Вечная жизнь святого Видикона Катодного

И выбрался отец наш Видикон из этой вероломно гостеприимной кабины, и строго сказал себе, что никогда больше не станет управлять машиной, которую не осмотрел прежде, — ибо если первый раз мог быть случайностью, а второй совпадением, то последний, третий раз точно происками его врага подстроен.

Но какого врага?

Недостаточно было данных у отца Видикона для достоверного вывода. Сначала пошатываясь, затем твердым шагом, продолжал он идти вперед, в темнеющий зев, освещенный лишь сиянием неких сферических выростов на стенах.

И вырисовался перед ним объект, сначала смутный и расплывчатый, потом прояснившийся, — и очутился отец наш Видикон перед уменьшенной моделью танка «шерман», гусеничной крепостью высотой чуть за его плечо, что стояла посреди туннеля, как будто специально его поджидая — хотя без враждебности, ибо пушка его смотрела вперед.

И остановился блаженный, и напомнил себе, что лишь минуту назад дал себе слово никогда не управлять механизмом непроверенным, поэтому осмотрел он все гусеницы с особым тщанием, после чего открыл отсек двигателя и дизель изучать принялся. Довольный тем, что не обнаружил он никаких дефектов, ступил он ногой своей на гусеницу, вскарабкался на башню и спустился в люк.

Сквозь прорезь над панелью управления виднелся тускло освещенный туннель. И сел он перед панелью, и сжал рычаги по обеим сторонам, и двинул их вперед с осторожностью. Завелся танк, чихнул и с лязгом пришел в движение. Но отец наш Видикон с присущей ему осторожностью скорость держал невысокую, лишь немногим быстрее, чем мог бы идти он пешком. Выгода его заключалась в том, что мог он таким образом сидя путешествовать, но превыше этого было наслаждение управлять машиной, доселе не виданной.

Так, лязгая гусеницами, продвигался он по туннелю вперед, прибавляя по чуть-чуть скорости, потом еще по чуть-чуть и еще — пока не достиг он темпа весьма приличного, как вдруг справа что-то грохнуло и закрутился на месте танк его. В мгновение ока сбавил отец наш Видикон газ, и танк послушно замедлил ход, но крутиться не прекратил, и понял блаженный, что кружит и кружит он на одном месте.

И потянул он рычаги, и заглушил двигатель, и выбрался из люка, ступив на правую гусеницу, и обнаружил, что пустота под ногою его. Замер на месте он, развернулся и спустился вместо того по левой гусенице; затем обошел он вокруг танка и узрел он, что правой гусеницы и вправду нет. Оглянулся он назад и увидел, что лежит она на дороге полосой бесполезною. Тогда нахмурился он, подошел ближе и присел на корточки, чтобы концы осмотреть, и увидел, что растрескался металл кристаллизованный, как и могло случиться, если бы стоял этот «шерман» здесь и ждал его шестьсот лет.

— Природа всегда действует заодно со скрытыми дефектами, — пробормотал он и помертвел, поняв, что процитировал из закона Мерфи следствие. Но он же нанес Мерфи поражение — так кто же из его прихвостней подстроил эту аварию?

А если то и не прихвостень был вовсе? А если то было чудище, ни в чем ему не уступающее, ибо закон Мерфи сам представлял собой следствие общего утверждения Финэйгла, и не было числа его приспешникам.

Решив отложить это решение, поднялся блаженный, и направил стопы свои вперед, и зашагал в глубь туннеля дальше.

И подошел он к группе магнитофонов, на чьих бобинах крутились ленты двухдюймовые. И нахмурился он, вспомнив, что было такое во времена его юности, но не нашел ни телевизионных камер, ни контрольных цепей поблизости. Но при виде старинной пишущей машинки без валика загорелись глаза его.

— Компьютерный терминал! — вскричал он восторженно, и бросился к консоли, и вошел он в систему.

Зажужжали бобины за спиной его, и похолодел он, и напомнил себе, что имеет дело с прибором неведомым. Потом ненароком напечатал имя программы, которую знал хорошо, но когда дал он компьютеру команду запустить ее, лишь минуту крутились бобины, а потом застрекотал принтер. И взглянул на него отец наш Видикон, и увидел слова «Ошибка в строке 764», но продолжил принтер печатать, и печатал он до тех пор, пока не появилась на листе картина, знаками препинания начертанная. И вгляделся отец Видикон, и узрел он образ жука.

— Видать, не отловили в своих программах всех блох программисты здешние, — рек отец наш Видикон и тут вспомнил, что в мире находится, где в каждом приборе скрытый дефект имеется.

И поднялся он, и дал себе зарок крепкий, что не подойдет больше ни к одному прибору здесь, и зашагал вперед.

И шагал он так добрых десять минут, пока дверь не встала на пути его, и горело над нею световое табло, и желтыми буквами было на нем написано: «РЕПЕТИЦИЯ». И забилось часто сердце блаженного, и забыл он разом все зароки свои, ибо при жизни был он видеоинженером, и приблизился он уверенно к телестудии, что почти ничем не отличалась от той, где впервые постигал он искусство управления телекамерой в дни своей юности.

И задумался святой отец наш Видикон — войти или не войти, но не видел он никаких причин, почему входить туда ему не следует, если внутри всего-навсего репетиция. И дернул он на себя дверь, песком наполненную, и оказалась за ней небольшая комнатка в шесть футов квадратных, с такой же дверью напротив него и еще одной сбоку, как и подобает приличному тамбуру звукоизолирующему. Тщательно закрыл он дверь за собой, чтобы звук внутрь не проник, открыл ту дверь, что сбоку была, и ступил в аппаратную.

Была она темна, и возвышались в ней три ряда кресел, обращенных в сторону мониторов бесчисленных: первый ряд для инженеров, второй для режиссера, его помощника и оператора, а третий — для наблюдателей. И каждый из них был залит светом крохотных прожекторов, что висели вверху.

Пусты были все три ряда. Один он был в помещении.

И выглянул он в окошечко, и узрел он студию, такую же безлюдную, но с камерами старинными черно-белыми, на мольберты нацеленными, и на каждом мольберте был ворох картин. И увидел отец наш Видикон, как огонек на камере «Один» погас и загорелся на камере «Два» товарищ его, а с мольберта камеры «Один» одна картина на пол слетела, а за ней другая обнаружилась.

И нахмурился отец Видикон; то определенно была автоматическая студия, и еще более определенно — искушение. Но не видел он большой в том беды, а поскольку студия поперек туннеля стояла, так и так нужно было пройти ее. И сел за видеомикшер он, и улыбнулся ласково, увидев, что есть там лишь один блок просмотра изображения, два блока микширования да группа выпускающих клавиш; и пробудились сладостные воспоминания в душе его.

Но недолго предавался ностальгии он, ибо объявил из интеркома голос металлический:

— До эфира пять… четыре… три…

Быстро нашел блаженный кнопки аудиомикшера и отключил его.

— … два… один… Эфир! — прогремел голос.

И запустил отец наш Видикон камеру «Один», и увидел на мониторе программном площадь Святого Марка, и услышал голос приятный, о ней повествующий. И взглянул отец Видикон на монитор камеры «Два», и увидел крупный план позолоченного льва, и поднес он палец к кнопке «Два» в группе эфира. И начал голос о льве рассказывать, и нажал он кнопку, и появился крупный план льва на мониторе программном. И улыбнулся отец наш Видикон, и попал он вновь в былой ритм программы, и вспомнил он все мелочи, а потом увидел он кадр с гондолой на канале, и начал он наплывать на него.

Только стало достаточно резким изображение, как поплыло оно, сжалось, затем снова расширилось, и снова сжалось — и исчезло совсем. В мгновение ока переключился на камеру «Один» отец Видикон, но и она тоже вспыхнула и погасла.

— Аппаратная! — взревел отец наш Видикон, чтобы режиссер мог услышать глас его сквозь наушники (ибо на нем самом наушников не было). — Неполадки в эфире! Дайте заставку!

Глядь! Появился на экране образ инженера, видеопленкой обмотанного, который пытался отчаянно с допотопным видеомагнитофоном справиться, пленку зажеванную извлечь силился. Но неподвижен был кадр, и со вздохом откинулся назад отец наш Видикон, и поднялся на дрожащих ногах.