Маг-целитель

— Всего-то двоих, — ответил я. Мне положительно не нравилось, какой оборот принимает дело, а особенно не нравилось то, как звенят саблями воины, сопровождавшие черного всадника. — А что, нельзя?

— Знай же, что я здешний шериф! — прошипел мужчина. — До меня дошли слухи, что ты вчера лишил королеву части податей, положенных ей по закону. Да еще и поднял руку на бейлифа?

— Я защищался, — ответил я. — И все-таки, что такого дурного в том, чтобы вылечить больных?

— А разрешение у тебя на это имеется?

— Документ о том, что я имею право лечить людей? — спросил я, выпучив глаза. — Уж не сертификат ли от АМА* [20]?

— Королева во все времена запрещала лечить ведьм на смертном одре! Ты же свершил это, и хуже того: ты уговорил их покаяться и порвать союз с Сатаной!

— Вот это точно, тут я молчу.

Всадник выхватил меч.

— Ты не имел права! У тебя не было разрешения! И ты немедленно произнесешь заклинание, снимающее чары излечения, — сейчас же, иначе умрешь!

Глава 12

Унылик глухо зарычал, и воинам пришлось придержать лошадей. Вообще все они явно занервничали. Я дал своему отряду знак сохранять спокойствие и сказал шерифу:

— А можно взглянуть на твое разрешение дышать?

— Какое такое разрешение? — вытаращился он.

— Разрешение дышать, — преспокойно повторил я. — Раз у вас тут нужно разрешение на то, чтобы выздороветь, значит, и на то, чтобы дышать, тоже нужно разрешение! Разве королева не удосужилась вам об этом сообщить? Давай показывай!

— Такого не бывает! — прошипел всадник в черном.

— А-га, у тебя его нет! — И я укоризненно покачал указательным пальцем. — А ведь каждый, кто живет в этой стране, живет, угождая королеве, верно?

— Ну... это...

— И любое сердце здесь бьется потому, что королева позволяет ему биться, верно?

— Ну, и это... только...

— Значит, и дышит тут каждый только потому, что королева позволяет ему дышать! Потому, что королева дает ему такое разрешение! Ну, так и где твое разрешение дышать?

— Я... У меня такого нет...

— Нет? И ты еще тут говоришь об исполнении законов? Ты не имеешь права запрещать мне лечить людей только из-за того, что у меня нет разрешения. А иначе немедленно прекрати дышать, у тебя нет на то разрешения!

После такого моего демарша шериф заткнулся. Он просто смотрел на меня, то есть это я думал, что «просто», пока его физиономия не стала лиловой. Только тогда я вдруг заметил, что его грудная клетка не движется.

— Господин! — вскричали воины шерифа и кинулись к нему.

Жильбер выхватил меч, Унылик шагнул вперед и злобно рыкнул.

А шериф свалился с коня.

Я подбежал и успел подхватить его. Солдаты закричали. Они снова бросились было к своему господину, но растерялись, опешили, увидев, что он у меня на руках.

— Это же смешно, ей-богу! — воскликнул я. — Неужели вы юмора не понимаете? Прекратите валять дурака немедленно. Давайте дышите!

Но он не задышал. Он посинел.

— Вы не обязаны подчиняться королеве! — крикнул я. — И вообще я все это выдумал!

Лицо шерифа почернело, и я понял: теперь он не то чтобы не хочет дышать — он уже и не может. Видно, я переусердствовал в споре, а он получил что-то вроде постгипнотического приказа повиноваться воле королевы.

Но это же невероятно — никакой гипнотизм не мог заставить человека совершить то, что приведет его к смерти.

Следовательно, шериф смерти не противился?

Тут меня словно кирпичом по башке ударили. Это все королева! Она связала постгипнотический приказ с желанием умереть!

— Фриссон! Восхваляй жизнь, да поскорее!

Фриссон незамедлительно подсунул мне кусочек пергамента. Я торопливо прочитал вслух:

Тут мне и самому припомнилось одно стихотворение:

А потом я добавил еще немножко:

Тело шерифа дернулось от судорожного вдоха, лицо немного посветлело. Я же выдохся, похоже, не меньше самого шерифа.

— Ты... ты спас меня! — прошептал шериф, глядя вокруг вылезающими из орбит глазами.

— А то как же — конечно, спас! Еще минутка — и ты бы уже торчал у врат Ада! — Тут я понял, что образ-то у меня вышел не просто поэтический... — А ведь это точно, слушай! Ты служил королеве-колдунье, значит, продал душу Дьяволу, верно?

— О, да! И я успел взглянуть на огненные врата! Это не детские сказочки! Это правда!

Вид у него был, спору нет, потрясенный. Однако он уже прищурился и глядел на меня так, словно прикидывал, а какие пытки я способен выдержать перед смертью.

— Фриссон, а у тебя не найдется стишка про сочувствие — ну, про то. Когда ты чувствуешь то, что чувствуют другие?

За спиной у меня послышалось шелестение пергамента. Шериф встряхнулся и заглянул мне через плечо.

— Он — писарь?

— С его-то почерком? Что вы!

Я протянул руку, взял у Фриссона пергамент, но шериф уже сам что-то забормотал на древнем языке. Я, даже не взглянув на Фриссоново творение, выпалил отрывок из Шекспира:

Шериф буквально застыл. Я еще не успел дочитать до конца, а лицо его было охвачено ужасом.

Очень хорошо. Тут я взял стишок у Фриссона и прочел его:

Выражение злорадства, начавшее было озарять лицо шерифа, почти сразу растаяло. Глаза его раскрылись шире, еще шире... стали похожи на глубокие озера, полные тоски. Он скорчился, словно его внезапно охватила боль.

— Ай-яй-яй-яй! Что же ты наделал! Я вспомнил все свои зверства! Я чувствую, как было больно тем, кого я пытал! Как ты только мог со мной вот так поступить! Как ты мог это сделать?!

— Как, как... Стихами, вот как, — огрызнулся я. — Я, собственно, этого как раз и добивался — чтобы ты почувствовал то, что чувствуют другие.

— Мне больно! Я весь горю! О, как я мог вершить такие гадкие дела! Будь же ты проклят за то, что наделил меня совестью! Отныне я никогда не сумею обидеть невинного! — В уголке глаза у шерифа набухла одна, но здоровенная слезища. — И как мне теперь оправдаться перед теми, кого я обидел?

— Ну... — негромко проговорил я. — Начать можно с покаяния.