Песнь шаира или хроники Ахдада

- Какие люди, ах какие люди в моем скромном жилище. О горе мне - без предупреждения. Если бы знал, если бы Господь Всевидящий надоумил ничтожнейшего из своих рабов, я бы велел прибраться, накупил лучших, сладких, как губы чужой жены, кушаний. Сара! Сарочка, золотце, выйди к гостям...

Ицхак кланялся, тряся седой бородой и шелковым тюрбаном. Ицхак приговаривал, Ицхак не замолкал ни на минуту, Ицхак улыбался, и все разом выдавало страх, охвативший купца с шаркающих ног до дрожащей желтой - цвет евреев - чалмы.

- А что же мы стоим? Вай, что же мы стоим. Специально для дорогих гостей у меня имеются подушки. Невесомые, будто перо, мягкие, как ладонь матери, расшитые лучшими мастерицами страны Хинд. Каждая обошлась... не стоит осквернять низменными интересами столь высокое собрание. Что деньги - пыль под ногами. Дружба, расположение, счастье лицезреть в собственном доме таких больших людей - вот стоящие упоминания ценности этого - не самого худшего из миров.

"Бойся, бойся, старый пройдоха, - Абу-ль-Хасан стоял в стороне, наблюдая метания еврея. - Специально для таких, как ты, Аллах - да встретит тебя воздаянием, заготовил шестой и один из самых страшных слоев Ада. Огонь, в шестьдесят девять раз сильнее огня, разводимого человеком, сжигает грешника, ничего не оставляя и не щадя. Подобные дьявольским главам плоды дерева заккум - пища грешников - расплавленной медью вскипают в желудках. И нет вам искупления, и продлятся муки ваши до веков скончания, и даже дольше..."

- ... тебе позволили жить в моем городе, больше того, тебе - неверному - позволили вести торговлю. Так-то ты благодаришь меня, - Абу-ль-Хасан на время потерял нить разговора, а когда обрел, говорил уже повелитель Ахдада - светлейший Шамс ад-Дин Мухаммад. - Вы - евреи - худшие из неверных, вы хуже коптов, хуже прочих почитателей Исы - те хоть верят в слова пророка, вы же поклоняетесь лишь своим свиткам, свиткам, которые даровал Аллах Мусе, но которые извратили последующие поколения. И разве не сказал Бог:

И есть среди людей Писания такие,

Которым бы хотелось вас увлечь с пути,

Но лишь себя самих с пути они сбивают,

И сами этого не понимают.

О вы, кто получил Писание (святое)!

Что ж вы не верите знамениям Господним,

Коль им - свидетели вы сами?

О вы, кто получил Писание (святое)!

Что ж истину вы облекаете покровом лжи,

И ведая ее значенье, таите от других ее? (Коран, пер. В. Проховой)

- Повелитель, за что, за что наказываешь преданного слугу своего! Заклинаю богом, который для нас один, заклинаю самым дорогим, что имею - здоровьем Сарочки - вспомни слова поэта:

Спеши творить добро, когда только властен ты,

Не всякий ведь будешь миг на доброе властен ты.

Ицхак упал на колени, пополз к повелителю и даже попытался схватить туфлю... правую. Шамс ад-Дин, наученный сегодняшним опытом, ловко отскочил, и находись в доме полорогий сайгак, и наблюдай прыжок повелителя, снедаемая желчью, лопнула бы печень несчастного животного, настолько Шамс ад-Дин Мухаммад был хорош в движении, достойном лучших сынов степных троп.

- Молчи, молчи собака! Ты ли продал присутствующему здесь визирю Абу-ль-Хасану прекрасную наложницу, подобную луне в четырнадцатую ночь с родинкой над верхней губой, подобной кружку амбры.

- Э-э-э, - Ицхак почесал бороду. - Повелитель, так мне молчать, или отвечать?

- Ах ты, сын шайтана! Клянусь бородой пророка, клянусь памятью моего отца - храбрейшего Нур ад-Дина, еще до того, как муэдзин прокричит призыв к асру, палачу будет работа!

- Не вели казнить!

- Отвечай!

- Я, я продал присутствующему здесь визирь славного города Ахдада наложницу по имени Зарима, обе половинки ее лба походили на молодую луну в месяц шабан, ее нос походил на острие меча, щеки на анемоны, а рот - на печать Шломо, но разве продажа рабов запрещена вашими законами, разве это поступок достойный того, чтобы беспокоить умелого среди умелых Абульхаира - палача светлейшего султана? Да и взял я за нее всего каких-то двенадцать тысяч динаров, разве это цена за розу среди терновника, ароматный персик среди кислых гранатов - прекраснейшую Зариму.

При упоминании двенадцать тысяч, султан скосил черные глаза на визиря.

Абу-ль-Хасан счел за лучшее внимательно рассмотреть носок своей туфли. Правой.

- Значит, ты подтверждаешь свою вину.

- В чем, в чем она? Только лишь в честной сделке! Подтверждаю.

- В том, что товар - порченный!

Страшен повелитель в гневе. Вдвойне страшен, ибо над Ицхаком стоял не только повелитель, но и оскорбленный мужчина. Абу-ль-Хасан возблагодарил Аллаха за то, что тот отвратил от верного раба своего праведный, вкупе с неправедным гнев Шамс ад-Дина. И хотя обещано каждому правоверному браслеты из золота и одеяния из атласа и парчи и возлияния без последствий, и, конечно же, черноокие гурии, Абу-ль-Хасан не торопился вкусить неотвратимых радостей зеленого рая.

- Э-э-э, в смысле порченный?

- Не притворяйся, о презреннейший среди евреев и грязнейший и ничтожнейший из них, облегчи душу, а даже у неверных она есть, признай вину!

- Если признаю, мудрейший среди султанов сменит праведный гнев на милость?

- Нет.

- Тогда какой, э-э-э, смысл, тем более, что - Бог свидетель, а мой бог тоже не жалует лживые языки, в чем вина моя, ведомо мне не больше, чем глухому от рождения о песнях, слепцу о красках мира, безрукому о...

- Ну хватит! Невольница, что ты продал Абу-ль-Хасану, а он подарил мне, оказалась не... не невинной. Чей-то твердый плуг уже вспахал девственное поле!

- Ах, вот оно что! Мудрейший среди султанов льстит несчастному Ицхаку. Если плуг того и был тверд, память о тех далеких и славных годах давно стерлась, затуманенная более свежими и более приличествующими седой старости делами. Как то - вкусная похлебка из жирной баранины, теплое джуббе, запретное для почитающих Аллаха, но такое сладкое вино...

- Казню, сегодня же, до асра.

- Если и это не убеждает узел мира - султана среди султанов Шамс ад-Дина Мухаммада, - затараторил Ицхак, - пусть он вспомнит мою жену, податливую, словно свежезамешанная глина Сарочку. Ужели шахиншах султанов видит в несчастном Ицхаке огонь отваги, способный вызвать неудовольствие диаманта среди жен - Сарочки. А вспаши я, э-э-э, поле молодой наложницы, а хоть и немолодой, Сарочка обидится, ай как обидится. А ее обида, не в обиду будь сказано светлейшему Шамс ад-Дину, не ровня обиде султана Ахдада, как не равны равнинная река и горный ручей.

Шамс ад-Дин Мухаммад задумался и даже почесал красную щеку рукой, правой. Слова, готовые сорваться с губ повелителя правоверных, и хоть это титул халифа, но кто сказал, что в своем городе султан - не халиф, или не амир аль-муаминин, заготовленные слова так и остались на губах, ибо Шамс ад-Дин Мухаммад знал Сарочку. Да и кто ее не знал.

6.

Рассказ о Сарочке - жене Ицхака, о джине и о царе гулей

Жил в городе Ахдаде купец, и звали его Ицхак, и была у него жена по имени Сарочка. Как сказал о ней поэт:

Грузна как бурдюк она с мочою раздувшийся,

И бедра её, как склоны гор возвышаются.

Когда в землях западных кичливо идёт она,

Летит на восток тот вздор, который несёт она.

И в ночь, когда Ицхак вошел к Сарочке (а было это много лет назад), она взяла с него клятву, что он не приведет в дом ни одной женщины, кроме нее. И хоть вера Ицхака запрещала тому клясться, он дал обещание и с той поры ни разу не нарушил его.