Когда боги спали

Когда банды демонов пересекли Запретную Пустыню, Сафар был занят тем, что, идя по стопам отца, овладевал этим самым священным ремеслом. И постичь таинства ремесла было верхом мечтаний Сафара. Но как некогда сказал мудрец: «Если хочешь, чтобы боги посмеялись над тобой… расскажи им о своих планах».

День, который покончил с его юношескими мечтами, начался задолго до рассвета, как начинались все дни в Кирании. Стояла ранняя весна, и по утрам было холодно, так что одной из его сестер пришлось постучать по нарам, где он уютно спал на пуховой перине, древком метлы.

Он заворчал, выбираясь из сладостных сновидений, где он купался в теплых водах с обнаженными девственницами. Ему ведь было всего семнадцать лет — возраст, в котором подобные сновидения почти реальны и столь же часты, как и упреки незадачливой судьбе.

Затем он услыхал, как в стойле внизу жалобно заблеяла Найя, лучшая коза их семьи. Она была прекрасным животным, и Сафару казалась ненавистной сама мысль о том, что она страдает. Сафар соскочил с нар на надраенные доски пола. Подтащив к себе сундучок, в котором хранились его пожитки, он торопливо натянул на себя одежды — потрепанные кожаные штаны, свитер и тяжелые рабочие башмаки. Матушка уже суетилась возле очага, засыпая сушеные яблоки в овсянку — их завтрак.

Она прищелкнула языком, укоряя его за позднее пробуждение, и сунула ему ломоть хлеба, намазанного грушевым джемом, чтобы поддержать его силы, пока дойка не кончится. Сафар был средним ребенком, но единственным мальчиком из шести детей, поэтому сестры и мать любили его и баловали.

— Поторопись, Сафар, — сказала мать. — Отец скоро вернется завтракать.

Сафар знал, что отец находится в пристроенной к дому мастерской, проверяя результаты ночного обжига. Старший Тимур, которого звали Каджи, предпочитал, чтобы семья собиралась вместе за столом, особенно после того, как предыдущей весной вышла замуж его старшая дочь. Он скучал без нее, хотя она проживала всего в какой-то миле от их дома.

— Кетера умела рассмешить меня, — любил приговаривать Каджи. — А когда я смеюсь, радость передается и глине. А что еще нужно для хорошего покрытия глазурью?

Никто из остальных детей не огорчался из-за предпочтения, оказываемого старшей дочери. Кетера всех умела рассмешить. И все они за нее переживали, поскольку она ждала своего первенца и беременность переносила с трудом.

Набив рот хлебом и джемом, Сафар с грохотом спустился по лестнице и зажег масляную лампу. Перед ним стояло несколько горшков, слепленных из радостной глины отца и покрытых чистейшей белой глазурью. Но для начала он, как обычно, приласкал Найю. Она давала восхитительное молоко, и мать частенько упрекала его в том, что больше молока попадает ему в рот, нежели в горшок.

— И почему, как только что-то случается, сразу во всем обвиняют меня? — протестовал он.

— Да потому, что у тебя на подбородке остались следы молока, маленький воришка, — говорила она.

Сафар всегда попадался на этом, тут же принимался вытирать рот, а вся семья покатывалась с хохоту, глядя на его смущение.

— Не вздумай стать бандитом, Сафар, — шутил отец. — Хозяин первого же каравана, который ты ограбишь, тут же поймает тебя. И все, что останется от нашего сына — голова на колу.

Хозяева караванов круто обходились с пойманными ворами. Лишь недостаток времени не позволял им насладиться пытками, которые были милосердно недолгими. Тем не менее всегда находилось время, чтобы отрезать голову пойманному и выставить ее повыше в назидание другим.

В это утро Найя казалась встревоженной сильнее обычного. Когда Сафар снял тряпку, обвязанную вокруг сосков, чтобы не запачкались, то увидел несколько розоватых нарывов. Осмотрев тряпку, он увидел, что она протерлась с одной стороны. Значит, всю ночь лохмотья терлись о вымя.

— Не волнуйся, маленькая кормилица, — пробормотал он. — Сафар все поправит.

Он огляделся, проверяя, не видит ли кто, чем он собирается заняться. Сестры ушли на озеро за водой, так что в хлеву не было никого, кроме коз и других животных. Сафар в раздумье почесал голову. В сырую весну такие нарывы появлялись часто. Хотя Тимуры держали в чистоте хлев — особенно ту его часть, где содержались животные, дающие молоко, — все же любая инфекция могла проникнуть в такие вот ранки.

Взгляд его упал на лампу, стоящую на табуретке. Обмакнув пальцы в масло, он смазал козье вымя. Затем сотворил небольшое заклинание, обмазывая нарывы:

Нарывы исчезли. Осталось лишь розоватое местечко на вымени, да и оно быстро рассасывалось.

— С кем это ты разговариваешь? — спросила мать.

Он виновато покраснел, затем ответил:

— Ни с кем, мама. Я просто… песню напевал.

В те дни Сафар ощущал потребность скрывать свои магические таланты от других.

Удовлетворившись ответом, мать ничего не сказала.

Сафар быстро покончил с дойкой и прочей подсобной работой, и когда поднялся наверх, отец и сестры уже сидели за столом.

Рассвело, и все пребывали в добром расположении духа. От вида еды, расставленной на грубом деревянном столе, настроение поднялось еще больше. Мать приготовила овсянку, хлеб, поджаренный над огнем, толстые ломти сыра, покрытого хрустящей корочкой, поскольку она держала его близ раскаленных углей. Завтрак они завершали молоком, еще сохранившим в себе тепло козы. Много лет спустя, став знающим и умудренным жизнью человеком, Сафар помнил эти застолья. И никакие последующие пиршества не радовали его больше простой пищи.

— Вечером ты вернулся поздно, Каджи, — сказала мать, подавая отцу еще кусок поджаренного хлеба. — Должно быть, у совета накопилось много дел.

Отец скривился. Раз в месяц совет старейшин деревни собирался в доме у главы. Как правило, дел у них было мало, и собирались они в основном затем, чтобы обменяться слухами, посудачить под ячменную водку из чаш Тимура.

— Действительно, — ответил отец, — дел было много. Со дня на день ожидается караван, да и сезон сева на носу.

Мать весело фыркнула. В Кирании у женщин был свой совет, который тоже заседал регулярно. Тоже за слухами и старыми байками. Правда, пили там чай, приправленный перебродившим молоком.

Каджи усмехнулся, и вся семья поняла, что ему есть что рассказать действительно интересное. Сафар и остальные пригнулись в ожидании к столу.

— Ох, — сказал отец, — чуть не забыл. В нашей деревне прибавилось жильцов.

Брови матери взметнулись вверх.

— Ребенок родился? — спросила она. — Странно. Вот уже несколько месяцев никто из известных мне женщин не был благословлен таким подарком. Включая и наших собственных дочерей.

— Что ж, тут ты ошиблась, Мирна, — сказал отец. — Новый ребенок появился в Кирании только вчера. И уже достаточно большой. Почти шести футов росту. И весит он почти столько же, сколько Сафар.

Мирна нетерпеливо фыркнула:

— Если ты не хочешь, чтобы второй горшок с овсянкой оказался у тебя на голове, Каджи Тимур, то сейчас же объяснись.

— Да все достаточно просто, — сказал отец Сафара. — Клан Бабор попросил приютить их ребенка. — Семейство Бабор возглавляло достаточно многочисленное и свирепое племя, живущее в двух неделях переезда от Кирании. — Молодого человека зовут Ирадж Протарус, — продолжил Каджи. — У него в семье какие-то трудности. Он поживет при храме, пока его дядя не пришлет за ним.

— Протарус? — спросила Мирна. — Не слыхала такой фамилии.

Каджи пожал плечами.

— Они родственники жены главы Бабор. Живут где-то на юге. Если верить парню, люди они влиятельные. А парень симпатичный и твоего приблизительно возраста, Сафар. Хорошо воспитан. Неплохо одевается. И язык хорошо подвешен. Такие люди обычно командуют слугами.