Ряд случайных чисел [СИ]

Санни же, напротив, был весьма бодр и наезжал на Грома, оперируя у него под носом пальцем для пущей значимости своих речей.

— От ты ж-ж-ж… ампир! Ты нежж-ж-жить!

Гром был сыт и благодушен, но согласиться не мог:

— Пащ-му-у? Я-а — жить! Я-а… ощень… жить!

— А паттамушта фсе пырфыкли, што фы такии ми-илые репята, — вдруг перешел Санни на заговорщицкий шепот, делая странные движения бровями — А от ты кданбуть фидел нессыфлили… нецилифили… филивли…тьфу! Дикхого, о! Дикхого ампира! Фидел?

— Ну-у-у… — Гром видел, и даже мог бы рассказать, и уже стал прикидывать, с чего начать рассказ, но Санни спешил донести свою мысль, пока она не успела затеряться в неведомых далях сознания.

— Отт, помайш, и я не фидел, — пригорюнился он. — А они — о-о-о! — Санни сделал большие глаза и покрутил головой в восхищении. Это было ошибкой, правда, вскоре он опять показался из-под стола, забодав и победив все, что оказалось в пределах досягаемости. Не доверяя более изощренному коварству неустойчивой мебели, маг утвердился коленями на полу, вцепившись руками в столешницу, над которой виднелось теперь только его горящее воодушевлением лицо, обрамленное всклокоченными волосами. Гром заинтересованно наблюдал за его перемещениями, явно считая экскурсию под стол некоей необходимой и значимой частью монолога. Чувствовал он в этих исчезновениях некий глубинный подспудный смысл, но никак не мог понять — какой. Досадно. Вот оно — высокое искусство риторики, даже, может быть, театральное мастерство — а Гром не может оценить его в полной мере. Эх!

— Они-и тогда-а — о-о-о! Они ж-жили фелик-кими фтрафтя-а-ами! — многозначительно расширил Санни съезжающиеся к переносице глаза. — Любоф-фь! — он попытался воздеть длань, устойчивость была потеряна, маг опять с грохотом исчез из виду и на этот раз уже не появился, заплутав в ножках стула. Зато магическое слово заставило оживиться Донни. Он отвлекся от процесса озеленения головы Лайма, заозирался с видом кокетки в будуаре, не нашел объекта приложения сил и разочарованно занедоумевал.

Рядом с Квали вдруг оказался совершенно нецивилизованный вампир, обуреваемый страстями, и стал от него чего-то весьма настойчиво хотеть — видимо, ответной страсти. Квали смущенно хихикал, отнекивался и отпихивался, но силы стремительно убывали, он даже уже стал подумывать уступить — уж больно лень было все на свете. И проснулся. Гром пытался поставить его на ноги, держа Санни подмышкой. Дон стоял, держась за стол, через плечо у него висел Лаймон и безмятежно спал.

— Домой, — коротко объяснил Гром.

— А? Ага! — Квали пытался понять, чего от него хочет теперь уже этот вампир. О страсти, вроде бы, речи нет, уже хорошо…

— Печать. Домой. Поздно уже, — терпеливо повторил Гром. До Квали, наконец, дошло, он зашарил по карманам, сломал печать.

Утром всех разбудил топот и вопли — Лайм гонялся за Донни со шваброй и пытался скормить ему выплетенные из волос петрушку и лучок. Дон удирал по стенам и потолку, дико ржал и взвизгивал, когда Лайму удавалось его достать.

— Скотина красноглазая! Жевать не можешь — иди сюда, я тебе челюсть-то подправлю, сразу научишься! Травоядный вампир — мечта Перворожденных! Я стану знаменит, ид-ди сюда, ты ж моя дорога к славе! А ну, жри! — но Дон опять вывернулся и, отплевываясь, сбежал от праведного гнева во двор.

Двадцать три года прослужил Квали Мизинцем до того рокового вызова на банду, окопавшуюся в лесу. Их Рука еще до прихода Квали была как заговоренная: никаких ранений, кроме легких царапин, никто не получал, хотя вызовы бывали серьезные. В любой другой Руке загреметь в ящик было обычным делом, у них — нет. Будто берег их кто-то, в нужный момент притормаживая противников, лишая их сил и внимания. И делал это не Санни, он такого не умел. Им завидовали — бывает же такое везение! Но любое везение рано или поздно кончается. Лайм будто предчувствовал. Примерно за три месяца до этого, в день Осознания, они с Доном валялись на травке и смотрели на облака. Дон лениво плел косичку у Лайма за ухом.

— Дон, — вдруг сказал Лайм. — У меня к тебе очень серьезная просьба. Только не обижайся, пожалуйста.

— Да? — удивился Дон. На свете было не очень много такого, чего Дон не мог. По крайней мере, ради некоторых существ. Которых тоже было немного. Совсем немного.

— Не поднимай меня. Пожалуйста.

— Лайм? Ты болен? — озабоченно нахмурился Дон.

— Дон, не хитри. Ты подал прошение ле Скайн без указания кандидатуры, они послали запрос Кулаку, а он вызвал меня — не знаю ли я, кому и в честь чего такая честь. Я отбрехался, но, ты ж понимаешь, что я не совсем идиот?

— Блин! — досадливо вздохнул Дон. Уроды! Какое им дело, кого он собирается поднять? Двое за тысячелетие — это его право, а кто — не их печаль! Куда сунулись? — Я надеялся, что ты не будешь против.

— Я против, Дон, я очень сильно против.

— Да почему? — почти взвыл Дон. — Лайм, не будь скотиной! Ты мой друг, друзьями не швыряются! Я не хочу тебя терять! А если у тебя сомнения — я не знаю ни одного вампира, который был бы недоволен своей не-жизнью!

— Значит, я буду первым. Вернее, я не хочу быть первым. Дон, ты не понимаешь, — покачал Лайм головой. — Я выгляжу почти, как эльф, от отца мне достались только глаза, волосы и рост — но я не эльф. Для меня жизнь не сосредотачивается только на избраннике. Я устал, Дон, слишком много смертей вокруг, а я слишком человек внутри. Правильно говорят — чем дольше живешь, тем больше хоронишь. Вот и Монти недавно умер — а какой был друг! Санни уже скоро 60 стукнет. Ты читал «Рулетку» Фэйта? Это довоенный еще поэт, нет?

Это про нас всех, Дон. Знаешь, как я оказался в Руке? Мой отец был добровольным кормлецом, а мама — младшая дочь на-райе. Этот ле Скайн кем-то приходился ее отцу, какой-то пра-кто-то, его пригласили на помолвку ее старшей сестры. Ле Скайн напился, перестал соображать, где находится, принял маму за кормлеца и чуть не «употребил». А ей и невдомек было, чего он от нее хочет. Его собственный кормлец ее практически отбил и отвлек хозяина на себя — сам понимаешь, как. Ты знаешь, как воспитывают девочек на-райе? Ага. А теперь представь себе эту картинку. Мама рассказывала, что стояла, как загипнотизированная, и ни с места сойти не могла, ни даже глаза отвести, пока все не кончилось. Пару дней она проходила в шоке от увиденного, а потом до нее дошло, что кормлец ее попросту спас от заурядного изнасилования. Она и засветилась. Родители чуть с ума не сошли — ребенок светится, а кто избранник — не говорит. А что она могла сказать? Она даже имени его не знала. В общем, был скандал, типа, соблазнили невинную на-райе. Самое смешное, что именно благодаря скандалу, она узнала, где живет ее любовь — и сбежала, что ж ты думаешь! — Дон подавился смешком, представив себе обалдение Старейшины ле Скайн, обнаружившего на пороге влюбленную на-райе, да не в него, а в кормлеца! Да-а… — Не хихикай! Ее родители от нее отреклись уже из-за побега, так что все могло сложиться просто ужасно. Хорошо, ле Скайн проникся, а без него… — Лайм помолчал, жуя травинку. — Он их поженил и поселил на ферме Вэйт-ан-Донн. Там они до сих пор и живут. Только вот, понимаешь ли… Отец согласился на поднятие уже под 50. Подали, стали ждать, а его все не дают и не дают: мама-то уже не на-райе, походатайствовать некому, кому до нее какое дело. Я тогда на третий курс Университета перешел, приехал на каникулы — и обалдел! Отец пьет, трахает все, что шевелится, и как-то даже напоказ, этак вызывающе, мать слезы глотает и молчит. Я с ним решил поговорить, что называется, по-мужски. Угадай, что он мне ответил?

— Думаю, что он тебе популярно объяснил, что ты дурак, и ни фига не понимаешь в происходящем.