока в дверь не постучал Джеззи, который принес невиданный завтрак, — Джеззи вспотел, пока дотащил его.

Они поели. Съели отличный завтрак, запивая водой. Было и пиво, но учитель сказал оставить его на потом, и Тьюк сказал, что это хорошая мысль. Может, он уже попробовал пиво Вигги.

Учитель похлопал Виллема по плечу, и тот с порога робко оглянулся назад, опасаясь нарушить сосредоточенность. Он взглянул на Алмора и Джеззи и на комнатку со всеми полками, книгами и бумагами, на их маленький стол, на койки с тюфяками, на полинявший красный занавес — за ним, в тесной нише, стояла кровать учителя.

Это был дом.

Последним он взглянул в глаза учителю. Глаза были серыми, слезящимися, но еще достаточно зоркими, чтобы видеть его насквозь, — он в этом не сомневался.

— Да, учитель, — сказал он и вышел в переулок. В свой переулок.

Тьюк широко шагал рядом.

— Веди, — сказал Тьюк, и это не улучшило его самочувствия.

— Мм… — промычал Виллем, стараясь не разговаривать.

Он старательно думал: вот переулок, вот в нем всего одна дверь, в «Быка», а дальше просто глухой тупичок, совершенно ничего интересного. А он просто мальчишка в некрашеной домотканой одежке, серой или буроватой, — темноволосый парнишка с неприметным лицом, пожалуй, и прыщавый — на такого никто не оглянется, а Тьюк простой работяга в шляпе — нет, в шапочке, небритый, в мешке обед и молоток, ничего незаконного. Перед ними сразу оказался «Бык», и они вошли в заднюю дверь.

— Эй, вы! — прикрикнула Эрси. — Куда это ввалились в пыльных сапожищах? Вы что, на улице? Я только что пол мела!

Эрси их не узнала! Совсем не узнала.

— Извини, — не своим голосом сказал Виллем, и они с Тьюком вышли через переднюю дверь и дальше по улице, на которой он никогда не бывал.

Но он не позволил себе об этом думать. Он исходил эту улочку вдоль и поперек. И Тьюк тоже. Они — отец с сыном, нет, пожалуй, это его молодой дядюшка, который учит его ремеслу каменщика, а на холме нужна какая-то… да, треснувшая плита… починка.

Пожалуй, она за дворцовыми воротами, эта плита. На летней жаре камни расседаются, особенно вдоль старых трещин. И надо камень заменить. Они уже меняли такие. Придется его обмерить, чтобы подогнать новый по размеру и цвету: он разбирался в этом деле. Его отец…

Дядя. Дядя Тьюк. Они члены гильдии, по-своему важные особы, и пусть стражники у ворот об этом не забывают и помнят, что уже который день видят, как они входят и выходят.

Он не может вспотеть. День теплый, но вспотеть он не может. Они проделают это при свете дня, они с Тьюком, а что дальше, он не думает, лишь бы войти в ворота.

Он никогда не бывал так близко к дворцу, даже до смерти герцогини. Ворота высокие, грозные, с двумя львиными фигурами на раскрашенной коже, красной с коричневым. Стражники скучающе оглядели их.

Они пришли, куда им велено. Немножко припозднились. Стражник открыл им ворота, и они прошли в них и через вторые ворота, которые можно было мгновенно опустить.

— К сигнальной башне направо, — пробормотал Тьюк, нарушив сосредоточенность.

— Ш-ш! — яростно прошипел испуганный Виллем, и Тьюк заткнулся.

Но эти слова о сигнальной башне навели его на мысли о сигнале, об армии и…

Надо перестать. Дядя Тьюк. Они принесли осколки камня для сравнения. Починка предстоит в башне. Вот что. Камень выщербился. Надо обтесать его и вставить новый, чтобы точно подходил.

— Из-за выщербленного камня, — сказал он. — Вот зачем мы здесь.

— А я-то думал… — сказал Тьюк.

Это позволило им пересечь мощеный крепостной двор и подойти к башне. Сбоку по стене поднимались ступени.

Но…

— Вы! — заорал кто-то.

«Я не могу, — подумал Виллем, разворачиваясь на пятках. Орал один из „черных шапок“ — меч наголо, злой взгляд. — Я не могу, не могу, не…»

Рядом прошелестела сталь: Тьюк выдернул из ножен кинжал. Кинжал. Боги, этого мало…

Большой меч. Тьюк…

Тьюк — офицер «черных шапок».

Сконфуженный стражник вытянулся в струнку и отдал честь.

Тьюк не шевельнулся.

— Прошу прощения, сударь, — пробормотал стражник. — Извиняюсь.

— Вот и хорошо, — заговорил Тьюк. — Поднимись наверх и сложи костер. Большой. — Он кивнул на высящуюся над ними башню. — Собери все отделение.

— Слушаюсь.

Стражник вложил меч в ножны и убежал.

А Тьюк-то не глуп. Теперь Виллем в этом убедился. Он стоял с дрожащими коленями, а Тьюк стоял рядом, надежный, как каменная башня.

— Очень хорошо, — сказал Тьюк. — чертовски хорошо. Тебе даже переписывать их не пришлось. Никогда прежде такого не видел.

— Кем я был? — Виллем вспомнил, что и себя включил в маскарад, и теперь пытался вспомнить.

— Стариком. Страшненьким стариком, надо сказать.

Хорошо. Теперь его пробил пот. Им надо выбраться отсюда. Между ними и свободой стена и ворота, и учитель сказал взять с собой переулок, но он нигде не видит переулка. Вокруг дворцовые здания, огромный каменный двор, окна-бойницы, тяжелые двери. Они во дворце. А внутри что-то темное, и выйти им нельзя, пока не сделают чего-то, о чем он не хочет думать…

И очень плохо, потому что ему нужно об этом подумать и провести их дальше вглубь, прежде чем вывести обратно.

Кто может войти к герцогу? Кто свободно проходит в эти двери?

Солдаты.

Возможно.

Они все наемники. Никому, даже Вигги, не нравится, когда кругом шляются «черные шапки».

Слуги. Он видел, как двое в ливреях прошли через двор. Но не успел разглядеть. Ему нужно было увидеть, чтобы создать.

— Идем, — сказал он Тьюку.

Он вдруг заспешил скорее с этим покончить, провести Тьюка, куда ему нужно, — дальше не думать. Не думать о том, темном. Он знал, что это такое. Он не хотел знать. Он думал только о тех слугах, и чем ближе подходил, тем лучше знал, что придется набросить. Только попышнее. Пышно наряженные приказывают. Одетые просто — исполняют.

Двое слуг подошли к двери. Стражники-наемники открыли и впустили их. Пропустили, думал Виллем. Внутри темно-темно. Он не знал, видно ли это Тьюку, но чувствовал, как оно расползается по переходам, словно крепость стала одним огромным зверем.

Дверь с грохотом захлопнулась. Две лампы отбрасывали пятна света. Темнота была настоящей. Она окружила их.

Каменные ступени вели вверх. Это не парадная дверь. Справа каменная лесенка уходит вниз, оттуда пахнет кухней. Жареным мясом. Печеным хлебом. Там кухни.

Где же герцог живет?

На этот раз заговорил Тьюк:

— Идем. Сюда.

Он поднимался вслед за Тьюком. Двое слуг в пышных ливреях спешили по делу. Тьюк старший. Это правильно. Все правильно.

Они вышли в верхний коридор. Потрясающе. Гобелены. Масляные лампы. Щели окон, пропускающие дневной свет. Ковер на деревянном полу, а дальше, налево за углом, зал с каменным полом за открытой дверью, и огромные занавеси, и множество людей, окруживших пишущего за маленьким столиком человека.

Но самым нарядным был не он. Самым нарядным был темноволосый мрачный человек, стоявший посредине. Этот был в парче и бархате, в кольчуге, и на бедре у него висел меч. Он был высоким, как Тьюк, и метнул на них взгляд самого большого и злобного пса.

Страшный человек. Страшный. Виллем остановился. Тьюк — нет. Тьюк продолжал идти.

Он слуга, думал Виллем о Тьюке. Ему положено здесь быть.

Что-то, извиваясь, ползло по полу. Черное, туманное, и не только на полу. И на уровне глаз, и двигалось быстро, и охватило человека в парче, и тот выхватил меч.

Совсем как Тьюк, подумал Виллем и тут же отточил эту мысль как нож: Тьюк именно так и выглядит!