Герой Ее Величества

Луи Седарн отложил лютню. «Воскрешение Тарлтона» была одной из его любимых песен, но сейчас сердце к ней не лежало. Шатер музыкантов — прибежище накрахмаленных кружев и звукоизолирующих плашек розового дерева — казался янтарным благодаря тонким свечам, расставленным повсюду. Ноты трепетали на вечернем ветру, и три дюжины пюпитров отбрасывали паутинные тени на брезентовые стены.

С места Триумфа открывался хороший вид на сцену и на прекрасно освещенный открытый павильон, где с большим шумом и помпой собирались лучшие люди Союза. Самая роскошная часть зала была все еще пуста. Королевская свита должна была прибыть с минуты на минуту. Угольки взлетали, мерцая, в ночной воздух. С юго-запада доносился богатый аромат готовящейся еды. Огнеглотатели и акробаты бесами скакали на открытой лужайке перед сценой, зарабатывая равнодушные аплодисменты и один или два искренних смешка.

Жан Батист Куперин, дирижер, взял записку у гонца, послушно ее прочитал и повернулся к замершим в нетерпении музыкантам. Седарн взял в руки лютню, его сердце шумно билось о ребра.

— Мадам и месье, — объявил дирижер, — у нас есть времья для одной добавошной гальярда, а сатем мы начнем Королевский Салют. Время блиситься. Attendez! — Он постучал по краю пюпитра палочкой. Свечи, прикрепленные по углам подставки, замерцали. — Гальярда короля Датского… будьте так добры, — сказал он.

Дирижерская палочка взлетела с эффектом почти гипнотическим. Музыка взорвалась в ночи, подобно фейерверку.

Долл сделала глоток из бокала горячей воды с медом, чтобы успокоить горло. Палатка гримерки напоминала сплетенный узел нервов и творческих разногласий. Актриса взглянула на свое шикарное отражение в высоком зеркале и принялась считать вдохи. Текст плыл в голове стаей мелких рыбешек, срываясь с места, как только она пыталась до него дотянуться.

Долл гордилась тем, что ей дали самые потрясающие строчки в «Богине дня», и теперь молилась, чтобы те не вылетели из головы, когда придет ответственный момент перед доброй тысячей аристократов и самой королевой.

В стороне от гвалта гримерки Долл заметила Мэри Мерсер и Элис Мантон, своих партнерш по сцене и самых знаменитых актрис Лондона, которые обнимали друг друга, успокаивали и всячески ворковали. «А мне и минутки не уделите, да? — с горечью подумала Долл. — Мне, не звезде, безвестной актриске. Чтоб вам повылазило!»

Неожиданно рядом с ней возник де Тонгфор и мрачно спросил:

— Готова? Три минуты, не больше, а потом прибудет королева. Ты же не посрамишь родной театр, а?

Долл почувствовал, что ее нервы натянулись, как струны лютни.

— Разумеется, не посрамлю, — сказала она, охрипнув от волнения.

Де Тонгфор подошел к Горацию Катону из «Лебедя», который исполнял партию Ориона, охотника. Клоунские номера Катона были известны по всему городу, но он хитростью заработал себе серьезную роль в представлении по случаю Коронации. Выкрашенный золотом лавровый венок и симпатичная тога еле вмещали его массивные объемы. Долл увидела, как де Тонгфор что-то прошептал ему и передал длинную ясеневую стрелу для охотничьего колчана. Наконечник, попав в свет лампы, сверкнул сталью.

Пульс женщины участился.

Она встала, ища благовидный предлог, чтобы выйти, когда на ее плечо легла рука. Повернувшись, Долл увидела чуть не плачущих Элис Мантон и Мэри Мерсер. Элис была стройной, загримированной Дианой, а Мэри — Артемидой вида почти что неприличного, которая тем не менее вполне органично смотрелась бы где-нибудь на холмистой натуре. Они прижимали луки и стрелы к грудям.

— Милая сестра, — начала Элис, — удачи! — Она обняла ошарашенную Долл и крепко расцеловала в обе щеки.

— И от меня, прекрасная дочь сцены! — воскликнула Мэри, прижимая ее к своей пышной груди. — Знаю, в прошлом мы частенько конфликтовали, но сейчас пришло время все друг другу простить. Благословляю тебя, дорогая моя! Пусть муза всем нам ниспошлет вдохновение!

— Спасибо тебе. И тебе, — ответила Долл, призвав весь свой актерский талант для изображения самых искренних чувств.

«Вот чертовы актрисы, — подумала она, — иногда они так перебарщивают! Уже завтра они будут меня ненавидеть, но сейчас я — одна из них, ровня им».

От этого Долл почувствовала себя лучше и ощутила, как к глазам подступают слезы. Она взяла свои лук и стрелы и последовала за партнершами к сцене, а когда обернулась, то ни Катона, ни де Тонгфора видно не было.

По словам Дрю Блюэтта, дворцовые ворота были закрыты плотнее трусиков весталки. Аптил нашел себе дело, размышляя о столь красочном описании, когда усталое трио добралось до переднего края толпы у будки привратника. Под лампами, облепленными мотыльками, отряд солдат угрожающе рычал: «Пошли прочь!» — собравшейся куче народу. Сквозь тяжелые створки просачивались звуки смеха, музыки и сотен голосов.

Исход в Ричмонд и Шин принес с собой ватаги попрошаек. Они шаркали в толпе, с надеждой позвякивая своими деревянными кружками с хлопающей крышкой. Правда, к огромному аборигену никто подходить не осмеливался.

Дрю и Агнью, активно работая локтями, прошли мимо мула, тащившего целую семью на просевшей повозке.

— Но у меня приглашение! — жаловался потрепанный бедняга, ведущий животное под уздцы.

Стражники попросили предъявить документ.

— Его потеряли на почте… — начал мужчина с надеждой.

Дрю подошел к капитану стражи, который фигурой походил на грушу, а лицом, видневшимся из-под плохо сидящего шлема-шишака, — на загнанного в угол горностая.

— А у тебя какая история? — спросил он, положив руку на рукоятку меча.

Массивный солдат рядом с ним, судя по виду, легко мог бы выжать вес фунтов двести, ибо иначе стрельнуть из своего лука ему бы не удалось — из лука высотой больше Агнью.

— Нет истории. Просто впустите нас. Это настолько важно, что вам знать необязательно.

— Слышали и такое, — ответил солдат. — Отвалите.

— Действительно, — сказал Дрю, — я не могу повлиять на ваше решение…

— Конечно не можешь. Ронард?

Лучник вытащил стрелу длиной с хороший меч.

— Но мне нужно поговорить с кардиналом Вулли, — настаивал Блюэтт. — По распоряжению Секретной Службы.

Он показал свое кольцо капитану.

— Из коробки с печеньем вынул, да? — засмеялся тот.

Тетива рядом с ним натянулась.

Дрю повернулся к Агнью и Аптилу, сказав:

— Извините. Я совсем растерял влияние при дворе. Если мы станем убеждать этого кретина, то проторчим здесь до самого утра.

— И что теперь? — спросил слуга.

— Можно их вырубить, — предложил австралиец.

Англичане быстро утащили его за угол дворцовой стены.

— Это же была лишь идея, — с несчастным видом объяснил Аптил, стоя в тени каменной опоры.

— Сюда, — решил Дрю. — Когда все варианты провалились, то всегда найдется еще один.

В ботинках Джузеппе Джузеппо сейчас было больше мозолей, чем ног. Он сидел на камне с надписью: «Лондон — 14 миль» — и тер свои покрытые волдырями пятки. На холмы снизошла пастельного цвета ночь с красивыми звездами. Становилось холодно, и прозрачность воздуха нарушалась с каждым туманным выдохом ученого.

Именно в этот момент на дороге показался мальчик, ведущий кобылу. Бледный ребенок, не больше девяти лет от роду, с мокрым носом, тянул за поводья огромную лошадь с бородатыми копытами.

— Дитя, — мягко произнес Джузеппе, вставая на больные ноги и прекрасно понимая, насколько неказисто выглядит.

— Хиф! — резко втянул воздух перепуганный мальчик.

Лошадь же, явно понимая в жизни больше, лениво пошла вперед и принялась ласково обнюхивать истрепанные рюши на воротнике итальянца.

— Сколько ты хочешь за лошадь? — спросил Джузеппе.

— А она не продается.

— Откуда ты ее ведешь?

— С ры… Вот черт! — ответил парень.

Ученый улыбнулся.

— Значит, она все-таки продается? — спросил он, стягивая кольцо с пальца. То было обручальное кольцо из чистого золота, и Джузеппе тяжело вздохнул, вспомнив свою дорогую Элоизу, умершую три года назад. — Хватит? — спросил он, отдавая кольцо.