Буря

Ворон продолжал выговаривать заклятье на своем темном языке, который перепадал то на шепот, то на отчаянный вопль, и братья, хотя и не разбирали отдельных слов, понимали общий смысл. Он зазывал их за собою — он обещал, что они никогда не умрут, но каждый получит то, о чем грезит. Помимо жгучей тоски о Веронике (а они все ее полюбили, когда сиял свет) — они сначала и не могли вспомнить, о каких таких желаниях говорит ворон, но он им напомнил. Так они и сидели — недвижимые, напряженные, сливающиеся с окружающем полумраком, и от того, казалось, плавно переходящие друг в друга. Они неотрывно смотрели на переплетенье вороньих перьев, на поднимающийся оттуда болезненно искаженный лик Альфонсо. Аргония, единственная из бывших там, не попадала под действие мрачных чар, и через немногое время ее сильные организм выгнал холод из сердца, и горячая кровь оживила омертвевшие было члены. И вновь девушка готова была бороться за свою любовь. Вот взглянула она, увидела страдальческий лик Альфонсо, погребенный в перья, и чувствуя тот леденящий холод, который мертвил теперь тело возлюбленного, метнулась к нему, поцеловала в покрытый испариной, дрожащий, лихорадочно жаркий лоб, а руками тут же вцепилась в черные крылья, попыталась вызволить возлюбленного.

— Отпусти! Не смей! Кто тебе дал право вмешиваться в нашу жизнь! Убирайся прочь, живи в одиночестве, если уж ничего, кроме зла, не ведаешь!..

Выкрикивая так, и не оставляя попыток вызволить Альфонсо, она неотрывно глядела в воронье око, и не пугала ее эта непроницаемость, не пугал глас, который воздух терзал. А голос ворона еще усилился — теперь грохотал, подобно измученным, гневным молниям — слова летели беспрерывным потоком, сливались одно с другим, и казалось всем, кто был там, будто попали они в самое сердце бури, и летят вокруг, перекручиваясь между собою, терзаясь, стремительные, плотные вихри. Сгущалась тьма, и теперь, ежели даже задрать голову не разглядеть было клочка весеннего неба — над ними клокотала, перекатывалась, набиралась все большей силы тьма — как же все гудело, трещало — видимая часть отвесно вздымающихся стен отчаянно дрожала, по истерзанному граниту расходились новые трещины, кое-где падали камни. Казалось, что свет Вероники и не преображал в свет тьму над Самрулом, но только отогнал ее сюда. Повалил стремительный и густой снег — это были большие и плотные, темные снежинки, они били по лицам, по плечам, однако — только долетали до гранита, как тускнели, и пропадали без следа. И вот загудел глас:

— Повторяйте… повторяйте за мной слово в слово…

Однако только Аргония осталась непоколебимая — иных же терзали их страсти — кого власть, кого бесы — девушка все пыталась расцепить крылья, все целовала болезненно стонущего, пронзительно выкрикивающего имя Нэдии Альфонсо, и все то молила, чтобы остановились, одумались они. Но они не могли остановится — они чувствовали боль — они понимали, что с каждым мгновеньем уходят все дальше во мрак, но повторял эти слова. Так кто-то не может избавиться от дурной привычки — понимает, что это к гибели ведет, и хочет прекратить, да силы воли не хватает…

С пронзительным визгом, клубящаяся над головами темень стала разрываться, и за нею, открывалась непроницаемая чернота, словно бы там провисало исполинское воронье око, и эта поверхность тоже выгибалась, тянулась вихрящимися щупальцами. И вот девятеро, с искаженными страданьями ликами, с ужасом, вытянули навстречу этим щупальцам руки. Что же касается Альфонсо, то крылья сжимавшие его тело, обратились в гранит, и он оказался вмурованным, в пробирающую его смертным хладом твердь. Бледный лик Аргонии стал предельно сосредоточенным — чувствуя, насколько отчаянная складывалась ситуация, она, все-таки боролась. Вот подхватила один из павших возле стены камней, стал бить им по каменному крылу, и все целовало, его покрытый паутиной морщин жуткий лик, и все молила, чтобы он боролся…

В этом грохоте, и девять коней привезшие братьев, и Угрюм Альфонсо, оставались совершенно недвижимы, если какой-нибудь камень падал на них, они этого, казалось, и не замечали. Однако, вот Угрюм насторожился, резко повернулся к единственному ведущему сюда ущелье. Он и услышал, и почувствовал, что сюда скачут — он захрипел гневливо, и копытами, высекая слепящие искры.

То были Барахир, Фалко и Хэм — поначалу они еще переговаривались, но, когда спереди стал доносится грохот, а в воздухе поплыли леденистые темные стяги, то и лица их помрачнели — а на самом то деле в каждом и слезы бились, так как очень уж много они из-за тьмы страдали — и как же хотелось не верить в то, что сердцами уже чувствовали. Конь испуганно захрапел, но Барахир отчаянно погонял его, и он, все-таки, донес — дрожа, с испуганным храпом, опустился, словно говоря: «Ну вот я вас и довез, а теперь то дайте мне свободы! Слезайте, скорее — а я к свету возвращусь!» — и только они слезли, как он стрелой метнулся назад по ущелью. Двое хоббитов и Барахир увидели, как к девяти фигуркам спускаются темные щупальца, в любое мгновенье должны были бы их подхватить — и вот они не сговариваясь бросились к этим ужасающим щупальцам (Барахир и Фалко ради своих приемных сынов, ну а Хэм — ради друга). Щупальца вытянулись уже совсем низко, уже почти касались сидящих, а те, вытянув к ним руки, стонали, рыдали, и повторяли — повторяли слова той песни, которая приведена выше. Они даже не заметили приближение хоббитов и Барахира — не слышали их предостерегающих криков. На эти щупальца и смотреть то было жутко — хотелось повернуться, да и бежать прочь — но они подбежали вплотную, попытались оттащить братьев, однако — те словно вросли в гранит на котором сидели, даже и не пошевелились — с отчаянными ликами ожидали они, когда их подхватит тьма.

— Вспомните Веронику — ради нее — пожалуйста, пожалуйста! — взмолился Фалко, видя, что щупальца уже почти дотянусь до тел. — …Облако светом наполненное, радостью вспомните!.. Да что же, что же вы?! Робин вспомни: не твои ли это строки: