Иногда оно светится (СИ)

— Терпишь, — каменным голосом сказал я.

— Терпишь, — кивнул он, — Ты терпишь меня. Ты лгешь мне. Я — игрушка. Да?

Много-много маленьких хрупких кирпичиков. Огромная стена.

— Космос с тобой, Котенок! Что ты такое говоришь!

— Зачем я? — спросил он. Изумруд потемнел, — Зачем?

— Почему ты решил, что… черт… Я привык к тебе, Котенок. В тебе есть что-то такое, что есть во мне. Я еще не знаю, что это, да и не уверен, что смогу узнать. Единственное, что я знаю наверняка — с тобой мне лучше, чем без тебя.

— Ты меня не знать.

— Я знаю тебя. Я вижу твои глаза, Котенок. Я вижу тебя самого. Посмотри на меня.

Он поднял голову, опять сверкнул этот проклятый невыносимый изумруд, в душу плеснуло горячим и несдержимым — будто огромная волна накатила. Но я выдержал этот взгляд. Впервые.

Секунд десять мы смотрели друг на друга и это было так непривычно, что время вокруг нас замерзло, отвердело, потеряло текучесть.

Глаза в глаза.

Найти в этой стене трещинку… нащупать…

Что ты такое, Котенок? Откройся мне.

— Ты странный человек, Линус ван-Ворт. Ты смелый и ты трус. Ты любить войну и бояться смерти. Ты бежать сам от себя, хотя сам понимать, что… что нельзя. Нельзя так. Ты спасать меня… Три раза. Спасать свой враг. И сам не знать, зачем. Ты странный человек.

— Ты тоже странный человек, — сказал я почти шепотом.

Он посмотрел на меня как-то странно. Я наконец почувствовал, что рядом со мной сидит настоящий и теплый живой человек, а не просто вырезанная из камня кукла. Паутинка раскалилась, стала жечь. Соединяющая нас тончайшая струна. Канал, которого каждый из нас боялся коснуться.

— Мы разные. Очень.

— Да, — согласился я, — Очень. Мы сможем стать друзьями?

Он печально качнул головой.

— Мы враги, Линус. Мы можем притворяться — тут. Не потом.

— Понимаю.

— Утром я… хотел спросить. Когда я улечу?

— Я не знаю. Подтверждения еще не пришло, сообщения идут долго.

— Сколько мне осталось?

— Ты так спрашиваешь… — я засмеялся, но не своим голосом.

— Я не буду жить там, — сказал Котенок серьезно и вместе с тем очень твердо, — Потом смерть.

— С ума сошел? Смерть! Тебе мало того, что тут три раза чуть с головой не расстался? Все не терпится? Даже и думать не смей!

Он улыбнулся. Глаза остались теми же, а губы искривились, отчего у лица получилось странное выражение. Зачарованный им, я осекся.

— Ты помешаешь мне, Линус ван-Ворт?

— Котенок, ты не знаешь, о чем говоришь. Жизнь не кончается только из-за того, что попадаешь в плен! Не твоя рука отмеряет жизнь.

— А ты…

— Нет, ни разу. Но если бы попал в плен, уж точно не стал бы выкидывать таких глупостей. Уверен, рано или поздно Империи придется объявить обмен военнопленными и…

— Ты не понимать, — миндальная горечь стала сильнее, я ощущал ее так явственно, что зудела кожа на лице, -

Я не могу сдаваться.

— Правила клановой чести?

— Да.

— К черту их.

— Ты — ван-Ворт. Ты знать, что такое честь рода.

Он был прав. Я знал, что такое честь рода.

— Сколько мне осталось?

— Самое большее — два месяца, — сказал я глухо, — Корабль прибудет не позже начала лета.

— Два месяца… — протянул он задумчиво, — Это много.

— Может, и раньше. Минимум — недели три. Ты уверен, что тебе хватит трех недель, парень?

— Жизнь всегда кончается. Дело не в сроке. У нас есть поговорка — счастье змеи не зависит от ее длинны.

Я не нашелся, что сказать.

Сидящий передо мной Котенок спокойно отмерял собственную жизнь, он не просто прикидывал, он очень серьезно размышлял, что такое два месяца и как их лучше потратить. Как никогда мне захотелось встать и выйти, хлопнув дверью.

Я молча сидел напротив него. А он рассматривал собственные пальцы и тоже молчал. Может, он думал о том же.

Я хотел сказать что-то, но что я мог?.. Слова липли к языку, но все это были не те слова.

— Спасибо, — вдруг сказал Котенок, — Теперь я спать.

— Гммм… да, — я неуклюже поднялся. Теперь уже я не мог смотреть на него, — В общем, до завтра… Спокойной ночи, Котенок.

— Спокойной ночи, Линус.

Этот день не стал ничем особенным, просто еще один узелок на паутинке, он мало что изменил в наших отношениях. Как и прежде, мы почти не встречались на маяке. Котенок продолжал избегать меня, хотя теперь этот инстинкт уже не гнал его сломя голову, как прежде. Просто если мы оказывались в одной комнате, он тут же начинал беспокойно ерзать и, как правило, бесшумно выскальзывал прочь прежде, чем мне удавалось перекинуться с ним хотя бы парой слов. Если же он задерживался, кончалось тем, что выходил я.

Я не мог долго оставаться с ним рядом. Я чувствовал его неприязнь — кожей, нервами, каждым квадратным миллиметром тела. Это было почти физическое ощущение. Я словно оказывался в зоне жесткого излучения, которое гнало меня прочь, едва лишь только коснувшись. Рядом с ним я чувствовал себя неуютно, старался найти причину чтобы выйти, но бывало, что выходил и без причины.

Это ощущение, которое у меня тотчас появлялось, было вдвойне неприятнее тем, что я понимал — Котенок чувствует его гораздо сильнее. Я причинял ему боль только тем, что находился рядом. Я был его мучителем. Мы делили это чувство, похожее не жжение от жалящего прикосновения большой медузы, делили неуклюже и неумело.

У нас не было ничего общего, кроме этого.

«Брось, — устало бормотал голос иногда, — Ты мучаешь не только себя, но и его. К чему устанавливать связь, если по этой связи пускать ток?.. Ты сожжешь его, а потом сожжешь и себя. Не иди дальше, Линус. Ты уже давно забыл, чего хотел и с чего все началось.»

«Он почти стал человеком, — упрямо отвечал я, чувствуя отвращение к этому самому упрямству и к себе самому, — Я не могу».

«Ему осталось не так уж и много. Не отравляй ему последние дни».

«Мы оба отравлены — и я и он. Я уже не могу отказаться. Мне надо дойти до конца. Разгадать его, разбить эту проклятую маску, вытащить на свет Котенка — настоящего, живого. Я чувствую его под этой оболочкой.»

Мы частенько беседовали со вторым Линусом за бутылкой вина.

«Помпезные покровы, — говорил он, — Шикарная занавесь театра, скрывающая гнилую сцену. Он просто нравится тебе, вот и все. Прекрати прятать свои мысли за бесполезной и вычурной драпировкой».

«Да, нравится. С первого дня. Но это не то…»

«Вот как? — тот, второй Линус приподнимал невидимую бровь, — Давай начистоту? Он притягивает тебя. В этом нет ничего странного или предосудительного. Он действительно чертовски притягательный варвар. У него есть эта варварская харизма, какой-то магнитик, вроде того, что заключен в тебе самом. Вы поймали друг друга в магнитное поле. Ты хочешь его, но ты боишься сломать его. Потому что он не готов к этому и, скорее всего, слишком боится — тебя, но больше всего — себя самого. Есть игрушки, на которые можно смотреть только через стекло, ты знаешь это.»

«Я хочу помочь ему. Только это.»

«Он притягивает тебя?»

«Да. Но дело не в этом».

«Ты пожираешь сам себя изнутри. Брось это.»

«Эта дорога для нас двоих. Нам надо пройти по ней до конца — это важно и для Котенка и для меня. Мы должны что-то понять. Не знаю, что, но я чувствую — он часть моего будущего. Через него я смогу открыть то, на что пока смотрел через замочную скважину. Он — ключ ко мне.»

«Оставь эту напыщенность для своих стишков, она ни к черту не годится тут.»

«Я знаю, что это звучит глупо».

«Наверно, даже догадываешься, насколько. Пустые слова. Блеклая позолота. Сгнившие кружева… Ты так и не набрался смелости не лгать хотя бы самому себе».

«Это наша дорога.»

«Она приведет его к могиле, да и тебя тоже, — демонически шептал на ухо голос, — Ромео и Джульетта двадцать третьего века… Это не может закончиться ничем хорошим. Ты — имперский офицер, герханец. Он — пленный варвар. На что ты надеешься?»