Тайпэн. Оскал войны

Жители Вонгбея сопротивлялись ожесточенно и отчаянно, понимая, что иного выхода у них нет. Разъяренные солдаты Ранджана ответили на подобное массовой резней и зверствами, неслыханными даже по меркам вековых войн между юнь и сиртаками. Некоторые выжившие свидетели утверждали, что улицы города в те дни напоминали храмовые фрески подземных узилищ, куда попадали души тех, кто особенно прогневал при жизни кого–либо из многоруких богов. Сам Хулитель, как и во всех предыдущих случаях, занял самое роскошное здание в городе, куда сразу же стали свозить его долю трофеев и высокопоставленных пленников, за жизни которых можно было получить немалый выкуп. Последние остатки горожан укрылись в обширных катакомбах под старыми кварталами, но солдаты раджи периодически продолжали совершать туда рейды, еще более уменьшая число уцелевших.

Весть о том, что во время последнего похода в подземелье воинам Нагпура удалось захватить личного советника магараджи Акоши, особо поверенного в делах своего господина, застала Ранджана во время празднества на крыше дворца городского совета в окружении других вольных вождей. Сидя на дорогих коврах, среди расставленных блюд с мясом и фруктами, гости распевали победные гимны и пили редкие вина, особый привкус которым придавали разнообразные специи. Отряд солдат, конвоировавших узника, замер у края квадратной чаши, в которой в былые дни прежние хозяева этого места любили принимать омовения в особенно жаркие часы. Сейчас мраморный резервуар был заполнен почти до краев, но отнюдь не прозрачной прохладной водой, а еще теплой и солоноватой жидкостью, на запах которой уже слетались бесчисленные трупные мухи.

Человека, облаченного лишь в одни штаны и закованного в тяжелые кандалы, вытолкали в центр площадки. Нагпур, хлестким ударом бамбуковой палки, заставил пленника упасть на колени. Повинуясь знаку раджи, разом стихли все разговоры и пьяный хохот.

— У нас сегодня особый гость, — откинувшись на подушки, хмыкнул Отрекшийся. — Как давно случилась наша последняя встреча, а, Беанеш? Я удивлен, увидев тебя так далеко от владений Акоши. Скажи на милость, что за причина могла занести тебя так далеко в земли враждебных нам юнь? Какое поручение дал тебе твой хозяин?

— Это было мирное посольство, — с трудом сумел разлепить разбитые губы пленник. — Мы хотели уговориться об укреплении торговых связей между теми землями, в которых теперь по твоей вине еще долго не будут думать о чем–то, кроме простого выживания.

— Вот как, торговая миссия, — расплылся в улыбке Ранджан и демонстративно повернул голову направо. — Расскажи им тоже, что рассказывал мне.

Лак–Форси, воевода над теми хмоси, что примкнули к армии мятежного раджи, поспешно проглотил не разжеванный кусок мяса и покорно склонил голову.

— Слушаюсь, хозяин. Этот человек проходил через Осуни с богатым караваном и большой свитой, — заговорил воевода, обращаясь к притихшим вождям. — Им пришлось встать у нас на постой, всего на одну ночь. Дочери тех из моих друзей, в домах которых остановились путники, многое слышали во время вечерней трапезы, когда прислуживали знатным гостям за столом, — упоминать при всех о «разговорах в постелях» Лак–Форси посчитал неприличным. — Речь велась о том, что силы Вонгбей достаточно велики, а власть в нужной мере независима, чтобы поддержать тех владетелей земель в северном Умбее, что хотят навести порядок в пограничье, избавившись, раз и навсегда, от бесчисленных «бандитских» отрядов, чьи главари неуправляемы и слишком жадны, чтобы и дальше бросать им кости с «большого стола». Уговорить Вонгбей на союз в этом деле посланники ваших магараджей планировали уже к концу лета.

Абсолютная тишина была свидетельством того, насколько сильно оказались поражены услышанным вольные вожди сиртаков. Их ошарашенные взгляды и первые злые искры понимания, загоравшиеся в глазах, говорили обо всем весьма красноречиво.

— Я не предвижу будущее, если вы вдруг захотите об этом спросить, — блаженная улыбка Ранджана все больше напоминала сейчас ухмылку бешеного шакала. — Я просто слишком хорошо знаю людей и их помыслы. Попытка уничтожить нас была неизбежна, как восход солнца или пришествие зимы. Но нам удалось упредить удар, точнее, это удалось мне, а вы лишь приняли в этом участие, даже не подозревая обо всем том масштабе и значимости происходящих событий. Когда же вас вновь посетят мысли о том, что мои приказы следует подвергать сомнению, и вы опять станете перешептываться за моей спиной, то вспомните об этом. Вспомните о том, что без меня и моего безумия любой из вас угодил бы к этому моменту на вертел в печи у Акоши. Или был бы брошен как жертвенный кабан с перерезанным горлом на алтарь многоруких обманщиков.

— А ты, Ранджан, все также не растерял своего великого мастерства, — усмехнулся вдруг Беанеш, разочарованно и безнадежно. — Ты по–прежнему способен оплетать чужой разум этой незримой паутиной из намеков и полуправды. Я и забыл, насколько ты в этом хорош. Мы оба знаем, что слова этого хмоси ложь, но я никогда не смогу этого доказать, ведь даже он сам верит в то, что говорит. С тобой сложно тягаться, особенно в таких условиях.

— И все же ты пытаешься, — раджа слегка приподнялся, подперев голову рукой, согнутой в локте. — Пытаешься посеять в них сомнения. Но ты прав, уже слишком поздно.

— Поздно стало уже давно. Поздно стало в тот самый момент, когда ты перешагнул порог соборного храма Сорока Покровителей, осквернив себя священным ихором…

— Нет! — Ранджан резко поднялся, и лицо сиртака исказилось гримасой злобы и ненависти. — Поздно стало гораздо раньше! Поздно стало тогда, когда те, ради кого мы жили, потребовали жертву, на которую не согласился бы ни один нормальный человек! А когда они не выполнили обещанного, несмотря на то, что жертва была им все же принесена, то это и стало приговором для их несуществующей власти!

— Все в этом мире в их воле, — тихо пробормотал Беанеш.

— Но только не я! — оскалился резко раджа–отступник. — Больше я не принадлежу им, и вся моя жизнь будет отдана лишь тому, чтобы явить их бесполезность и бессилие всему народу сиртаков и жителям иных земель.

— Посмотри на то, что уже творится вокруг тебя! Не те ли это бессмысленные смерти и ненужное насилие, за которые ты винишь предтеч? Чем кровавые гекатомбы, в которые превратились города Шаанга, отличаются от тех храмовых, что так ненавистны для тебя? Ты превращаешься в зверя! Отвергая прародителей, ты теряешь остатки человеческого облика и самой своей сути!

— И я счастлив от этого, — глухо откликнулся Ранджан, так и не опускаясь обратно на пуховые подушки. — Счастлив, что становлюсь собой, а не тем, что слепили из меня бессмертные лжецы, на поверку оказавшиеся не такими уж и бессмертными.

— Когда–то ты был иным, ты ведь верил, ты не нуждался в ином знании, ты жил им и был им счастлив, — в голосе пленника непонимание соседствовало с сожалением, и возможно, поэтому его тихие сетования так отчетливо были слышны всем собравшимся. — Что стало с тобой? Куда пропал Ранджан Ан–Хурза, которого я знал и уважал в дни нашей юности? Куда подевался тот верховный жрец святилища Сорока Великих, что был благородным и честным мужчиной, который мечтал увидеть объединенный Умбей, собранный, наконец, в несокрушимое государство, но не оружием и силой, а словом и общей верой?

— Он умер, Беанеш, он умер, — безразлично ответил Ранджан, делая шаг в сторону посланца Акоши. — Умер вслед за своими богами. И вслед за своей семьей, принесенной в заклание ради того, чему так и не было суждено свершиться…

— Ты пошел на самое страшное святотатство…

— Я всего лишь разорвал незримые путы, что сдерживали меня, и перехватил руку с занесенным ножом, обратив его против того, кто пытался нанести удар, — остановившись перед Беанешем, раджа замолчал до тех пор, пока тот не поднял на него свой замутненный взгляд. — И знаешь, что было самым страшным? Оказалось, что эта рука росла из моего плеча.

Кривой жертвенный клинок на мгновение беззвучно блеснул в воздухе, оставив на шее у пленника аккуратный разрез от уха до уха. Глаза Беанеша непроизвольно расширились, а из горла вырвались бульканье и сипящий хрип.