Иноходец

Джерард и Мариско остались одни, если не считать пары сотен зрителей.

Хедер пришлось признать, что именно это гениальный разбойник Дорр и хотел сказать: обнажите оружие, к барьеру, и пусть победит сильнейший. Его дуэт — не тур салонного вальса, а схватка.

— Мадам, я не настаиваю, но, может, пойти и запереть уборную снаружи? — блеснула зубами Фиалка.

Дружное хихиканье было ей ответом и одобрением. Мистресса Хедер хмыкнула и продолжила созерцать и, главное, слушать действо. А оно было занятным.

Несмотря на отсутствие и сильного голоса, и мало-мальски приличной школы Джерард каким-то образом не позволял Мариско над собою доминировать. Весь зал уже тонул по горло в сладкой отраве, которую щедро разливал голос певицы, но этот зазнавшийся хоровой мальчик вел себя так, словно только у него в кармане фляжка с противоядием, и он успел сделать пару хороших глотков. И все равно брал верх, и, приглушая голос, непостижимо заставлял ее переходить на шепот.

Его легкий акцент, так хорошо уже изученный Хедер, стал гораздо сильнее. Мягкое «л», и слишком повелительное «р», — с хрипотцой, как рычание, — выдавали нешуточное усилие, которое он над собою совершал.

— Она бесится, — прокомментировала Джорданна, появляясь. — Улыбается, конечно, но взгляните, как теребит пришитый цветок в складке платья. Бедняжка Рэми полчаса крепила.

В тот же момент, как Хедер посмотрела, цветок был оторван и зажат в кулаке.

— Внимание, тяжелая артиллерия, — нараспев произнесла Гортензия, жадно вслушиваясь. — Дамы, подставьте своим кавалерам специальные горшочки. Охрана, не допускайте развратных действий в зрительном зале.

Пчелки прыснули и тут же замолкли.

Донна Мариско решила показать, на что на самом деле способна. Танец не был особо контактным — касания рук, синхронные повороты, игра взглядов, — но голос дивы наполнял каждое движение убийственным смыслом. Голос звал, приказывал, упрашивал, умолял, угрожал, издевался, стелился низом и взмывал под крышу, тек как ручей и бился как пламя, рыдал, насмехался, грустил, ликовал, бил наотмашь, нежно шептал, царапал розовым шипом и ласкал шелковой удавкой.

Творилось что-то несусветное. А Джерард игнорировал все это так, будто имел право. И продолжал неуклонно вести свою партию, всего лишь приближаясь, на шаг, на два.

Хедер проморгалась. Ей показалось, будто между двумя поющими воздух сгустился до плотности предрассветного тумана.

— Скажи придуркам, чтобы убрали дымовой эффект, — раздраженно рявкнула на Джорданну, — она же закашляться может!

— Никаких эффектов нет, мадам, их просто некому делать, все смотрят! — обиженно прошептала Джорданна.

Но туман был и расползался, багрово-алый, в тон смертельной страсти, вырывавшейся со сцены, как адское пламя. Они сейчас либо поубивают друг друга, либо прямо там займутся любовью.

— По-моему, это называется «объезжать», — ляпнула Эрденна.

— Объезжать? Что? — не поняла Фиалка.

— Не что, а кого.

Сопрано теряло апломб. Приглушалось, выцветало, как старый ковер. Донна Мариско выглядела так, словно допеть рефрен до конца будет непосильным трудом. Но все-таки последняя, чистая, сильная нота, принадлежала ей.

Зрители не были в силах даже аплодировать, такая слабость обнаружилась в суставах. Только что-то полетело на сцену, и Хедер, разглядев, утратила ориентацию в пространстве, потому что это было кольцо с бриллиантом. Расползалась же публика в гробовом молчании. Назавтра газеты захлебнутся в славословиях, прыгая до небес, а сейчас эти самые журналисты с круглыми глазами плелись на выход, позабыв, как слова пишутся, а говорить не в состоянии.

Джорданна в последний раз за вечер выполнила миссию опускающей занавес. Они же еще стояли там, Мариско и Джерард, и, наконец-то получив возможность молчать, беззастенчиво целовались. Брюнетка почесала плечо — мурашки по коже от них, стервецов, и наткнулась на влажный олений взгляд Рэми. Джорданна усмехнулась и взяла швею за руку. Мол, пошли, чего глазеть. Алая пчелка эти уроки уже давно выучила и даже сдала экзамены. Рэми наука давалась с трудом, и она выдернула свою руку, вцепившись в бутафорскую лошадь, как в родную. Продолжала смотреть. Было на что, по правде говоря. Джорданна усмехнулась, глядя, как авторитет мистрессы Хедер терпит поражение в борьбе с любопытством слаженного коллектива.

Джерард и донна Мариско оторвались друг от друга, улыбнулись и, как будто просто поздоровались, невозмутимо разошлись в совершенно противоположные стороны. Певица — в свою шикарную гримерку, а он привычно нырнул в ближайшую занавесь, и только его и видели.

— Ничего не понимаю в этой свадьбе, — сказала старшая из пчелок, Ардженто. — Это что, и все?

Наконец-то Хедер удалось восстановить обратную связь со своими подопечными и бодрым строем отправить их отдыхать. Все равно будут чесать языками ночь напролет.

За кулисами осталась лишь Джорданна, что-то толкующая Рэми, до сих пор нежно обнимающей статую неизвестной лошади.

— Джерард, я ведь знаю, ты здесь.

Сдержанно-странноватый звук. Ага, вот. Сидит спиной.

Опять истерика, что ли? Плечи сидящего дрожали мелкой дрожью. Ну что такое-то?

Потом он откинулся на спину, держась за пояс, и Хедер наконец разглядела — задери его псы, смеется! Захлебывается, кривится от боли в перенапрягающихся мышцах живота, и хохочет без устали.

— И что это было, Джерард, я хотела бы знать? Он помотал головой, чего-то объяснил жестами, но ржать точно годовалый жеребец не прекратил. Хедер и сама с трудом удерживала расползающиеся уголки рта.

— Джерард! — окрикнула.

Он вытер слезы, глубоко вздохнул. И предостерегающе выставил руки ладонями вперед.

— Предупреждая все расспросы и обвинения, заверяю — болезнь певца была счастливой для меня случайностью, а вовсе не подготовленной акцией.

Хедер хмыкнула и присела рядом:

— Но ТЕБЯ какой ветер понес на сцену? Ты же поешь как мартовский кот в феврале.

— Не умаляйте моих достоинств, госпожа. Я звезда! Я этот… как его… примадон!

Съездить еще раз по затылку или обнять — неизвестно, чего хочется больше.

— Эрфан, светлая ему память, говорил: Иноходец не может переупрямить каменного идола, переторговать фрока и перепеть сирену. Но может хотя бы попытаться! Каменных идолов я не встречал, фрока переторговал, но закончилось это очень печально, а вот сирены в списке пока не было.

— Ты считаешь, что донна Мариско — сирена?

— Я увидел, но не был уверен, пока она не запела. В Межмирье эта магия действует еще сильнее. Там ведь многое основано на музыкальной гармонии. Честно говоря, живую сирену впервые видел. Ну, вот и выкинул такую штуку. Не удержался. Она меня тоже узнала, гарантирую.

— Но там было ощущение, что на тебя-то как раз магия не действует.

Джерард постучал ногтем по одному из камней на маске:

— Полагаю, отражает… неизвестным способом. А музыка, наоборот, как-то усиливается. А я так уж отвратно пел?

— Нет, Джерард, — вздохнула Хедер, — нет. Ты был очень хорош, правда. Но больше никогда, никогда так не делай. И еще, скажи на милость, к чему было с нею целоваться?

Он опять улыбнулся той улыбкой, за которую хотелось стукнуть по голове.

— Не все на свете имеет объяснение, госпожа Хедер. Некоторые поцелуи просто случаются, и все.

А это уже запрещенный удар. Хедер сглотнула, встала.

— Иди ты ко всем тварям, Джерард. Лучше бы Эрфан зашил тебе рот!

Он тоже вздрогнул и проглотил комок в горле. Но — смолчал. Заработанное не выбрасывают.

На самом деле поцелуй был со стороны сирены актом благодарности за то, что ее прямо с этой сцены не отправляют восвояси, в родной мир. Хедер очень повеселилась бы, узнай, что удовольствие Джерарда от процесса было крайне сомнительным, ибо сирены по природе своей андрогины, то есть, проще говоря, обоеполы, и диапазон голоса это показывает. Пускай даже донна Мариско предпочитает свою женскую сущность — он-то знал, что она еще и парень.