Сказки о сотворении мира (СИ)

— Никто не сдвинется с места, — сказала Юля, — пока Мирослава не расскажет все, что рассказала мне по дороге. Никто даже рта не откроет, пока не закончится рассказ. Это важно! — Специально для графини она принесла табурет из кухни и усадила напротив аудитории. — Замри, — она показала Эрнесту кулак. В двери появился Оскар, но не рискнул нарушить общее оцепенение.

— Уважаемая Розалия Львовна, — начала графиня рассказ. — Дорогая моя Розалия Львовна, если б ваш супруг, Натан Валерьянович, не был патологическим однолюбом, не вы сидели бы рядом с ним на диване, а аспирантки с третьим номером бюста. Сразу несколько штук. К сожалению, вы для мужа — единственная женщина на свете. К большому моему сожалению. Это первое…

Розалия окаменела, а Юля демонстративно встала рядом с графиней, чтобы хозяйка дома даже не замышляла кинуться на ее сиятельство.

— Мира! Что вы говорите? — возмутилась девушка. — Зачем? Потом будете издеваться над Розалией Львовной. Сейчас повторите то, что рассказали в машине. Пожалуйста. Вы обещали все рассказать.

— Сядь, — приказала графиня Юле. — Когда я позвонила Натану Валерьяновичу с просьбой приютить сироту, разве я не сказала, чей это ребенок? — спросила она Розалию. — Нет, не с того ребенка мы начали. Надо начать с того, что у вас, Розалия Львовна, родился мертвый младенец. Нет! Пожалуй, я начну еще раньше, — решила графиня. Алиса испуганно посмотрела на мать. Остекленевший взгляд Розалии Львовны не дрогнул. — Начну с того, что самолет, которым я летела сюда из Америки, посадили в Варшаве. Сначала нам обещали вылет через каждые два часа, потом у меня сел мобильник. Я осталась с новорожденным младенцем в здании аэропорта без всякой надежды когда-либо улететь в Москву, где меня встречал Натан Валерьянович. Дурацкая, между прочим, вышла история. Стоило отойти на минуту за памперсами, меня тут же обвинили, что оставила без присмотра ребенка, пригрозили отдать в полицию. Не могла же я объяснить, что оставила его на попечение Густава. Меня чуть не лишили родительских прав в аэропорту. Только две пожилые полячки нас пожалели, купили детское питание и объяснили, как им пользоваться, ну и… перепеленали его разок. Показали, как это делать.

— Мира, скажите же им… — умоляла Юля.

— Потерпи! Все терпят, и ты потерпи. Рассказываю по порядку. Рейс продолжали откладывать, я решила не искушать судьбу, взяла такси, примчалась к поезду. На следующий день я уже стояла на пороге этого дома со свертком в руках, и что я видела? Розалия Львовна, напомнить, что произошло? Понимаю, что это жестоко, но вспомнить придется. В тот день вы родили мертвого мальчика. Прямо здесь, на этом диване. Если я что-то путаю, поправьте меня. Впрочем, — обратилась Мира к бледной Алисе, я не утверждаю, что Розалия Львовна это помнит. На ее лице не было ничего, кроме изможденного ужаса. Я поняла, что случилось страшное, потому что скорая помощь выезжала отсюда мне навстречу. Ребенка пытались реанимировать, так?

Розалия Львовна кивнула, и слезы покатились из ее стеклянных глаз. Эрнест нежно обнял несчастную, и она зарыдала у него на плече.

— Плачьте, плачьте, — разрешила графиня, — я все расскажу сама. Натана Валерьяновича не было дома. Должно быть, он все еще встречал меня в аэропорту. Здесь была только врачиха, ну и Машка, запуганная до смерти, забилась под стол. Я ее заметила, когда уходила. Пардон, не подумала, что здесь ребенок… Мертвый младенец лежал на столе, завернутый в простыню. Маленький и холодный. Сначала я не поняла, что это ребенок. Я думала, гуся купили на ужин… Тогда же я рассказала про дите Копинского все, что должна была рассказать, но у Розалии Львовны был полный интеллектуальный паралич. Вы хоть что-нибудь помните из нашего разговора?

— Мира, расскажите, что вы сделали после, — настаивала Юля. — Всем расскажите.

— Я положила живого младенца на руки Розалии Львовне и убедилась, что Розалия Львовна соображает, что у нее на руках. Потом я взяла мертвого младенца, положила в сумку и попросила всех присутствующих как можно скорее забыть о том, что произошло. Забыть и больше никогда не вспоминать. Я забыла попросить вас обо всем рассказать Натану, потому что мне в голову не пришло… Розалия Львовна, слышите? Мне в голову не пришло, что вы столько лет будете скрывать от мужа… Мне казалось, что у вас более доверительные отношения. В этом я прокололась.

— Мира, рассказывайте… — изнывала от нетерпения Юля.

— Потом я пошла за лопатой, — продолжала графиня, — надо же было чем-то закопать покойничка, — Розалия прекратила рыдать, зажмурилась и замерла, уткнувшись в плечо Эрнеста. Молодой человек еще нежнее обнял страдалицу. Лопаты я, разумеется, не нашла, схватила столовую ложку только чтобы быстрее смыться из этого дома. Сначала думала закопать его у шоссе под деревьями, потом не решилась. Мало ли… Глубокую яму ложкой не выроешь, мелкую собаки разнюхают, полиция экспертизу произведет, ни дай Бог… Решила зайти подальше в лес, даже отпустила такси, но и в лесу не смогла его закопать. Грибники, ягодники… Откуда я знаю, кто здесь ходит. Я вообще района не знаю. Искать необитаемые леса в Подмосковье — дурное занятие. Тогда я решила ехать в промзону. Активировать дольмен, выйти на любой необитаемой частоте и устроить нормальную человеческую могилу, чтоб цветок положить было куда. Решила — поехала. Этот «гусь» лежал в сумке, я даже простынь не разворачивала. Потрогала — холодный. Каменный. Зачем тормошить? А у промзоны со мной случился шок. Друзья мои, — призналась графиня бледной аудитории, — я в жизни так не пугалась. Сначала думала, почудилось. Перекрестилась. Не помогло. Сверток натурально шевелится. Взяла его на руки — теплый. Развернула — ужас! Это на человека похоже не было: красный, сморщенный, трубка изо рта торчит, весь перемазанный кровью. Мордочку свою корчит, покричать хочет. Короче, трубку дрожащими руками я вытащила, сунула его за пазуху и бегом назад, к шоссе. Вскочила в первый попавшийся самосвал, ринулась к вам на дачу. Я надеялась, что врачиха еще не ушла. Вообще-то я собиралась вас обрадовать. Да я бы позвонила, если б чертов мобильник был жив. Позвонила б откуда угодно, но он сдох со всей телефонной книжкой. Шоферюга погнал, «гусь» распищался, стал кровавые пузыри пускать, плеваться ими во все стороны. Отъехали километров тридцать и все! Тишина. Прислушалась — не дышит. Шофер говорит: «Знаю, здесь больницу». Я с дуру согласилась. Приехали. Медсестра его развернула на столике, а деточка мертвее мертвого. «Так, — говорит, — мамаша, готовьтесь к неприятностям. Что делали с ребенком? Зачем били? Зачем забили до смерти такую малютку? Сейчас объясняться будете, где положено», — и заперла меня в кабинете. Вот тогда-то, друзья мои, до меня и дошло. Я его со стола взяла, в простынку завернула, подождала, пока Густав выломает решетку в окне, и мы помчались ловить попутку в промзону.

Оскар усмехнулся и незаметно вышел из комнаты. Розалия Львовна прекратила рыдать.

— И что?.. — осторожно спросила она.

— То, что и должно было быть, — ответила Мира. — У дольмена снова ожил, гаденыш! Снова стал плевать в меня пузырями. С той секунды кончилась моя беззаботная жизнь, вот и все. Вообще-то, я не думала, что это надолго. Я думала, помрет. Собственно, я даже в этом не сомневалась, но у меня осталось немного смеси, которую всучили полячки. Правда, не осталось бутылочек с сосками. Мы устроились недалеко от дольмена, на первой попавшейся частоте, где была река, достаточно глубокая, чтобы Густав протащил по ней лодку. Никаким другим транспортом мы не могли его вывезти. Только на лодке у меня движок с хроно-генератором. Правда, в машине Жоржа такой же, но… я решила, что не стоит его посвящать. Впрочем… — графиня махнула рукой, — не буду об этом. Так о чем я? Да… Там мы прожили три первых счастливых дня. Было нежарко. Малыш сначала выселил меня из куртки и всю ее обоссал, потому что подгузников тоже не было. Потом мне пришлось вернуть куртку, чтобы не околеть. С тех пор крошка жил у меня за пазухой. Там он ел, спал, делал свои дела, плевался в меня розовыми пузырями, и, между прочим, постоянно орал. Знаете, что я вам скажу, Розалия Львовна? Левушка Копинский, по сравнению с вашим, просто подарок. Он почти не орал. Даже когда писался, улыбался. Он только ел и спал, спал и ел. Ваш орал не затыкаясь ни на минуту. Три дня мы ждали Густава. Три дня я не могла спать, потому что боялась во сне его раздавить. Три дня я как зомби сидела с ним у костра. Насыпала смесь в ложку, которая должна была стать могильной лопатой, разогревала с речной водой над огнем… Ложку в себя — ложку в него, и так трое суток. Друзья мои, когда появился Густав, я кинула этот орущий кошмар ему на руки и свалилась на палубе. У меня не было сил дойти до каюты, а Густав, сволочь, решил, что мне хочется спать под открытым небом.