Избранники Тёмных сил (СИ)

— Я в восторге оттого, что больше не приходится соблюдать строгую конспирацию. Больше нет охотников на нас, — Перси заливисто рассмеялся, и отголоски этого смеха, наверняка, показались бы прохожим эхом колокольного перезвона.

— А вы не хотите сыграть принца в сегодняшнем представлении, мой господин?

— Только не принца, — возразил я.

Перси все понял и тут же погрустнел, он не хотел бередить давнюю, едва затянувшуюся рану, предложение вырвалось у него совершенно случайно.

— Все-таки постарайся никому не показывать свои уши, — предупредил я, и Перси послушно нахлобучил назад свою шапку, чтобы скрыть изящно заостренные, изогнутые в форме нетопыриного крыла уши эльфа.

— Пока, мой друг, — я уже шел дальше по ровной булыжной мостовой, а плащ, как живой лоскут огня, развевался за моей спиной. Красный плащ, с едва заметной вытканной по краям полоской колдовских символов, как нельзя лучше, подходил для сегодняшнего вечера. Я хотел отличаться от толпы. Алый цвет был сигналом, неким знаком к примирению. Я надеялся, что в одном из памятных мест меня заметят те, кого я ищу, и я услышу знакомый долгожданный оклик «подожди нас, монсеньер».

Мимо промелькнула пестрая вывеска марионеточного театра. Я не остановился, чтобы посмотреть на кукольное представление, да оно еще и не началось, к тому же больше подходило для детей. Внимание привлекал совсем другой театральный балаган, вокруг которого уже собралась небольшая толпа. В тусклых огнях рампы, на импровизированной сцене раскланивалась довольно привлекательная коломбина, и мне почудилось, что в прорезях маски мелькнули знакомые озорные глаза. Этот зеленоватый цвет и манящие лукавые искорки. Я, сам того не желая, двинулся вперед, будто подчиняясь магнитному притяжение. Я собирался без стеснения растолкать уже сгустившуюся толпу, но люди сами расступались передо мной, то ли им внушал уважение один вид знатного вельможи, то ли они чувствовали опасность, исходящую от меня. Во всяком случае, мне удалось оказаться вблизи, так что я мог рассмотреть слой безвкусного грима на лицах арлекинов и пьеретты. Пьеро был далеко не пьян, значит, Перси выбрал на сегодняшний вечер сцену попрестижнее. Конечно, знатная публика предпочитает посещать лишь роскошные зрительные залы, но мне больше по вкусу пришелся этот бродячий театр. Чужие люди, собравшиеся на представление в закрытом здании, обычно пытаются всячески выказать друг другу пренебрежение, щегольнуть горделивостью и нарядом, при этом сохраняя видимость хороших манер, а на улице все гораздо проще, здесь можно, не притворяясь вежливым, локтями проложить себе путь в первые ряды. Коломбина, заинтересовавшая меня, куда-то исчезла. Я все ждал, что на сцене снова вихрем мелькнут оборки ее разноцветных клетчатых юбок, что она выпорхнет из-за кулис легко, как балерина. Я надеялся, что это вовсе не актриса, а та, кого я ищу. Это был самообман, но такой сладостный. Вдруг это именно она притворилась коломбиной, чтобы хоть раз за вечер или столетие выкинуть одну из привычных шалостей. Конечно, я успел заметить, что волосы у коломбины светлые, а не черные, но ведь это может быть парик. Театральные работники привыкли к бутафории. Они рядятся во всевозможные наряды, создают обманчивую внешность, становятся яркими только на вечер, но никто и не ждет от них естественности, даже чернь знает, что все здесь искусственно и непостоянно.

Кто-то следил за мной, слишком пристально для случайно заинтересованного. Я обернулся через плечо и тут же вычислил соглядатая, не потому что он был здесь единственным вельможей, кроме меня. Он стоял в самом последнем ряду и держался особняком, словно опасаясь, что простолюдины могут ненароком испачкать его. Чересчур внимательный взгляд был устремлен прямо на меня поверх голов зрителей. Он изучал меня, но, заметив, что я тоже смотрю на него, смутился и тут же отвел взгляд. Тень от полей шляпы накрыла его лицо, но я уже успел узнать Батиста. К первому предостережению он остался глух, возможно, пора сделать второе, уже более серьезное. Мне не хотелось, чтобы этот глупец напоролся как-нибудь в темном переулке на когти моих вездесущих подданных. Он сам не понимал, во что впутался. Наверное, стоило принять более суровые меры, чтобы отпугнуть его от нашего тайного мира, но я почему-то медлил. То ли Батист показался мне слишком незначительной персоной, то ли мне просто стало немного жаль его. На ту опасную тропу, по которой меня заставили идти силой, он ступил добровольно, даже не осознавая всей серьезности происходящего.

Глупец, пути назад уже нет, хотел я сказать ему, но тут легкая, как мотылек, на сцену выпорхнула девушка, и сквозь ее игривые зеленые глаза на меня, как будто взглянула та, кого я любил и потерял.

Батист остался где-то там, за спинами толпы. Весьма хорошенькая коломбина мгновенно отняла у него мое внимания, и я ощутил, как кожа на левой руке становится горячей и сухой. Я поспешно спрятал ладонь в складках плаща, чтобы никто не заметил, как кожа на руке начнет превращаться в чешуйки. Неужели эта девушка одним своим появлением сумела разбудить давно уснувшие темные инстинкты. Я представил, как ее голова слетает с плеч, и невольно содрогнулся. Нет, это кто-то другой нашептывает мне план убийства. В моей голове никогда не появлялись столь порочные мысли, если бы их не посылал мне кто-то, давно похороненный под фундаментом древнего храма.

Пристальный взгляд наблюдателя, как будто прожигал мне затылок даже сквозь широкополую шляпу. Батист начинал действовать мне на нервы. Он насторожился, но и не думал никуда уходить, будто собирался наблюдать за мной всю ночь.

Те, кто держатся особняком, часто становятся жертвами ночных убийц. Кто-то подошел к Батисту, какой-то бродяга, краем глаза я успел разглядеть лохмотья, свисающие до пят и злые красные глаза, как уголья, вспыхнувшие под капюшоном. Мне показалось, что вот-вот из-под рваного рубища выскользнет рука с длинным ножом, сверкнет в темноте отточенное лезвие, и сам бродяга вскоре исчезнет, унося выручку, а, когда окончится представление, зрители наткнутся на окровавленный труп. Но лезвие не блеснуло, не послышались быстрые удаляющиеся шаги, бродяга склонился к плечу Батиста и что-то быстро ему зашептал. Даже мой сверхчеловеческий слух не уловил разговора. Мне слышался только приглушенный шепот. Слишком много голосов было вокруг, а мое внимание целиком поглотила сцена. Казалось, что не было в моей жизни еще зрелища ярче, чем огни этой рампы. Пожар, испепеливший мою родину, не в счет. О нем лучше было давно забыть, не вспоминать боли и ужаса, отчаяния, плена и полного одиночества среди цепей и колдовских книг. Воспоминания нахлынули с новой силой не потому, что я призывал меланхолию, просто на какой-то краткий миг мне почудилось, что рядом в толпе присутствует не разоблаченное древнее существо, присутствовавшее вместе со мной на том пожаре. Но этого не могло быть. Ощущение было очень сильным, но, наверняка, ошибочным. За моей спиной не мог присутствовать тот, кто провел меня сквозь пылающий ад. Я остался прежним, древностью среди нововведений мира, оставаясь не разоблаченным, я жил среди людей, но рядом больше не было того, кто много сотен лет вел меня по жизни, знакомил с собственными суровыми законами и пытался привить мне неумолимую жестокость. Он смог бы завоевать мир, если бы не совершил просчет в выборе ученика и сторонника. Одна незначительная ошибка сокрушила все его грандиозные планы. Ощущение присутствия рядом зла не проходила, и я вынужден был повторить про себя, как молитву еще раз «я здесь, но рядом нет того, кто пытался стать моим наставником, а стал врагом».

Глаза коломбины в прорезях маски излучали тайну. Завсегдатай театров мог заметить, что другие актеры в ее присутствии немного теряются и сбиваются с ритма. Вместо того, чтобы протянуть букет своей подружке, Пьеро вручил бумажные цветы ей и поспешно отшатнулся от красавицы, будто она могла представлять для него опасность. Он слишком поздно понял, что совершил оплошность и забыл собственную роль. Мне показалось странным, что остальные члены труппы относятся к коломбине так, будто она им чужая. Они, наверняка, должны были давно знать ее и играть с ней в паре, иначе, откуда она так хорошо знает их всех. Иногда она даже вместо суфлера тихо подсказывала кому-то его речь. Наверное, я единственный из зрителей замечал, как едва шевелятся под маской красиво подведенные вишневым цветом губы. Я даже слышал ее подсказки, мой слух ведь куда острее и восприимчивее, чем у людей, но никто из них об этом не догадывается. Возможно, мне только почудилось, что остальные участники спектакля боятся красавицы, ведут себя по отношению к ней так, словно она только, что выступила из зазеркалья и велела принять ее в труппу.