Война среди осени

— А вдруг Маати ошибается? Может, гальты сейчас грабят Западные земли, а Размягченный Камень пропал совсем не из-за них. Может, я приеду в селение, а меня там поднимут на смех и отправят восвояси.

— Он не ошибается.

Летнее солнце скрылось за вершинами гор. Огромные камни дворцовых стен потрескивали, отдавая тепло. В воздухе эхом затихшего голоса плавал аромат благовоний и погасших фитилей. По углам лежала тьма, тени словно бы обрели плоть, красные цвета гобеленов пропитались сумраком. Рука Киян лежала в его руке — теплая, слабая.

— Знаю, — ответил Ота.

У дверей в свои покои он приказал слугам не беспокоить его ни под каким видом, разве только ему и его близким будет угрожать страшная опасность — пожар, эпидемия или вражеские полчища. Он предупредил, что не хочет никого видеть, не прочтет ни строчки послания или договора и не желает развлечений. Велел подать скромный ужин и обеспечить им тишину, а уж они с женой решат, как ей распорядиться.

Они сидели и вспоминали — Старого Мани, постоялый двор в Удуне, песни птиц над рекой. Как дочка знатного вельможи прокралась в покои любовника и как он исхитрился вывести ее оттуда. Ота рассказывал истории, которые с ним приключались, когда он служил посыльным в Доме Сиянти и ездил по городам под чужим именем. Она, конечно же, не раз все это слышала. Она знала всю его жизнь.

Потом они любили друг друга — внимательно, нежно, неторопливо. Он не упускал ни одного прикосновения, пил запах ее тела, наслаждался каждым движением. Он хотел запомнить ее всю и чувствовал, что Киян тоже пытается сохранить мгновения в памяти, приберегает их, словно пищу — на долгие месяцы, которые наступают, когда с ветки упадет последний лист. Так любят накануне войны, подумал Ота. Страх и страсть, печаль и предчувствие утраты сплетаются в одно. Потом он лежал, обняв ее родное, любимое тело и притворялся, что спит, пока совсем незаметно притворство не стало правдой. Снилось ему, что он ищет белого ворона, которого видели все, кроме него одного, потом — что он бегает с кем-то наперегонки по темным подземным тоннелям Мати, а гонка начинается и кончается у могилы отца. Он проснулся от холодного утреннего света и голоса Киян.

— Любовь моя, — повторила она.

Придя в себя, Ота заморгал и потянулся.

— Тебя хочет видеть один человек. Кажется, вам стоит поговорить.

Ота сел и принял позу вопроса, но Киян лишь кивнула на дверь спальни, пряча улыбку в глазах. Пока слуги не явились его одевать, Ота накинул на голое тело алый халат и, на ходу завязывая шнуры, вышел в главную комнату. На краю стула сидел, зажав руки между коленями, Ашуа Радаани. Лицо у него было мучнисто-белым, и даже драгоценные камни в перстнях и на одежде посверкивали как-то неловко и растерянно.

— Ашуа-тя, — произнес Ота, и тот вскочил, молниеносно изобразив позу приветствия. — Что произошло?

— Высочайший, у меня в Сетани живет брат. Ночью мне доставили от него письмо. Хай Сетани держит все в тайне, но у них пропали поэт и андат. Их давно никто не видел.

— В тот же день, как исчез Размягченный Камень?

— Да, примерно тогда.

Ота кивнул, но не пошевелился и ответной позы не принял. Киян наблюдала за ними, стоя в дверях. В лице у нее смешались торжество и страх.

— Вы дадите мне людей, которых я просил, Ашуа-тя?

— Берите всех, высочайший. Со мной вместе.

— Готовьтесь, мы выезжаем завтра на рассвете. Ждать я никого не буду.

Радаани откланялся. Ота молча смотрел ему вслед. Очень кстати, подумал он. Теперь нужно пустить слух, что Радаани поддержали его. Тогда, возможно, другие дома и семьи изменят свою позицию. Вот бы собрать отряд побольше, да удвоить его…

Тихий смех жены прозвучал так неожиданно, что испугал его. Она по-прежнему стояла в дверях, скрестив руки на груди и улыбаясь нежно и удивленно. Ота поднял руки в жесте вопроса.

— Я только что видела, как хай Мати торжественно принял извинение и клятву верности от своего слуги Радаани. Еще вчера ты был для этого человека досадным недоразумением. А сегодня ты уже герой из легенд Старой Империи. Никогда еще не видела, чтобы судьба у людей менялась так быстро, как у тебя.

— Он просто напуган. Это пройдет, — покачал головой Ота. — Когда угроза минует и жизнь потечет своим чередом, я снова стану растяпой.

— Так не будет, любовь моя. Мир изменился, и назад пути нет, как бы мы ни старались.

— Знаю, но мне проще об этом не вспоминать. Вот когда спасем дая-кво и победим гальтов, тогда и подумаю. Сейчас — не поможет, — сказал Ота и направился в спальню, к постели, которую они делили много лет и разделят по крайней мере еще одну ночь.

Когда он проходил мимо, Киян погладила его по щеке, и Ота повернулся, чтобы поцеловать ее пальцы. Ее глаза уже высохли; его тоже.

12

— У него такое задание, а я дал ему мало войска! — покачал головой Баласар, шагая мимо людей, лошадей и повозок. Юстин пожал плечами.

Армия снималась с лагеря. Воины сворачивали шатры, грузили их на спины мулов и паровые телеги. Прачки укладывали лохани и камни в сумки, которые таскали на согбенных спинах. Последние из пленных рабов нагружали добычей трюмы последних кораблей, отплывающих в Гальт. В небе, перекликаясь, кружили чайки. Волны рокотали, накатывались и шлепали по высоким стенам набережной. В воздухе пахло соленой свежестью и огнем пожарищ. Однако тревожный, неугомонный ум Баласара блуждал далеко отсюда, на другом конце карты.

— Коул — опытный боец, — заметил Юстин. — Кто, как не он, с этим справится?

— Шесть городов. Ему надо захватить целых шесть. Это много. А у него лишь горстка людей по сравнению с нами.

— Мы еще успеем ему помочь, как только здесь разберемся. К тому же один из его городов — даже не город, а всего лишь знаменитая деревня. А Чабури-Тан наверняка сгорел, когда мы еще не вышли из Арена. Выходит, всего четыре с половиной осталось.

Юстин рассуждал здраво. Люди Коула скрывались на острове, в городе, на кораблях, которые стояли на якоре в прибрежных водах. Они ждали сигнала, который сказал бы им, что андатов больше нечего бояться. Под началом Коула было около шести тысяч человек, и сейчас они уже спешили морем в Ялакет. Там, на складах гальтских торговцев, ждал еще один отряд. Вместе им предстояло отправиться вверх по реке в самое сердце Хайема, уничтожить селение дая-кво и предать огню библиотеки. Конечно, в других городах тоже остались книги и свитки, но только там, в горных чертогах, лежали величайшие тайны павшей Империи. Чтобы уничтожить древние рукописи, покончить с теми, кто проник в их тайную суть, Баласар и начал войну. А получилось, он даже не сможет при этом присутствовать.

— Южные легионы готовы, генерал, — сказал Юстин. — Восемь тысяч на Сёсейн-Тан, Лати и Сарайкет. Я поведу две тысячи. На Патай и эту школу в чистом поле хватит. А у вас тогда останется половина войска на города вдоль по реке — Удун, Утани, Тан-Садар.

Баласару хотелось отправить с Юстином побольше людей. Так случалось всегда, когда ему приходилось делить воинов. Он сам готов был мириться с нехваткой сил, чтобы только его командирам ничего не угрожало. Патай был вполовину меньше Нантани, но ведь и Юстин брал с собой только десятую часть войска. Вряд ли вести о нападении гальтов достигли Патая так быстро, что хай успел нанять в Западных землях отряд каких-нибудь легконогих наемников, однако чего не бывает. Если что-то пойдет не так, две тысячи воинов здорово поправили бы дело.

Однако Баласару и самому предстоял долгий путь из Нантани в Удун. Скоро они пойдут через долины, где нет хороших дорог, а значит — паровые телеги там не пройдут, их придется тащить. На колдобинах и ухабах котлы, как обычно, будут взрываться. Переход затянется. Удун, Утани и Тан-Садар получат на подготовку больше времени, чем остальные, и захватить их будет сложнее всего. Ему предстояло сделать самую тяжелую работу. Но и Коулу досталось дело не из легких. Пять тысяч воинов на шесть городов. На пять. То есть четыре с половиной.