Герой Ее Величества

— Вот те раз! — протянул Руперт. — Он проглотил мышьяк.

Я с недоверием уставился на кольцо:

— Значит, я ничего не сделал… в смысле, лютней… Я имею в виду… Ты не… ну что вот так…

— Спасибо. Несомненно, ты оказал неоценимую помощь своим вмешательством.

Я с довольным видом посмотрел на обнимающуюся парочку, а потом на моем лице отразилось отчасти понимание, а отчасти замешательство.

— Она назвала тебя Рупертом.

— Когда? — спросил Триумф через плечо Долл.

— Ну, еще до того. В смысле… — добавил я. — Но это значит… — прервал я сам себя. — Ну точно… — заикаясь, промолвил я и замолк, уставившись на Руперта и Долл, пока те наконец не оторвались друг от друга и не перевели взгляды на меня. — Ты же сэр Руперт Триумф, так? — Охотничий инстинкт журналиста зажегся в моих до того сонных глазах.

— Да, — честно признался он.

ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Суббота распускалась.

В это особенное утро не слышалось обычных для завтрака лондонца замечаний вроде: «В этом чае как будто посуду помыли», «Где мой бекон?» и «Еще несколько минут». Вместо них над кухонными столами витали странные фразы наподобие: «Это древковая часть или вольная?», «Ты видел мои новенькие рюши?» и «Убери свечу от треклятых огненных колес!».

То была Суббота Коронации, и город готовился Чертовски Здорово Провести Время, что было замечательно, если, конечно, в ваше понимание Чертовски Здорового Времяпрепровождения входят флаги, патриотические песни и потенциально смертельная комбинация фейерверков и алкоголя.

Утро излилось на Лондон, здоровое и основательное. Кроме упрямых индивидуумов, которые все еще были решительно настроены с толком закончить пятницу (большинство из них расположилось в «Верховой Кобыле»), город поднялся с постели и деловито оседлал субботу, которая обещала стать Веселым Событием (да, непременно с прописных «В» и «С»!).

Уже на рассвете городские улицы принялись исторгать из себя штандарты: яркие, хлопающие на ветру трехцветные штандарты, которые, по-видимому, появились из каждого тенистого угла так, как фокусники вытаскивают носовые платки из ртов, ушей и подмышек удивленных добровольцев, ведь еще секунду назад в означенных местах ничего не было. Столица неожиданно принарядилась в целые мили ткани, о существовании которой даже не подозревала, и могла лишь поаплодировать столь изящному трюку с искренним изумлением на лице.

За штандартами пошли флаги — тысячи флагов, подвешенных, привязанных, обернутых или еще каким-нибудь образом свисающих с каждой доступной поверхности над улицами. Длинные полотнища и узкие ленты, угрями плывущие на легком ветру, стяги и хоругви, покрывалами спадающие с водосточных желобов и карнизов, треугольные вымпелы и гвидоны, кнутами хлопающие на трубах и веревках для сушки белья, эмблемы Гильдии и Союза, ярко переливающиеся в лучах утреннего солнца.

Казалось, каждый житель города нашел у себя флаг, вытащил из коробки на антресолях, подштопал и водрузил на крышу. В дело шло все: юбилейные джеки, кресты Союза, эмблемы, вымпелы, оставшиеся после дня рождения или Рождества, орифламмы, карантинные треугольники красного цвета и клубные гвидоны. Ветры, привычно курсирующие по Лондону, неожиданно для себя запутались в акрах пузырящейся, раздувающейся ткани. Признанный острослов и весельчак сэр Томас Декретц заявил, что город рискует подхватить флагопатию, но колкость тут же потеряла всю свою прелесть, ибо произнес он ее, роясь под диваном в поисках штандарта, некогда принадлежавшего отряду его дядюшки Альберта.

Помимо реальной опасности, что весь город улетит от излишне сильного порыва ветра, существовала угроза и с другой стороны. Тайники с неразорвавшимися фейерверками заминировали Лондон с такой тщательностью, на какую не был способен ни один сапер. Если вспомнить о предполагаемом количестве алкоголя, которое жители собирались употребить по случаю праздника, то произошло бы настоящее чудо, коли все эти заряды взорвались бы, как планировалось.

Члены городских пожарных бригад сидели и мрачно пили кофе, готовясь вмешаться, когда крики на улицах из «О-о-о!» преобразуются в «А-а-а!» и в «Э, а это не твой дом был?».

Подразделения милиции в рабочем порядке останавливали взводы солдат, тащившие по улицам артиллерию.

— Скажите, а не слишком ли большое у вас количество пушек для салюта? — покорно спрашивали милиционеры, но урезонить восторженных вояк не было никакой возможности.

— Конечно, у нас нет официального разрешения, — говорили те, — но ведь сегодня Суббота Коронации, а?

— Цельтесь в небо, — напутствовали их.

— Разумеется, без вопросов, — следовал ответ, пока солдаты передавали по кругу энную бутылку рома, после чего шли вниз по улице, возвращались за позабытыми пушками и улыбались служителям порядка, чем мало тех успокаивали.

Цветочные букеты украшали каждую поверхность, еще не занятую мелким флажком или коробкой с праздничным фейерверком. Где-то остались луга, поляны и лощины, полностью лишенные цветочного покрова. Спрос на букеты был так велик, что к тому времени, как флористы добирались до Денмарк-хилл, у них оставались исключительно крапивные пучки, которым, откровенно говоря, недоставало всего, кроме попытки сойти за приличную бутоньерку.

Триумф вел Долл и меня, вашего покорного слугу Уилма Бивера, из «Лебедя» в кафе под названием «Ель» на Скиттер-лейн. Уже с шести часов утра там предлагали сладкий чай и печеные яблоки всем, кто в такую рань вздумал заняться подъемом флагов, прибиванием букетиков и прикручиванием запалов к фейерверкам, то есть практически каждому в городе.

За освинцованными, закопченными окнами скрывался небольшой зал, где, казалось, даже воздух стал коричневым от дубильных веществ. Ароматы ромашки и лаванды заполняли помещение, сочась из паровых облаков, вырывавшихся из чайников на очаге. Две дюжины, а то и больше клиентов сидели в темных кабинках, курили, посасывая горячую коричневую жидкость из фарфоровых чашек, и обсуждали деликатные вопросы вроде подтяжки фала, преимуществ хоругви перед флажком в деле наилучшего изъявления патриотизма, а также насущную проблему, будет ли туалетная кабинка достаточной защитой в случае крайне малой вероятности того, если, чисто гипотетически, все двенадцать Больших Разрывных Небесных Ракет Номер Четыре подожгут одновременно.

— Чайник ассама и фруктовый пирог, — сказал Триумф одной из официанток, когда сумел отвлечь ее внимание от разговоров про реющие, развевающиеся и полощущиеся флаги.

— Круто, да? — спросила она с радостью, принимая заказ.

— Вы даже не представляете насколько, — ответил он, выдавив натянутую улыбку.

Триумф отвел Долл и меня вглубь кафе, где посадил в кабинку, которая не просматривалась из окон и защищала от посторонних взглядов.

— Я не уверен, стоит ли мне ввязываться в ваши дела, — устало промямлил я, когда принесли чай, и осторожно коснулся опухшего лица.

— Выбор за тобой, — сказал Руперт, передавая мне горячую чашку, — но выпей, прежде чем уйти. Ты немало пережил за последнее время, поэтому тебе надо успокоить нервы.

Ваш покорный слуга взял чашку и молча сделал глоток, погрузившись в размышления. Триумф и Долл принялись жадно поглощать десерт — так, словно участвовали в конкурсе по поеданию пирогов на время.

— Ты — представитель четвертой власти, Бивер, — смахивая с губ пирожные крошки, произнес Триумф. — И похоже, неплохо владеешь пером. А у меня есть история, на которой можно сделать карьеру, и я был бы очень тебе обязан, если бы ты записал ее ради меня.

Я посмотрел на него, и во взгляде его плескалась бездна любопытства.

— Уже сегодня вечером я могу умереть. И я был бы гораздо счастливее, если бы знал, что кто-то расскажет всю правду после моей безвременной кончины.

Они заказали еще один чайник и пирог. Я вытащил карандаш и блокнот:

— Тогда расскажи мне все.

Хмурые работники Ричмонда совершали обход, вытряхивая из фонарей прожаренных мотыльков. Светильников было около четырех тысяч штук, насекомых — еще больше, не говоря уже о коротких фитилях, которые приходилось подправлять, дабы привести их в готовность для розжига.