Лёхин с Шишиком на плече (СИ)

— Я сплю, — прошептал Лехин, и прихожая послушно поплыла перед глазами. — Я — что, где-то надрался, подрался — и сам ничего не помню?

На тумбочку трюмо влез Елисей и погрозил отражению Лехина мохнатым кулачишком.

— Не спишь, Алексей Григорьич, а просыпаешься. Просыпайся давай быстрее, и весь морок с лица сойдет.

И, точно подтверждая его слова, из кармана Лехиной рубахи вылез Шишик и сладко зевнул в зеркало.

А потом, живой и здоровый, с нормальной кожей лица, без единой царапинки, Лехин сидел на кухне за чашкой кофе, слушал Елисея, Никодима и безымянного агента, которые взахлеб, перебивая друг друга, рассказывали ему его сон.

— Ничего не помню. Мне казалось, я, как лег, сразу вырубился. Никаких снов. Честно. Вы говорите, остановка? Шел дождь? А потом?

Он попытался представить себе вздыбленную пещеру загородной остановки, лужи, по которым лупят серые струи воды… Шишик подпрыгнул на столе, спасаясь от плеснувшего кофе, — рука Лехина дернулась, едва он закрыл глаза — и увидел.

… Дождь пошел гуще.

Перепуганная киоскерша, как могла, забаррикадировалась в хлипкой клетушке, проклиная хозяина, давно обещавшего мобильник для рабочего пользования. Лехин слышал бормотание вперемежку со слезами — слышал, хотя стоял на расстоянии от киоска.

По шоссе сновали машины. Не останавливаясь. Не потому, что водители видели мертвые тела. День промозглый. Выходить не хочется даже в киоск за мелочью… Место, и так не ахти оживленное, будто обвеяло одиночеством, и дождь превращал его в подобие серой пустыни.

— … Они шевелились, — задумчиво сказал Лехин, когда картинка из сна растаяла, и уточнил: — Трупы шевелились. Но не сами, а как будто между ними кто-то ходил и пихал, будто что-то искал. И эти тела как будто меньше становились. Какие-то плоские. Да… Почему?

— У них отбирали остаточную энергию, — сказал Никодим. Он тоже отсутствующе смотрел на кофейную лужу и, кажется, тоже вспоминал.

Лехину внезапно стало обидно, что домовые и призрак знают его сон.

— Подождите, я попробую сам.

И закрыл глава, теперь уже целенаправленно представляя мокрый пейзаж с киоском и остановкой. И вздрогнул, когда сон надвинулся на него — и стал Лехин тем черноволосым, что лежал в воде на асфальте, возле киоска.

Он лежал на боку, иначе захлебнуться — дело нескольких секунд. Уже очнулся — от холода. Холод обволакивал зябким влажным плащом, тяжело впитывался в мышцы и кости. Надо бы встать с дороги, жадно льнущей к остаткам тепла. Но тело, пусть и как-то издалека, помнило, что движение — это боль, и отказывалось подчиняться рассудку. Лехин с трудом заставил себя согнуть в локте руку, на которой лежал. Боли не ощутил. От неожиданности он чуть повернул голову взглянуть, а правда ли рука шевельнулась. Шея тоже не болела. Очень привычное движение — почти незаметное. Тогда он приподнялся на локтях, и мышцы живота горячо сжались в ожидании оглушительной боли. Ничего.

Первое впечатление — Лехин спит в собственном сне. Абсурд. Но во сне абсурд логичен. Его принимаешь как данное. Теперь как данное надо принять свое здоровое тело. Лехин поднес к глазам левую руку. На запястье, он помнил, должна быть рваная рана: когда упал, один из бритоголовых наступил на кисть. Твердый ботинок соскользнул, разодрав, кажется, не только кожу, но и мышцы.

Чистая кожа. Мокрая, холодная, ни царапины.

Точно, он спит.

Поэтому все кругом серое, почти бесцветное. Не потому что дождь. Потому, что сон.

И что дальше?

Странная пустота подплыла к Лехину — пустота, форму которой придавал исступленно колотящий по земле дождь. Ливень отливал из прозрачного нечто зверя, огромного, горбатого; торопливые ручьи обегали по хребту твердые, густо торчащие острые шипы, образующие хищный гребень… Лехин уже стоял, и ему захотелось потрогать шипы и убедиться, что они такие жесткие, как кажется. Лехин потянулся к зверю — зверь отпрянул и с лязгом распахнул массивную клыкастую пасть. Лехин не испугался. Во сне он знал где-то давно читанное: если себя во сне осознаешь, твори свой сон сам! Не пускай события на самотек!

— Это мой сон, — сказал он зверю. — Залез в чужой сон без разрешения — терпи, не своевольничай. Ну!..

Зверь, помедлив, нагнул громадную башку. Человек осторожно опустил пальцы на шипы. Острые и твердые. Как рыбья кость.

Интересно, если это осознанный сон, можно ли одним желанием превратить всю эту шипастость в нормальную собачью шерсть? Зверюга-то больше на псину смахивает, хоть ее хребтина чуть выше пояса Лехина… Попробовать, что ли?..

Зверь заворчал и отступил.

Ничего себе. Услышал? Или во сне такое нормально — слышать мысли всех и вся?

Праздное любопытство рассеялось, когда Лехин заметил, что, кроме уже отчетливо видимого зверя (констатация факта извне: как с призраками, да? Чем дольше глядишь, тем виднее?), рядом стоят еще пять пустышек, обливаемых водой.

Лехин запрокинул голову и с минуту жадно пил небесную влагу.

Пустышки с едва угадываемой формой его раздражали. Он хотел видеть конкретных псов, прощая даже необычную шкуру. Вообще-то внешний вид зверюг начинал приводить его в восторг. Особенно восхищали лапы — широкие и мощные, как у васнецовского волка. Лапы были в полной боевой готовности — жуткие когти наружу.

Лехин вдруг насторожился. В шипах, из которых выглядывали когти, ему почудилось что-то красное, яркий сгусток в сплошном сером… Расхожие собачьи команды он знал. И требовательно сказал зверю:

— Лапу! Дай лапу!

Чудовищный пес немигающе смотрел тускло-черными глазами. Не понимал. Человек повторил, одновременно представил картинку с ответным действием зверя. Читает мысли — пусть считает и образ.

Когти пропахали асфальт — лапа неуверенно поднялась. Зверь сомневался, правильно ли он понял человека. А Лехин осторожно ухватился за два когтя. Рассмотреть не успел. Хлесткие струи дождя выбили из шипов подозрительные сгустки. Не вставать же на колени искать их на асфальте, в бегучей воде?.. К тому же интерес к пустяковому эпизоду сна быстро пропал. Лехин отпустил звериную лапу и рассеянно огляделся. О городе он не помнил. Так же быстро забыл и о трупах за спиной. Сон. Как же иначе. А город?.. Его просто тянуло в ту сторону.

Да и псы всей компанией двинулись по обочине. Они шагали плавно — прозрачное в прозрачном, словно вместо них в дожде плыло слегка искаженное пространство. Только раз чуть поотставший зверь обернулся, и от призрачного движения у Лехина зарябило в глазах… "Пошли. Хватит стоять", — так он понял медлительный поворот тяжелой звериной головы.

Лехин шел среди псов и будто впадал в спячку. Его перестало интересовать, что он такое, и кто он такой, и зачем этот мир вокруг. Осталось лишь одно желание: найти место, где можно улечься, вытянуться во весь рост или свернуться калачиком — и спать. Без снов. Но во Сне. Он чувствовал, что это необходимо. И он даже представлял себе место лежки. Где-то внизу. Там глубокая тишина, непроницаемая тьма и сухое тепло…

К вечеру они дошли до города. Ночью нашли пристанище. Недоступное, за металлической оградой. Лехин чуял, что здесь, над этажами с черными провалами окон, должен быть хороший подвал. Они постояли у ворот… Лехин снова забылся, поплыл с ленивыми волнами сна, стал падать — и ухватился за кованый прут калитки в воротах. Куда-то делись звери. Потом Лехин увидел: из-за угла забора выглянул один. Оказывается, псы нашли лазейку. Местность неровная. Дожди и тающие снега размыли под металлической сеткой глинистую дыру.

Теперь звери вели Лехина. Через полуподвальное окошко — в бесконечное помещение на сваях. Лестницей с удобными перилами — в глухой мрак, где не видишь и не чувствуешь собственного тела.

Псы спускались дальше, а Лехин остановился. Прямо перед глазами возник странный пушистый свет. Со слабым интересом Лехин ждал, что будет дальше. Дальше свет оказался не пушистым, а лохматым и глазастым. Эдакий кругляш с бешено выпученными желтыми глазищами. И рот обнаружился, решительно и сразу распахнувшись в беззвучном вопле.