Все перемены - к лучшему

Пока первый из незадачливых разбойников выл полночным волком, зажимая окровавленную глазницу, кнут засвистел снова. Второй успел прикрыться рукой, ударом его развернуло вправо и бросило на землю. Зазвенел по камням меч, а крестьянин уже повернулся лицом к двум остолбенелым разбойникам. Кто бы признал в этом берсерке мирного возницу? Герой любой из баллад собственной персоной.

— А ну, мелочь, прочь с дороги! — взревел он, и Кельд вложил в Песню еще одну строчку. — Чтоб духу здесь вашего не было!

Вот сейчас его и разорвут, подумал Кельд. Ведь это не лапотники какие-нибудь, профессиональные солдаты. С кнутом на четверых мечников выйти, это же только смерти искать. Правда, быстрой и безболезненной, как от серебрянки.

Однако, к его удивлению, разбойники попятились, давая телеги проехать. Кельд увидел в их глазах безмерное удивление, отражением своих собственных чувств.

Когда ошарашенная неожиданным отпором четверка осталась позади, крестьянин повернулся к Кельду.

— Вот оно как, сударь мой, — сказал он с некоторым удивлением. — Не так уж они и страшны, оказывается. А все песня Ваша, милсдарь менестрель. Уж больно захотелось мне героем побыть.

— И как, понравилось? — спросил Кельд с искренним любопытством.

— А, пожалуй что, понравилось, — согласился крестьянин, удивленно покачивая головой. — Есть что-то в геройстве энтом. Попадись мне сейчас хоть дракон — ох и огреб бы он от плетки моей! Однако ж, хлопотно это… Да и трава не скошена… Коняшке-то что зимой жрать? Нет, сударь, каждому — свое. Кому мечом махать, а кому и косой…

Песня меняет людей, подумал Кельд. Но, к сожалению, ненадолго. А потом они возвращаются к привычной жизни, изредка сожалея о несбывшемся.

Но что-то все равно остается. Этот вот крестьянин, к примеру, никогда уже не будет бояться разбойников. Он уже изменился, хотя сам того не замечает.

… А все перемены — к лучшему…

Ночь 3

Человек повернулся навстречу Аскарону, и тот отпрянул, словно увидев солнечный луч. Он не поддался Песне Предвкушения! Он либо святой, либо Охотник! Вот только святые Аскарону ни в той жизни, ни в этой не попадались пока.

Сверкнул серебром обнаженный меч. Точно, Охотник. Ну где, скажите на милость, видано, чтобы святые мечи носили? Их оружие — Слово. Вроде бы, куда более могущественное, чем сталь, хотя Аскарон больше верил в силу оружия, чем Слова.

Особенно серебряного орудия. Каковое и было сейчас в руках Охотника.

Кажется, вчера он жаловался на скуку? Этой ночью скучно наверняка не будет!

— Иди сюда, нежить, — сказал человек. Сказал уверенно, негромко, по-героически так сказал. Без всякой рисовки, буднично и устало. Плохо, ой, как плохо! Не мальчишка зеленый нынче Аскарону попался, не начинающий Охотник, а матерый, опытный зверь. Впрочем, и он, Аскарон, не вампир-однодневка, вчера только познавший вкус крови и сладость Песни Предвкушения. Что бы там Охотник не думал, а эта ночь скучной не покажется никому.

Сверкнул меч, разгоняя мрак ночи. Аскарон зашипел, обнажив острые клыки. Охотник засмеялся, и смех его резанул тонкий слух вампира. Было в нем что-то такое, сродни Песне Предвкушения. Так ли уж сильно они отличаются, Охотники и вампиры, как это принято считать?

Человек наступал. Вампир попробовал ослепить его взмахом плаща, и чуть не поплатился за это. Охотник был быстр, нечеловечески быстр… а все же уступал в скорости жителю ночи. Если б не его смертоносный меч, Аскарон уже разделался бы с ним и напился свежей, восхитительно живой крови.

Кровь Охотника — слаще всего на свете. Потому что в ней вкус Жизни смешан с восхитительным вкусом Победы. Напиток гурманов, а к ним Аскарон относил и себя.

Песня Предвкушения уже звенела в нем, заставляя забыть об осторожности. Слова ее никогда не были чем-то постоянным, Зов Ночи каждый раз слагал их по новому.

Рваный ритм Песни вел его за собой, заставляя забыть об осторожности. Взмах рукой, на которой, словно по волшебству проросли длинные смертоносные когти. Охотник успел увернуться, ответив прямым выпадом. Вампир рассмеялся, с легкостью уклонившись от удара.

Это и впрямь напоминало скорее танец, чем поединок. Две фигуры сходились и расходились в причудливых па, так и не коснувшись друг друга. Смех звучал в ночи — гордый, безумный, нездешний смех.

— Ты ведь тоже дитя ночи, Охотник, — голос Аскарона звучал торжествующе. — Стань одним из нас! Стань вампиром! Ты не пожалеешь!

— Предавший свою расу, ты хочешь, чтобы я тоже стал предателем? За все блага мира я не соглашусь быть подобным тебе!

Желание крови опалило его, поднявшись темной волной предвкушения. Аскарон зацепил, наконец, руку Охотника. Острые, как бритва, когти располосовали руку противника. Кровь, восхитительно-живая, почти черная в неверном свете тусклых фонарей.

Вампир торжествующе расхохотался, видя обреченность в глазах Охотника.

— Ты станешь одним из нас, — уверенно сказал он, готовясь к последней атаке.

Охотник отступил на шаг. Аскарон почувствовал, как в нем растет отчаянье и вновь рассмеялся. Его первая инициация! Если первую выпитую кровь можно сравнить с потерей невинности, то инициацию — с рождением ребенка. Инициировать Охотника — что может быть приятнее?

Он оскалил клыки, воля противника слабела с каждой упавшей на землю каплей крови. Еще минута — и чары Песни Предвкушения сломают волю противника, и тогда… Тогда настанет черед Песни Крови!

Зазвенел упавший на камень мостовой серебряный меч. Вампир потянулся к подставленному Охотником горлу…

Восхитительная, трепещущая струйка крови смочила гортань. На миг Аскарон забылся, промедлил, готовясь впрыснуть Охотнику в вену аридо, чтобы инициировать побежденного. Капли темной жидкости уже выступили на обнаженных клыках…

Последним усилием воли, человек выхватил кинжал и вонзил себе в грудь.

— Я никогда не стану таким, как ты! — прохрипел он с торжеством прежде, чем умереть.

Аскарон яростно зашипел. У него только что украли победу, украли нагло и цинично. И шансов отыграться не было! Мертвому не отомстишь, как не старайся.

Он присел около теплого еще тела. Что ж, хотя бы крови его он напьется вдоволь. Дурак, он так и не понял, что ему предлагают. Испугался перемен, испугался того, что привычный ему мир в следующий миг обрушится навсегда и бесповоротно.

Глупец! Ведь все перемены — к лучшему…