Аальхарнская трилогия. Трилогия (СИ)

Спустя полчаса, когда первая чашка была выпита, Софья поудобнее устроилась на стогу ароматного сена и поняла, что страх начинает ее потихоньку отпускать. Подумаешь, ведьма… Пока же она их не сожрала, ну может и дальше все обойдется. Шани осторожно потягивал отвар, и Софья видела, как с его усталого бледного лица уходит застарелая тоска, сменяясь умиротворением и покоем. Снаружи медленно, но верно густели сумерки; глядя в маленькое окошко, Софья замечала, как по маленькому дворику ползут тени. Верхушки окружающих двор деревьев — а ведьмина заимка располагалось прямо в чаще леса — еще золотило уходящее солнце, но внизу уже хозяйничал вечер. Представив, что здесь может твориться по ночам, Софья поежилась. Может быть, именно сегодня ведьма выпорхнет в трубу на метле и полетит на шабаш: пить кровь некружных младенцев, плясать под звуки бесовских рожков и предаваться блуду с колдунами. Или же ей может приспичить воткнуть нож в дерево и выдоить всех соседских коров подчистую. Многое рассказывалось о делах ведьм, и многое могло случиться нынешней ночью; Софья отошла от окошка подальше и села на свое одеяло.

— Страшно? — спросил Шани.

— Страшно, — призналась Софья. Шани усмехнулся и, протянув руку, погладил ее по плечу.

— Она не ведьма, — сказал он. — Худрун — дочь того самого зельевара Крета. Когда его сожгли, то она сбежала и несколько месяцев бродила по стране, скрывалась. Я нашел ее чистым случаем, а потом поселил здесь. Будешь смеяться, но она тут живет под полным патронажем инквизиции.

Софья действительно рассмеялась — от облегчения. Мысль о том, что все страхи оказались напрасными, развеселила ее так, что казалось, будто кровь в жилах вскипает радостными пузырьками.

— А я-то подумала! — весело воскликнула Софья.

— Что она есть некружных младенцев? — с улыбкой предположил Шани.

— И летает на шабаш!

— И пьет кровь из соседей?

— И коров у них выдаивает! Шани, что ж я глупая такая! — отсмеявшись, Софья отерла глаза и налила себе еще чашку отвара. — Впрочем, чему ж удивляться, все это рассказывают о ведьмах. Вы, должно быть, еще и не такое слышали.

Шани кивнул, отпив из своей чашки. В сарае было почти совсем темно: через окошко был виден теплый золотистый свет в домике Худрун, и Софья чувствовала какое-то уютное спокойствие, словно после долгих странствий вернулась домой, и теперь ей больше некуда спешить.

— По долгу службы я слушаю самые разные рассказы. Некоторыми можно пугать детей, а некоторыми взрослых, — сказал Шани. — Хочешь, расскажу тебе о том, как злостная ведьма спасла девушку от бесчестия?

— Расскажите! — воскликнула Софья с восторгом ребенка, которому пообещали захватывающую сказку. Шани покачал чайником и, убедившись, что отвара там еще в достатке, сказал:

— Сидела себе ведьма в разрытой могиле, срезала с покойника жир. Короче, занимался человек своими делами. А в это время лиходеи приволокли на кладбище похищенную дочь законоведа Карши, хотели надругаться над ней. Ведьма услышала возню и крики, и шевельнулось в ней что-то вроде желания сделать доброе дело. Она возьми да и крикни из могилы: «Эй, вы! Отдайте ее мне!» Лиходеи, натурально, кинулись бежать. Девица лишилась чувств. Ведьма вылезла из могилы и отвела несчастную к родителям.

— Это, скорее, забавная история, чем страшная, — сказала Софья, допивая очередную порцию отвара и на ощупь наливая еще. — А что потом случилось с ведьмой?

Шани усмехнулся. Можно подумать, тут были возможны варианты.

— Ее сожгли. Одно хорошее дело не перевесило сотни дурных. Впрочем, Заступник на суде наверняка его зачтет.

На какое-то мгновение Софье стало грустно. Кончики пальцев на руках и ногах почему-то начало покалывать, и в ступнях и ладонях стал копиться странный сухой жар.

— Шани, а что вы тогда во дворе сказали про крыло? — спросила Софья. Сейчас вместо своего собеседника она видела только его силуэт — темный, темнее вечера.

— А, это стихи, — произнес Шани, и Софья услышала бульканье отвара, который наливался из чайника в чашку. Интересно, откуда у Худрун фарфор?

Тепло медленно поднималось от ладоней по рукам, а на живот будто грелку положили. Софья ощущала, как в душе что-то звенит.

— А вы их помните? — спросила Софья.

— Как там было-то…, - промолвил Шани, припоминая, и через пару минут произнес:

В полях порхая и кружась,

Как был я счастлив в блеске дня,

Пока любви прекрасный князь

Не кинул взора на меня.

Мне в кудри лилии он вплел,

Украсил розами чело,

В свои сады меня повел,

Где столько тайных нег цвело.

Восторг мой Феб воспламенил

И, упоенный, стал я петь…

А он меж тем меня пленил,

Раскинув шелковую сеть.

Мой князь со мной играет зло.

Когда пою я перед ним,

Он расправляет мне крыло

И рабством тешится моим.

— Как красиво! — воскликнула Софья. Она очень любила стихи, и маленькая девичья библиотека поэзии в приюте Яравны была прочитана ею от корки до корки. — А кто это написал?

Она не видела лица Шани, но Софье вдруг показалось, что он мягко улыбнулся.

— Я.

— Не может быть! — рассмеялась Софья. — Неужели? Вы не похожи на поэта!

— А на кого я похож? — весело спросил Шани. — На злобного маниака, у которого единственная радость — это пытать и мучить женщин?

Это предположение рассмешило Софью до слез.

— Конечно, нет, — промолвила она, отсмеявшись. — Вы хороший. Но не поэт.

— И где же тогда автор этих стихов?

— Не знаю, — призналась Софья. — Должно быть, сидит где-нибудь в вашей канцелярии и пишет новые строчки. Или путешествует по южным землям. Или охотится на полярных медоедов…

Некоторое время они лежали на своих одеялах молча. Из домика ведьмы тянуло тонким лекарственным запахом: Худрун трудилась в поте лица. «Ух-хуу! Ух-хуу!», — прокричала какая-то птица, и Софья услышала мягкое хлопанье тяжелых крыльев. В окошко видны были звезды, щедрыми гроздьями рассыпанные по небу, а во дворе будто бы кто-то ходил: то ли лесные духи, то ли наступающее лето.

— Вы спите? — тихонько спросила Софья. Казалось, прошла вечность, прежде чем Шани негромко ответил:

— Нет.

Жар во всем теле становился невыносимым, но Софья не хотела, чтобы он прекращался. Ей было одновременно и больно, и хорошо — она и не знала, что так бывает. Медленно проведя ладонью по шершавому одеялу, Софья ощутила, как пальцы тонут в сухом щекочущем сене. Будто бы по своей воле рука двинулась дальше, осторожно раздвигая шуршащие стебельки, пока не наткнулась на пальцы Шани и не сжала их.

— Это сон, — сказала Софья глухо. — Мы просто спим.

В окошко заглянула золотистая полная луна — самым краешком. Увидела, что происходит в сарайчике, и смущенно прикрылась тучкой.

Глава 10. Нет повести печальнее на свете

Лушу нравилось быть правителем.

Он слишком засиделся в принцах — все-таки тридцать восемь лет, это не шутки — и теперь с удовольствием подписывал указы и распоряжения своим именем, принимал верительные грамоты послов и командовал армейскими парадами. К сожалению, на любимые забавы, вроде охоты, времени почти не оставалось: он лишь теперь понял, насколько занят был его отец государственными делами. Практически все требовало вмешательства, тщательного и вдумчивого рассмотрения, и Луш частенько возвращался в свои покои уже заполночь, когда ее величество уже спала сном младенца. Змеедушец разбери, да ему теперь и напиться как следует было некогда!

Впрочем, если говорить откровенно, то оно того стоило. Глядя на свое отражение в зеркале, Луш видел не привычного себя — крепко сбитого неуклюжего мужика, которого разве что темной ночью и с закрытыми глазами можно было назвать красивым или привлекательным, а гордого венценосца: не тучного, а вальяжного, не разожравшегося, а солидного, не безобразного, а благообразного. На прежнего вечного принца-неудачника смотрел истинный государь. Скромное обаяние верховной власти его не подводило.