Пять ночей. Вампирские рассказки (СИ)

прошлая весна?

— Угу, — сказала я, не зная, раздражаться мне или расслабиться. — Теперь скажи,

что он мне идет.

— Дагни… — подал голос мой брат.

— Она права, Джимми, ведь вы пришли по делу. Ты, наверное, очень занята, дорогая?

Я сделала усилие и посмотрела ей в глаза. Но прежде чем глаза я вдруг заметила,

что и она в мамином платье — в смысле, из ее коллекции. Прошлой весны. Оно понравилось мне тогда больше всего, и экземпляр был всего один — его купили без права на тиражирование. Непередаваемый цвет непалящего огня, открытые плечи и такая мягкая ткань, что руки с ума сходили… «Кленовый лист» оно называлось.

Любимое мамино платье, и должна признаться, ни на ком оно не сидело бы лучше и никому не шло бы больше. Пенни в нем была просто осенняя сказка, с волнами огненных волос по плечам и фарфоровой кожей, а глаза… Они были слишком светлыми, чтобы угадать цвет, а зрачок слишком крохотным, чтобы концентрировать внимание. Но главное в них было выражение, нечто такое, что вдруг заставило меня почувствовать вину.

— Я, наверное, веду себя ужасно, — произнесла я, и глаза у Джимми полезли на лоб.

— Да все в порядке, — Пенни улыбнулась, не разжимая губ, очень естественно. — Я знаю, ты не хотела.

— Она хотела, — сказал Джимми, и это у него получилось чуть ли не естественнее,

чем улыбка Пенни. — А все потому, что мы мало общаемся. Если бы отец не…

Мое чувство вины как ветром сдуло.

— Джимми, закрой рот. Ты же знаешь, что папа вообще не хотел втягивать нас в это и рассказал только по одной причине.

— И по какой же?

— Он думал, что мы уже взрослые люди и способны трезво оценивать ситуацию.

Пенни дотронулась кончиками пальцев до кромки моих волос, и я вздрогнула.

— Мне до сих пор больно это слышать, — сказала она тихо. — Больно все это. Я очень любила Алекса. И люблю. Мы с ним так редко расставались… может, потому что чувствовали, что однажды расстанемся навсегда?

— Давай к делу, Пенни.

Теперь я надеялась, что мне удалось ее ранить — хотя и близко не так глубоко,

как она ранила отца, когда ушла к Данте. Ее природа тут ни при чем, чисто человеческие, семейные разборки. Не знаю, что там у них произошло, и знать не хочу, но я и подумать не могла, что тридцать лет спустя мой папа, крепкий, как пуленепробиваемый щит, будет говорить о ней и плакать. И то, что она такая молодая и красивая, в то время как ему сделали уже две операции, а после третьей он, возможно, не сможет ходить. Я не могла ей это простить, не могла и все.

— Хорошо. — Она поднялась с места, легко, будто газовый шарф, подхваченный ветром. — На днях в нашем мире состоится одно выдающееся событие, которое тебя заинтересует. Даже быть свидетелем этому — большая честь, не говоря уже об участии.

— О чем ты говоришь?

— Дорогая, это слишком долго рассказывать, тем более я не уверена, что смогу объяснить это адекватно. Оно стоит внимания и тщательного подхода к… восприятию. Я с удовольствием сопровождала бы тебя сама, но по некоторым причинам не могу.

Я едва скрыла вздох облегчения. Хотя, возможно, и не скрыла.

— Мне не нужна нянька.

— Дело не в этом. Тебя просто не пустят без сопровождающего. Кто-то должен привести тебя, показать, ввести в курс…

— Ты даже не представляешь, с каким трудом Пенни удалось найти тебе няньку, -

ухмыльнулся Джимми. — То есть проводника. Почему-то никто не рвется на эту экскурсию.

— Ты не прав. Просто мало кто имеет право там быть, и я даже не уверена, что вам позволят. Но ты ведь журналист. — Пенни улыбнулась мне и склонила голову — будто ветер качнул осенний клен. — Я сама была журналистом. Приехала сюда тридцать лет назад, чтобы написать статью века. Не боялась ни-че-го…

— Я говорил, это наследственное, — встрял повеселевший Джимми. Замечательно. Я даже не напомнила ему про наше с Пенни неродство, потому что она вдруг повернулась к двери, на насколько секунд раньше, чем раздался стук.

— Входи, пожалуйста.

…Пресвятые угодники. Я привстала с дивана только затем, чтобы снова сесть,

грациозно, насколько это возможно. Кажется, куль с мукой управился бы лучше.

Все дело в том, что мой опыт общения с вампирами, не считая Пенни, скромен, но убедителен. Он-то как раз и вошел в эту дверь.

Когда я его увидела, то чуть в окно не выпрыгнула, даром что там сорок этажей.

Нет, вру, ноги у меня как раз и отказали. Большая удача, что я хоть не заорала на всю комнату, но боюсь, лицо у меня все же было выразительнее любого вопля.

Утешало то, что у него тоже, кажется, была реакция. Ну, с моей ее равнять было бесперспективно по причине малой выраженности… проще говоря, он моргнул. Что в это особенного? То, что они моргают лишь в исключительных случаях, а когда забывают вести себя как люди или попросту кладут на это, то не моргают вообще.

Пенни моргала, но это был спектакль для меня лично. А он моргнул, потому что не ожидал меня здесь увидеть. Наверное. Если бы не это, я бы засомневалась, что он вообще меня узнал.

Через секунду я все равно в этом засомневалась.

— Вы ведь знакомы? — спросила Пенни.

А еще через секунду он шагнул и обнял меня, вполне по-дружески, и даже поцеловал в висок. Губы такие холодные, что чудом не примерзли. Я только молилась, чтобы ноги не отказали мне снова, а сделать что-то со внутренним состоянием нечего было и мечтать.

— Привет, Дагни Бенедикт.

— Привет, Генри, — выдала я голосом, похожим на работу ручной кофемолки. — Как жизнь?

— Знак бесконечность.

Никогда я еще не радовалась близости Пенни, поскольку предатель Джимми вдруг схватился за пейджер, скоренько распрощался и исчез по своим делам разной степени темности. Помните, я что-то говорила о нежных отношениях братьев и сестер? Забудьте. Хороший брат не оставит сестру одну с двумя вампирами.

Между тем Демон делал вид, что я мало его интересую. Он придвинул к себе пепельницу и закурил — что-то такое, от чего мне вдруг стало жарко. Казалось,

что никотиновый пластырь зашевелился и впился в кожу, будто пиявка.

Хотя я не уверена, от чего именно. Мне было еще и немножко страшно.

— Антигона, ты сказала, что хочешь ответной услуги.

Антигона?

— Да, Генри. Мало того, в этот раз я останусь тебе должна.

— М-м. — Демон вскинул брови, и вид у него стал довольный. — И что от меня требуется?

— Ты ведь знаешь, что в течение недели-двух Эркхам сделает выбор.

Он медленно отложил сигарету догорать на краю пепельницы. Все его довольство стремительно улетучивалось, как этот золотистый прозрачный дымок.