Крисп Видесский

Высунувшись из шатра, Крисп кликнул гонца. Когда тот положил письмо в водонепроницаемый футляр, Крисп обещал себе, что империя станет цела и неделима, как эта печать, еще до того, как завершится война с Арвашем. Это была отличная клятва, но Крисп чувствовал бы себя спокойнее, если бы знал, как ее исполнить.

Глава 7

Город Видесс скорбел. Со скорбью в город пришел страх. Уже три столетия, с тех времен, когда дикие хаморские племена из степей Пардрайи отсекли от живого тела Видесской империи Кубрат, Хатриш и Татагуш, жители столицы не опасались вторжения с севера.

– Все ведут себя так, точно нас завтра возьмут в осаду, жаловался Крисп Яковизию через пару дней после возвращения. Головорезы Арваша сидят по ту сторону Заистрийских гор и останутся там до весны.

Яковизий нацарапал ответ на табличке и передал Криспу. «Даже Арваш не такой могучий колдун, чтобы остановить осенние дожди».

Он ткнул пальцем в потолок и приложил ладонь к уху.

Крисп кивнул. По крыше барабанил дождь.

– Прошлой осенью я проклинал осенние ливни, потому что они не давали мне разделаться с Петронием. А теперь благословляю их, потому что они не пускают Арваша через границу империи.

Яковизий отобрал табличку и написал ответ:

«Когда люди хвалят или проклинают погоду, Фос затыкает уши.

Иначе он бы оглох».

– Ты, как всегда, прав, – отозвался Крисп. – Но люди от этого не перестают хвалить или проклинать дожди. А то, что до Арваша отсюда пара сотен миль, не мешает горожанам оглядываться на север при каждом шуме.

«Это ненадолго, – с уверенностью циника начертал Яковизий. Помни – горожане переменчивы. Скоро Пирр даст им новую тему для слухов».

Крисп скорчил гримасу.

– Даже не напоминай.

Более чем когда-либо Крисп жалел о том, что Гнатий не остался ему верен. Политическая фигура в куда большей степени, чем духовное лицо, Гнатий был бы гибок. Пирр, избрав единожды свой путь, двигался по нему, прилагая к этому всю свою власть, – а властью вселенский патриарх видессиан обладал немалой, большей, чем кто-либо, кроме самого Криспа. И его ни в малейшей степени не волновало, что от его речей и дел у всех прочих священнослужителей волосы встают дыбом. Порой Криспу казалось, что патриарх именно этого и добивается. Но намеренно или нет, а результатов он достигал поистине невероятных.

«Я его, если помнишь, дольше твоего знаю, – написал Яковизий.

– Он мне, в конце концов, двоюродный брат. Он меня не одобряет, взаимно. Впрочем, он почти ничего не одобряет». Аристократ булькающе рассмеялся.

– Что он тебя не одобряет – невеликое чудо! – Крисп тоже расхохотался. Привычки сибарита и вечные поиски симпатичных молодых людей никак не поднимали Яковизия в глазах его сурового и аскетичного родственника. – Ты, я смотрю, никак не остановишься. Только больше стал за мальчиками гоняться.

Яковизий снова забулькал.

«Наоборот, ваше величество, – написал он. – Теперь они за мной гоняются».

Крисп хотел было посмеяться, но, глянув на собеседника, раздумал.

– Благим богом клянусь, ты всерьез, – проговорил он. – Но как – почему? Не хотел бы вас обидеть, превосходный господин, но вы меня ошеломили.

Яковизий в ответ написал большими буквами одно-единственное слово: «УНИКУМ». Ухмыльнулся, показал на себя и написал еще:

«Где они второго такого найдут? Вот и вешаются на шею».

Крисп не знал, смеяться ему или кривиться. От выбора его избавил вошедший в палату Барсим.

– Прошение на имя вашего величества, – сказал вестиарий, протягивая пергаментный свиток на подносе. – От монаха Гнатия.

– Ничто в голосе евнуха не выдавало, что когда-то Гнатий носил и более почетный титул.

– Легок на помине, – Крисп принял свиток, и Барсим вышел.

Император глянул на Яковизия:

– Хочешь послушать?

Яковизий кивнул.

– «От смиренного, грешного и раскаявшегося монаха Гнатия его сиятельному императорскому величеству Криспу, Автократору видессиан привет!» – прочел Крисп и фыркнул. – Да уж, стелет он мягко.

«Придворный», – написал Яковизий, так, словно это все объясняло.

– «Нижайше молю ваше императорское величество, – продолжил Крисп, – даровать мне великую милость, разрешив мне прервать на краткий срок заточение в монастыре, посвященном памяти святого Скирия, дабы мог я насладиться встречею с вами и ознакомить ваше императорское величество с плодами исторических исследований моих, продолжаемых по указанию вашему, ибо оные летописи, несмотря на древность их, сведения содержат весьма важные и с нынешним состоянием дел видесских связь несомненную имеющие». Крисп отложил пергамент. – Уф! Если я в его прошении разобраться не могу, с чего бы его историческим трудам оказаться понятнее?

«Гнатий не дурак», – напомнил Яковизий.

– Знаю, – раздраженно ответил Крисп. – Так почему он меня за дурака принимает? Наверное, это какой-то хитрый план побега. Я моргнуть не успею, как наш дорогой Гнатий будет шляться по всей стране, пока его не поймают, проповедовать против Пирра и сеять раздоры среди священников. Только смуты в церквях мне не хватало к Арвашу. Это прямая дорога к гражданской войне.

«Так ты его не примешь?» – осведомился Яковизий.

– Нет, богом благим и премудрым клянусь. – Крисп повысил голос:

– Барсим, будьте добры, перо и чернила!

Получив письменные принадлежности, он нацарапал на краю свитка «ЗАПРЕЩАЮ – К.» буквами еще больше тех, которыми Яковизий обозначил себя уникумом. Свернув пергамент, он вернул его Барсиму.

– Проследите, чтобы это передали назад монаху Гнатию, приказал он. В его устах титул бывшего патриарха прозвучал намеренно презрительно.

– Будет сделано, ваше величество, – ответил вестиарий.

– Благодарю, Барсим. – Постельничий собрался уходить, и Крисп добавил:

– И когда закончите с этим, пришлите нам что-нибудь из кухни. Неважно что, но я хотел бы перекусить. А вы, превосходный господин?

Яковизий кивнул. «И вина, почитаемый господин, с вашего позволения», – написал он и показал табличку Барсиму.

Вскоре вестиарий внес в палату серебряный поднос с кувшином вина, двумя кубками и прикрытым серебряной крышкой блюдом.

– Куропатки в сырном соусе с чесноком и орегано, ваше величество. Надеюсь, вы не против?

– Ничуть, – заверил его Крисп.

Со своей птичкой он расправился за пару минут. Яковизий ел медленнее. Ему приходилось резать мясо на крохотные кусочки, и каждый кусочек проталкивать в горло глотком вина – лишенный языка, он не мог ни пережевывать пищу как следует, ни глотать.

Но и с этим, как со всем остальным, он ухитрялся справляться, судя по тому, что почти набрал сброшенный во время болезни вес.

– Рад видеть, что ты так хорошо справляешься. – Крисп поднял свой кубок, наблюдая, как Яковизий обсасывает куропаточью ножку.

«Я рад не меньше твоего», – написал Яковизий, отвлекшись на минуту от еды. Крисп фыркнул, и они выпили вместе.

Бледная Дара оторвалась от тазика; служанка вытерла ей подбородок влажной тряпочкой и унесла таз.

– Если бы это была только утренняя болезнь, еще бы ладно, устало проговорила Дара, – но теперь меня тошнит в любое время дня и ночи.

Крисп подал ей кубок с вином.

– Возьми, сполосни рот.

Дара сделала осторожный глоточек и, склонив голову набок, подождала, пока желудок не выскажет своего мнения. Желудок не протестовал, и она отпила еще.

– Может, надо мне было самой выкармливать Фостия, – сказала она. – Повитухи говорят, кормящей матери сложнее понести вновь.

– Я тоже так слышал, – ответил Крисп, – не знаю только, правда ли это. Как бы там ни было, надеюсь, что скоро тебе полегчает.

– Я тоже надеюсь. – Дара закатила глаза. – Но если с этим ребенком будет так же, как с Фостием, мне еще два месяца предстоит выворачиваться наизнанку.

– Надеюсь, что нет. – Но Крисп знал, что внимательно будет следить, когда Дару прекратит мучить тошнота по утрам и когда родится ребенок. Не то чтобы он ей не доверял. Хотя он пробыл в городе лишь пару дней между двумя кампаниями, но провел он их никак уж не в праздности, а тошнота у Дары появилась вовремя после этого – считать по месячным, еще не установившимся после родов, было бессмысленно.