Свартхевди - северянин (СИ)

Я не обращал внимания на искреннюю радость старого знахаря, я был занят тем, что чувствовал себя дураком.

Очень неприятное ощущение, хочу вам поведать.

ANSUZ, FEHU, HAGALAZ, NAUTHIZ.

Вот что сказали мне руны, и на этот раз я отлично понял послание.

Не сбудутся планы алчущего богатства, ждет его беда.

Знак вопрошающему, что шиш ему с маслом, а не добыча, и «оковы нужды» до кучи, авось поумнеет.

Чтобы стало понятнее — когда брал я руны, думал не о том, прощает ли меня Одноглазый за обман. Вопрос не о том затаил в сердце.

Проклятая жадность…

Как там моя сумка с болотной добычей — вот какие мысли довлели на душе. Не прошел ли по моим следам опытный охотник, из знакомых того же Тома? Не порезвилась ли лихая росомаха, что не ради еды, а веселья своего звериного ради откопала и вытащила сумку, и растерзала ее, раскидав содержимое по всему лесу? Смогу ли я вновь, спустя год, найти то место, где схоронил добычу или придется блуждать по чащобам в бесплодных поисках того, чего, возможно, на месте уже и не лежит?

Стыдно.

На дворе кто-то заорал грубым голосом, требуя Тома, но я не обращал внимания: мысли были поглощены полученным уроком. Сказано ведь ясно:

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но смерти не ведает

громкая слава

деяний достойных *

Не забрать ни золото, ни серебро, ни крепкий драккар, ни дорогую броню, ни достойное оружие, ни даже чудесную воду в Чертоги Павших, лишь славу возьмешь с собой, по делам судим будешь. Достоин ли пировать со славными? Достоин ли скрестить с ними оружие, отдыхая от вечного пира? Достоин ли встать с ними в одном строю, когда придет время, не выдержит Глейпнир и вырвется Жадный? А какая слава у того, кто лишен удачи и Асами проклят, известен обманом и слова не держит? Нидингов нигде не одобряют.

Да вороны с ним, с этим золотом, добуду другое, тем более, что оно там даже не в монетах, а в посуде и безделушках. Жалко волшебную воду, но обходился и раньше без нее, обойдусь и впредь. Выдастся оказия — вернусь еще в эти края, поищу, не выдастся — плевать, выпил я много больше, чем влезает во фляги, что спрятал я в своем мешке. Не просунешь три весла в один весельный люк, хватит и того, что при мне.

Дверь сарая, прикрытая Томом, с треском распахнулась от резкого рывка.

— Нордман Сартыхедин, прозванный лошадью, ты пойдешь с нами! — хриплый пропитый голосина прервал приступ самоедства и прочие мои размышления и заставил оторвать взгляд от разглядывания ясеневых плашек, с выжженными на них рунами.

Я ссыпал руны в мешочек и положил руку на железко секиры, заткнутой за пояс.

— Назовись.

В начавших сгущаться сумерках горящий фитиль, плававший в плошке с салом, давал недостаточно света, чтобы понять, кто явился на огонек и вещает с улицы. Хотя голос был смутно узнаваем.

Фигура сделала шаг в дверной проем, за ней, держась чуть сзади, виднелись еще то ли двое, то ли трое. Я узнал говорившего, это был Расмус, стражник из замка барона Вильгельма. Мы не были с ним друзьями, но и врагами не были, я не брал у него денег взаймы и не оскорблял его ни в лицо, ни за глаза. Какое у него дело ко мне?

— Капитан Меро приказал доставить тебя в замок. Ты пойдешь с нами добровольно, или нам применить силу?

— Я третий день, как оттуда. Что ему надо?

Стражник начал терять терпение.

— Господин капитан знает, сам тебе и скажет, зачем ты ему понадобился. Оне с мастером Ульриком велели доставить тебя незамедлительно, — он сделал шаг вперед — Не сопротивляйся, нордман, а то хуже будет.

О как. Вот откуда вонью потянуло — Ульрик пакостит. За порчу? За грядки? Или не хочет терять такого полезного раба, с которого за сезон можно получить золота немало? В том, чьи это проделки, я не усомнился ни на миг: капитану дружины от тощего безусого дренга не нужно было ровным счетом ничего, что он и подтвердил, выпустив меня из замка беспрепятственно.

А Том, старая бородатая жопа, мог бы и предупредить, что меня тут ждут. Он не мог не знать про хирдманов Вильгельма в деревне, и о том, зачем они тут тоже не мог не знать. В деревне ведь как: в одном конце пукнул, в другом скажут — обосрался, а у стражей тут есть если не родня, то знакомые.

Предатель.

И Анна тоже хороша.

Секира сама прыгнула мне в руку.

Не стыдно стать трэлем, если попал в плен беспамятным или увечным. Нет позора принять приказ ярла и сдаться врагу, если сопротивляться нет смысла — дурная слава достанется ярлу, он в ответе за людей хирда.

Но бросить оружие и идти в рабство самому… Нет уж, не бывать ничему, кроме жаркой драки!

Зашипел вытаскиваемый из ножен меч Расмуса, он шагнул вперед и вправо, освобождая место, сбоку тут же обозначился еще один воин дружины Вильгельма, со щитом и коротким копьем. Места для третьего не хватало, и тот пока оставался сзади. Я же стоял посередине помещения, и пускать их всех внутрь сарая не собирался.

— Убери топор, нордман! — скомандовал старший небольшого отряда.

— А то подколем, как свинью, — поддержал его товарищ сбоку, направив в мою сторону острие копья и чуть сдвинувшись вперед — Нам не говорили обязательно притащить тебя целым! Или желаешь острого железа отведать? Морду в стену, руки в гору! — лицо дружинника скрывала полумаска шлема, но голос выдавал невеликий возраст речистого воителя.

— А ты подойди поближе, и тебе сразу станет легче, — ответил я ему, одновременно прикидывая, что мне выпало на костях.

Я колдун — это мое преимущество.

Они не знают, что я колдун — это тоже мое преимущество.

Они наверняка видели, как Самуэль весной навешал мне по ушам, когда мы с Ульриком выясняли, на что я пригоден. Ту бледную немочь, которую я из себя представлял, такой кабан, как Самуэль, мог бы завязать тройным морским скользящим узлом, и не вспотеть, но вот незадача — я окреп и отъелся, а они думают, что меня соплей перешибить можно.

Это тоже мое преимущество.

Передо мной не самое лучшее, что есть в хирде у Вильгельма: Расмус стар, и порядком обрюзг, а рядом с ним сопливый юнец, и даже при тусклом свете лампады видно, что железко его копья покрыто пятнами ржавчины, а вместо кольчуги кожаная бронька, еще и не по размеру.

У нас в борге за такое обращение с оружием на нерадивого дренга плевали бы и презирали.

Но с другой стороны…

Их минимум трое — это сильно нехорошо.

Я без брони и щита, ибо думал, что нахожусь в доме у друга, и опасности нет.

Расмус хоть и немолод, но может быть весьма опытен. Возраст не показатель слабости. Старый Олаф, дряхлый и хромой, хоть уже и не ходил в походы, а борода и волосы его были седы, сколько себя помню, валял по песку дренгов борга в учебных поединках, не сильно напрягаясь при этом. Ты только замахнулся — а дед уже видит, куда пойдет удар, где будет твой щит, где топор, где твоя голова и ноги, и почему ты дурак, и молодежь нынче хилая и неловкая (не то, что раньше!), и не в Коня корм, и лучше бы я шел землю пахать и коз доить, и в ручонках своих лучше сжимать мне метлу и поганое ведерко, а не секиру, и что баба на сносях и с коромыслом опаснее меня стократно, и что это ты раскорячился, будто до сортира не донес, и так далее. Долго и глумливо.

Секира — это не то самое, чем я хотел бы биться в тесноватом Томовом сарае.

Но… Несмотря на все это, у меня отличные шансы!

Времени у меня будет только на одно заклинание, им я приколочу Расмуса к стенке сарая. И, пока сопляк рядом с ним мается со своим вертелом, достану и его — он держит щит, как крышку от котла с похлебкой, и получит свое.

— Что тут происходит?! — прервал мои приготовления и наши препирательства голос Уильяма.

Глава 24

Старший стражник баронской дружины так и не понял, что еще несколько мгновений, и душонка его отправилась бы на суд к тем, в кого он верит, ибо не станет помехой чарам ни кольчужка (кстати, неплохая), ни стеганый поддоспешник, ни тем более слабая плоть смертного. А его молодому спутнику пришлось бы являться на встречу с богами с разваленной до зубов головой, или вовсе неся ее подмышкой: нас, к примеру, за щит, болтающийся на уровне пояса, Олаф пинал в задницу так, что виноватый устремлялся в небеса, аки сокол ясный, на ярд в высоту, не меньше. А копье парень держит, будто ложку за столом, видимо в полной уверенности, что я не буду или не смогу сопротивляться.