Бессмертный диптих

Бронзовые, осиянные золотом лица отразили «величавое изумление».

– Ты обратился к нам верно по сути, но не по чину. Кто ты? – спросил один, лет сорока. Если его спутники были статными и видными, то он был красив, и сознавал это.

Я назвался.

– Припоминаю! Ты был здесь лет пятнадцать назад, тебя очень привечали жрецы старых богов, но ты, кажется, не слишком их жаловал…

К тому времени, как он договорил, я уже преклонил колена:

– Смиренно молю Вальпу, Опору опор Морского Моста, простить меня…

Трижды немыслимое ранее дело, чтобы здешний правитель шел по улице лишь с малой свитой, пешком, и с ним можно было заговорить первым!

Он рассмеялся, пренебрегая «общезначимыми выражениями».

– И опять ты обратился не по чину, почтенный Обарт! Вальпа – Власть – крепче любой опоры. Так о чем ты хотел спросить?

– Об удивительных переменах, что вижу я на Морском Мосту.

Воистину, он многому научился у бессмертного.

Простой расчет показал, что заклания за год обескровливали державу, как иная война. Морской Мост при старых богах стоял только за счет плодовитости его женщин.

Служение солнцу, как оказалось, не было внове – напротив, это была древняя простая вера, тайно хранимая в народе наравне с трепетом перед богами пирамид. На солнце и впрямь было можно положиться – оно даже затмевалось в строгом согласии с расчетом сдвижения небесного свода. И слишком уж было очевидно, что солнцу повинуется суша – то зеленая и щедрая, то бесплодная и сухая.

Поначалу Вальпа сделал приветствие солнцу дворцовым обычаем. Придворные подхватили его. Потом первые пирамиды в честь Солнца, скромные и невысокие, облицованные белым ракушечником, возвели на окраинах Тласко, и простой люд восходил на них просить о малом и большом, в том числе и о заступничестве перед другими богами. А чтобы доброе, но занятое ежедневными трудами светило не запамятовало, просьбы выцарапывали на облицовке. За какой-то год пирамиды покрылись жалостливыми надписями… Тут Вальпа повелел отбить облицовку и свезти к себе в чертоги.

Два месяца, прерываясь лишь на еду и краткий сон, придворные мудрецы, пронизанные цифирью безбожники, считывали с ракушечных плит жалобы и сетования. Выходило, что боги не защищают народ Моста. Они лишь пользуются плодами его трудов и его кровью, точно нетопыри-полуночники.

Жрецы прежних богов были обезглавлены на вершинах тех самых пирамид, где совершали заклания. Пощадили только особо сведущих в медицине и астрономии.

Вот что поведал мне Вальпа, со светлой улыбкой стоя на главной улицы своей столицы среди кипения поклонов и приветствий, и лица присных его выражали «безусловное внимание».

– Я слышал о четырех ладьях из-за моря, приставших вчера в нашей гавани. Ты прибыл с одной из них?

– Да, о Вальпа. Я при торговом посольстве нашей королевы Одель. Мы привезли меха для пробной торговли и еще один редкостный товар, который нужно прежде показать лицом. Королевские посланцы вскорости по чину испросят у тебя дозволения предстать перед тобой.

Я полагал наших кнехтов, что плыли под видом посольской свиты, народом буйным и безделоватым. Встречая их в самых разных уголках Тласко, от широчайших главных улиц до темных распутных предместий, я переменил свое мнение.

Везде и всюду над ними незримо пребывала железнопалая десница Альдерхта, везде и всюду они помнили и свое явное положение, и тайную задачу. За неделю, пока посланцы ожидали приема, кнехты осмотрели город настолько подробно и точно, насколько могли это сделать иноземцы, не знающие ни слова на здешнем языке и не имеющие понятия о местных обычаях. Выслушивая ночами их донесения, я старался соотнести и объединить их сведения, исходя из своих более обширных знаний и более проницательных наблюдений.

Сияние новой веры досягало отнюдь не везде. Страх перед возмездием Богов жил в душах людей наравне с доверием Солнцу и любовью к Вальпе.

А Вальпу любили – можно бы подумать, за право перемолвиться с ним словом, не утыкаясь в пол или мостовую. Он был нетитулованным наместником Солнца – ход его правления был непреложен и очевиден, как ход светила.

Но каждое стихийное бедствие – да что там! – каждое неизвестное явление, будь то рожденные сросшимися близнецы, выброшенная на берег рыба с лапами вместо плавников, ночные сполохи над морем – напоминало об отринутых кумирах.

Мысли мои о Вальпе страдали раздвоенностью в наипрямейшем смысле этого слова. Одного Вальпу я знал со слов бессмертного – тот Вальпа был вероломен и безжалостен, и я желал ему зла. Но Вальпа, которого я увидел и все больше (правда, по косвенным приметам) узнавал, казался иным: его деяния выдавали человека, властного без ненависти и верующего в свою власть. У него не было ненависти и к жрецам – он казнил их из необходимости.

Не утаил ли бессмертный важную часть правды? Не из-за Солнца ли вышла у них размолвка? Ведь бессмертному заклания были безразличны. С другой стороны, я знал, бессмертные не опускаются до мелочной лжи.

– В городе удивительно мало воинов при том, как он велик. Всего-то двадцать застав, по два десятка стражников при каждой, из них десять по двое в нарядах. Это преизрядно облегчает дело.

– Воины держат Предмостья. Но их можно вызвать сюда сигнальными огнями – я показывал вам вышки.

– Стало быть, стоит послать арбалетчиков к этим вышкам…

Я служу своей королеве. Я видел ее несколько раз в жизни и нисколько не уважаю, но я служу своей королеве – так заведено на моей Родине, и такова, по всему, моя судьба. Альдерхт, я знаю, уважает ее еще меньше, считает шлюхой и втайне ставит свой род куда выше королевского. Но и он служит ей – такова его судьба. И на том стоит наш туманный ветренный край. Мы служим королю нашему до тех пор, пока он хоть самую малость достоин нашей службы. А королеве – даже если она не достойна праха с наших сапог.

Ей нужно золото – и я помогу его добыть. Хотя то, что мы с Альдерхтом обговариваем в кормовой надстройке командорского корабля, все более и более кажется мне предательством.

Посланцы, которых третьего дня Вальпа принял запросто в одном из чертогов (я был с ними толмачом), устлали пол перед ним узорчатым меховым ковром и упросили взглянуть на «особый товар», который будет доставлен на Длинную площадь, – ибо чтобы показать его в действии, требуется простор. Он дал согласие, как они потом докладывали, «смеясь». Кажется, этот легкий смех в ответ на все мало-мальски забавное заменял ему тончайшую азбуку «общезначимых выражений».

В трюмах под нами глухо брякает железо. Брякать ему всю ночь. То, что мы все еще лукаво зовем «товаром», – громоздко и медлительно. Но это искупается его действием.

Площадь и длинна, и широка, словно мощенное белым камнем поле. Странным образом она лежит в стороне от чертогов и высочайших из пирамид, среди нарядных, но отнюдь не главных улиц – возможно, это осколок былого Тласко или память о давнем сумасбродстве правителя, задумавшего перекроить город по-своему. В определенное время, когда поспевают те или иные плоды, на ней кипят торги; а так она полупуста, и ветерок с недалекого моря играет на ее плитах тонкой известковой пылью. Впрочем, с нее отлично видна и золотая кровля чертогов, и все пирамиды, так что, возможно, расположение ее совсем не столь случайно, сколь представляется моему прямолинейному уму.

Близость ее к морю, каналу и ее обширность были решающими в выборе места. Время выбирал Вальпа: мы должны были ждать его с рассвета до заката.

Никто не объявлял горожанам о предстоящем, однако едва пропели хвалу солнцу, сегодня взошедшему в дымке, как на площадь потянулись тласканцы. Наши кнехты стояли в полном вооружении вокруг высокого холщового шатра, расшитого красной шелковой нитью. Тускло блестящие раструбы пищалей они оперли прикладами оземь. Их доспех и суровая неподвижность их строя вызвали у тласканцев удивление и даже некоторый испуг – ведь до того кнехты ходили по городу одетые путешественниками, в коротких туниках, шароварах, сандалиях, и мало кто обращал на них внимание. И вдруг из праздношатающихся чужестранцев они стали маленьким, но грозным на вид войском. Чем же так драгоценен «особый товар», который они стерегут, сомкнув ряды вокруг шатра?