Круг Осени (СИ)

Через два года мальчишка стал заместителем командира авесты. Он мало изменился, был все такой же худой, угловатый, страшно юный, но теперь он тренировал новобранцев. Я указал командиру авесты на это яв-ное упущение с его стороны: чему этот кузнечик может научить? Коман-дир авесты усмехнулся и предложил мне испытать мальчишку в бою. Я испытал. И с этого дня стал присматриваться к нему.

Мальчишка был молчаливый, замкнутый, в общении был резок и на-смешлив, и никогда он не сомневался в своих силах. Я не мог его понять. А года шли, и мальчишка рос. Я не замечал этого, для меня он оставался прежним кузнечиком, но однажды часть авесты бросили на оборону города — была война. Война закончилась, и Орд вернулся во дворец, и со стран-ным ужасом я понял, что от прежнего кузнечика в нем не осталось ничего.

Это звучит смешно и глупо, но я боялся его. Нет, не то чтобы боялся, но опасался. Иногда он так взглядывал на меня, что у меня по коже прямо мурашки шли. И однажды я в полной мере понял причину этих взглядов. Орд оказался сторонником Андалиэ, семьи свергнутого мной императора. И пришел день, когда он ворвался в мою спальню во главе вооруженных людей, жаждущих моей крови… А ведь сколько раз он спасал меня от смерти! И вот он был в рядах моих врагов.

Я защищался, и вот судьба снова свела меня с Ордом в бою. Когда ему не было еще и двадцати, я не смог победить его, теперь ему было три-дцать, и его слава гремела от северного моря до южного. Я был уверен, что умру, и уже прощался с жизнью, и я даже не сразу понял, что случилось, когда увидел на ковре руку Орда с зажатым в ней мечом. Он схватил меч левой рукой. Я до сих пор помню его взгляд. Нагибаясь, он глянул на меня снизу светлыми своими глазами… Не знаю даже, что он выражал, этот взгляд: ненависть? или страх, предчувствие своей судьбы?

Верные мне легионеры оттеснили его от меня. Победить его не мог никто, но это и не потребовалось: скоро Орд потерял сознание.

Многих участников восстания казнили, но Орда я убить не решился. У меня было странное чувство, что он мне еще понадобиться. Когда Годри подросла, и пришла пора обучать ее искусству боя, я подумал — вот оно, вот, чего я ждал. Ах, если бы я знал, чего я дождался!

Его выпустили из тюрьмы. И снова я оказался рядом с ним и по-смотрел ему в глаза. Я был уверен, что он откажется от моего предложе-ния, и он отказался. Тогда я велел пригласить сюда Годри.

В детстве она была очаровательна. Правда, десять лет — это тот воз-раст, когда очарование детства уже утрачено, а девичье очарование еще дремлет; но Годри и в десять лет была просто прелесть.

Она вошла, и губы Орда дрогнули. Годри удивленно смотрела на не-го: после семи лет заключения выглядел он ужасно. Он и раньше был ху-дой, а теперь словно высох, пожелтел и стал похож на привидение. Язвы в углах рта тоже не добавляли ему привлекательности.

— Знакомьтесь, — сказал я, — Это Годри, это Орд. Он будет учить тебя, детка.

Годри подошла к нему. Большие, карие, совершенно невинные глаза смотрели на него снизу вверх — она всегда была крохой, а Орд был все-таки очень высок. Довольно неуверенно она улыбнулась — милой своей, ласковой улыбкой, и тонкие пальчики коснулись его единственной руки.

Я знал, что он оттает, и он оттаял. Это дитя, которое на деле было гораздо взрослее, чем выглядело, произвело на него неизгладимое впечат-ление. Ах, если б я знал тогда! Лучше бы я велел повесить его или сгноил бы в темнице! Но поначалу эта мысль — дать его Годри в наставники — ка-залась мне очень удачной.

Он не утратил своего мастерства, и никто не смог бы научить Годри тому, чему научил он. Но еще он ранил ее сердце — так глубоко, как не да-но никому из живущих.

Один вопрос не дает мне покоя — почему он? Почему она полюбила его? Она была совсем дитя, в этом возрасте влюбляются в молодых краси-вых легионеров, и их во дворце было немало. Но она выбрала Орда. Он го-дился ей в отцы, он был молчаливый, угрюмый, насмешливый, он был ка-лекой. Он никогда не был красив, лицо у него было самое заурядное, да и фигура не отличалась ни красотой, ни хотя бы пропорциональностью. Правда, с мечом он совершенно преображался.

Девочки часто влюбляются в учителей, как молоденькие солдаты в полководцев, но это не тот случай, я уверен. Она готова была ради него лишиться всего, принести в жертву саму свою сущность. Она любила его всю жизнь, до самой смерти; она думала о нем постоянно.

Да, я сломал ему жизнь, лишив его и левой руки, превратив его из воина в беспомощного калеку. Почему я это сделал, я и сам не помню. Ка-жется, я подумал тогда, что если убью его, Годри мне этого не простит, но теперь я думаю, что Годри скорее простила бы мне его смерть.

Почти каждую неделю она уезжала в замок Хардн — к нему. Если мы были далеко, она ему писала. Она страшно без него скучала.

Она умерла, защищая меня. Умирала она долго, и я уверен, что в эти часы Орд метался там, в замке Хардн, не находя себе места. Перед смер-тью Годри сказала, что страшно жалеет, что в свое время не сняла это кольцо и не швырнула мне в лицо.

2

Годри

Отчего я люблю его? Может быть, я и сама не знаю. В сентимен-тальном романе написали бы, что любовь невозможно объяснить. Но дело не в этом. Впрочем, я не знаю, в чем тут дело. Просто он…

Я помню, как я увозила его в замок Хардн. На крестьянской телеге. Была ночь. Мы сидели вдвоем под одним плащом, шел дождь, было очень холодно и тихо. Орд молчал. Он вообще постоянно молчал, так и не сказал мне ни слова за эти сутки. А я сидела, прижимаясь к его плечу, и думала о том, что же я натворила.

Шел дождь. И мне хотелось, чтобы он никогда не кончался, чтобы всегда был этот шум, и шорох, и плеск воды, и темнота, и молчание. Меня пугало молчание Орда, но еще страшнее было представить, что он может мне сказать, если вдруг заговорит. Ведь он, наверное, ненавидит меня. Ах, каким я тогда была ребенком!

Он молчал. Я слышала его тихое дыхание, видела блеск его глаз, но он молчал. И мне казалось, что это уже не Орд, что он просто умер за этот год, который мы не виделись. Его изувеченное тел еще здесь, но душа уже умерла. Вот о чем я думала той долгой осенней ночью по дороге в замок Хардн.

Небо стало светлеть. Дождь все не кончался. И тогда я вдруг разры-далась, бурно, страшно. Я никак не могла успокоиться, меня била дрожь, и я все плакала и плакала, как безумная. И тогда он пододвинулся ко мне, прижался лицом к моим волосам и сказал устало:

— Ничего, Годри, все пройдет.

Он всегда так говорил, когда утешал меня.

Я долго не могла привыкнуть к тому, что теперь он совершенно бес-помощен. Меня это очень мучило. Я всегда чувствовала свою — СВОЮ ви-ну. Но постепенно и это прошло тоже. Чувство вины умерло, и я посмела сказать ему то, чего не должна была говорить. Я снова заговорила с ним о любви.

Да, я совершила ошибку. Мне надо было говорить об этом сразу — или никогда. Но я ждала пять лет. Мне было почти двадцать, когда я завела этот разговор.

Орд сказал только:

— Посмотри на меня.

Я посмотрела. Он сидел на диване, в поношенной тунике, худой, уг-рюмый. Впрочем, особо улыбчивым он никогда не был.

— Разве я стою того, чтобы ты разрушала всю свою жизнь?

— Орд!

— Ты еще очень молода, Годри. Но на этот раз я не позволю тебе сде-лать такую глупость. Ты будешь очень страдать потом.

— Так я тебе не нужна?

— Глупее ничего не могла придумать? — сказал он резко, и я видела, что он уже злиться, — У меня ничего не осталось в жизни, кроме тебя. И я не позволю тебе… И хватит об этом, ясно?

И я подчинилась. Я всегда ему подчинялась. Орд всегда имел надо мной неограниченную власть, и противиться ему не было никакой воз-можности. Только однажды я пошла ему наперекор, и вот что из этого вышло.

Иногда я говорю себе: разве дело в телесной близости? Если мы и так ближе, чем любовники, чем друзья, чем родня? Если я, вся моя лич-ность — это только он? Моя реакция — этого его реакция. Мои мысли и чув-ства — отражение его мыслей и чувств. Он воспитал меня, он сформировал всю мою личность, и иногда мне кажется, что даже кольцо совсем не ока-зало на меня влияния…