Янтарный телескоп

Уилл нетерпеливо устремился за ним, забыв об усталости. За окном, к которому они подошли, открылся сумрачный ландшафт, похожий на тундру, — равнина, в отличие от гористого Читтагацце, и небо над ней было затянуто тучами. Он вошел, и Бальтамос за ним следом.

— Что это за мир?

— Мир девочки, — сказал ангел. — Они прошли здесь. И Барух ушел за ними.

— Откуда ты знаешь, где он? Ты читаешь его мысли?

— Конечно, я читаю его мысли. Где бы он ни был, мое сердце — с ним, нас двое, но чувствуем мы как одно существо.

Уилл окинул взглядом местность. Никаких признаков человеческой жизни; свет уходил, и с каждой минутой становилось все холоднее.

— Спать здесь не хочу. На ночь останемся в Чигацце, а утром вернемся сюда. Там хотя бы лес, могу костер развести. Теперь я знаю, какой ее мир на ощупь, и всегда найду его ножом… Слушай, Бальтамос! А ты не мог бы принять другой вид?

— С какой стати?

— В этом мире у людей деймоны, а если у меня не будет, это покажется подозрительным. Так что, если собираемся бродить в ее мире, ты притворись моим деймоном и прими вид какого-нибудь животного. К примеру, птицы. Сможешь тогда летать хотя бы.

— До чего утомительно.

— Ну все-таки?

— Я мог бы, конечно…

— Так попробуй сейчас. Давай посмотрим.

Очертания ангела как будто сжались, превратились в маленький воздушный вихрь, а потом на траву под ноги Уиллу слетел черный дрозд.

— Сядь ко мне на плечо, — сказал Уилл.

Птица повиновалась и привычным брюзгливым голосом ангела произнесла:

— Я буду делать это только в случае крайней необходимости. Это безумно унизительно.

— Тем хуже. Как только увидим людей в этом мире, ты становишься птицей. Спорить и ерепениться нечего. Делай как сказано.

Дрозд взлетел с его плеча, растворился в воздухе, и в сумерках обозначилась фигура раздосадованного ангела. Прежде чем вернуться, Уилл еще раз огляделся, примериваясь к миру, где держат в плену его подругу.

— Где сейчас твой товарищ? — спросил он.

— Следует за женщиной на юг.

— Значит, утром мы пойдем за ними.

На следующий день Уилл пустился в путь. Он шел час за часом и не видел ни души. Кругом были холмы, поросшие короткой сухой травой, и с каждой возвышенной точки Уилл оглядывал окрестность, но никаких признаков человеческого обитания заметить не мог. Однообразие пыльного буро-зеленого безлюдья нарушило только пятно темной зелени вдали. Туда он и направился: Бальтамос сказал, что там лес и река, которая течет на юг. Когда солнце еще стояло высоко, он хотел поспать под невысокими кустами, но не смог и под вечер совсем устал и натер ноги.

— Не очень-то продвинулись, — кисло заметил Бальтамос.

— Летать не умею, — отозвался Уилл. — Не можешь сказать ничего дельного, тогда лучше помолчи.

К лесу он подошел уже перед закатом; воздух был настолько насыщен пыльцой, что Уилл несколько раз чихнул, вспугнув птицу, с криком вылетевшую откуда-то рядом.

— Первое живое существо за весь день, — сказал Уилл.

— Где ты хочешь остановиться? — спросил Бальтамос.

Ангела время от времени было видно теперь в длинных тенях деревьев. И, насколько мог разглядеть Уилл, вид у него был раздраженный.

Уилл сказал:

— Остановиться надо где-то здесь. Ты мог бы поискать удобное место. Я слышу, неподалеку шумит вода, попробуй найти реку.

Ангел скрылся. Уилл поплелся дальше сквозь низкие заросли вереска и восковницы, мечтая о том, чтобы нашлась тропинка, и с беспокойством поглядывая на небо: место для ночлега надо найти поскорее, в темноте выбирать уже не придется.

— Налево, — произнес Бальтамос где-то совсем рядом — Ручей и сухое дерево для костра. Сюда…

Уилл пошел на его голос и вскоре оказался на месте, о котором говорил ангел. По замшелым камням стремительно бежал ручей и скрывался в узкой расселине под нависшими деревьями. Неширокий травянистый берег ручья окаймляли кусты и молодая поросль.

Прежде чем дать себе отдых, Уилл занялся заготовкой дров и вскоре набрел на кружок из закопченных камней среди травы — кто-то тут недавно жег костер. Он набрал охапку прутиков и сучков потолще, нарезал ножом до удобной длины и только потом стал разводить огонь. Опыта у него было мало, и несколько спичек пропало зря.

Ангел с терпеливо-усталым видом наблюдал за ним.

Наконец костер занялся. Уилл съел два овсяных печенья, немного вяленого мяса и постного сахара, запив холодной водой. Бальтамос молча сидел рядом, и в конце концов Уилл не выдержал:

— Так и будешь все время за мной наблюдать? Я никуда не собираюсь.

— Я жду Баруха. Он скоро вернется, тогда, если тебе так удобно, ты будешь предоставлен самому себе.

— Поесть не хочешь?

Бальтамос немного придвинулся — его искушали.

— В смысле, я не знаю, ешь ли ты вообще, — сказал Уилл, — но если чего-то хочешь — пожалуйста.

— А это что такое? — спросил привередливо ангел, показывая на постный сахар.

— Сахар по большей части и мята. На.

Уилл отломил квадратик и протянул Бальтамосу. Тот наклонил голову и понюхал. Потом прохладными легкими пальцами взял сладость с ладони Уилла.

— Я думаю, это меня подкрепит, — сказал он. — Благодарю. Одного кусочка вполне достаточно.

Он сидел и понемногу откусывал от квадратика. Уилл обнаружил, что, если смотреть в костер, а Бальтамоса держать на краю поля зрения, то виден он гораздо отчетливее.

— Где Барух? — спросил он. — Ты можешь с ним связаться?

— Я чувствую, что он близко. Скоро будет здесь. Когда он вернется, поговорим. Поговорить всегда полезно.

Не прошло и десяти минут, как послышался мягкий шум крыльев, и Бальтамос вскочил. Через мгновение ангелы уже обнимались, и Уилл, глядя в костер, увидел, насколько они привязаны друг к другу. Не просто привязаны: страстно друг друга любят.

Барух сел рядом с товарищем, а Уилл пошуровал в костре, чтобы ангелов окутало облако дыма. Дым очертил их фигуры, и он впервые разглядел их как следует. Бальтамос был худенький, с изящно сложенными за спиной узкими крыльями, лицо его выражало одновременно высокомерную презрительность и горячее, нежное сострадание, словно он готов был любить все вещи на свете, если бы характер позволил ему забыть об их изъянах. Но в Барухе он изъянов не видел, это было ясно. Барух, с его массивными снежно-белыми крыльями, выглядел моложе, как и сказал Бальтамос, и отличался более крепким сложением. По натуре он был проще Бальтамоса: во взгляде его читалось, что товарищ для него — средоточие всей радости и мудрости. Уилла заинтриговала и тронула эта взаимная любовь.

— Ты выяснил, где Лира? — с нетерпением спросил он.

— Да, — сказал Барух. — В гималайской долине, очень высоко, под ледником, где из-за льда вечно висит радуга. Я нарисую тебе на земле карту, чтобы ты не плутал. Девочку усыпила и держит в пещере эта женщина.

— Усыпила? И женщина одна? Без солдат?

— Да, одна. Скрывается.

— А Лира цела, здорова?

— Да. Только спит и видит сны. Давай покажу тебе, где они.

Прозрачным пальцем Барух начертил на голой земле возле костра карту. Уилл взял блокнот и точно ее скопировал. На карте был изображен ледник странной змеистой формы, спускавшийся с трех почти одинаковых горных вершин.

— А теперь более крупный план, — продолжал ангел. — Долина с пещерой — под левой стороной ледника, по ней течет горная речка. Вершина долины — здесь…

Он нарисовал еще одну карту, Уилл тоже ее скопировал; потом третью — еще более крупного масштаба. Теперь Уилл видел, что сможет найти дорогу без труда — при условии, что ему удастся преодолеть шесть или восемь тысяч километров от тундры до гор. Нож годился для того, чтобы резать выходы в другие миры, но не мог сокращать внутри них расстояния.

— Около ледника есть святилище, — закончил Барух, — там стоят изодранные ветром красные шелковые флаги. Еду в пещеру носит девочка из местных. Они думают, что женщина — святая и может благословить их, если они будут за ней ухаживать.