Всадник Мёртвой Луны 33 (СИ)

Фигура, закутанная в балахон, стояла там молча, лишь пристально глядя сверху на Владислава - и тем не менее он чувствовал в этом взгляде жёсткий, хотя и совершено безмолвный приказ взойти туда, наверх, к обладателю этого страшного взгляда. Вокруг царила совершенно полная, просто могильная тишина, нарушаемая лишь едва слышимым слабым звуком как бы равномерного падения капель воды на гулкий камень.

Почти не чувствуя тела, он, как во сне, начал медленно подниматься по крутым, узким, скользким ступеням. Дождавшись его, стоявший на лестнице бесшумно повернулся, и, в свою очередь, начал медленное восхождение по ступеням, уходящим во мрак. Подъём этот, как показалось Владиславу, продолжался почти целую вечность. Они неторопливо плыли во тьме, и пять ослепительно алых звёзд, высоко взметнувшихся над его провожатым, маленьким созвездием плавно кружили прямо на головой у Владислава, которому вдруг начало представляться, что они оба уже вовсе и не поднимаются по ступеням, а лишь возносятся бесшумно в струях мерно вздымающегося снизу необоримого ветра, влекущего их на своих невидимых струях.

Потом впереди обнаружилось чуть видимое, синеватое свечение, которое, постепенно разгораясь, становилось всё ярче и ярче, пока всё вокруг уже не было полностью залито этим гнилостным, режущим глаза своей немилосердной жесткостью светом.

И тут они, как-то совершенно неожиданно, вдруг очутились посреди огромного круглого зала, венчающегося куполом опрокинутой полусферы, закругления которой начинались уже прямо от самого её пола - белесо-сиреневого в этом освещении. Свет здесь исходил, казалось, от самых этих скруглённых стен, а в центре купола, совершенно багровым пламенем сияла нестерпимая, кровавая звезда. Багровость эта, истекающая сверху, смешиваясь с блеклостью синевы, льющейся здесь практически отовсюду, окрашивала синеву эту в нестерпимо душащую взор алость совершенно непередаваемого оттенка.

Они стояли в самой середине зала, прямо под пылающей сверху звездой, заливаемые её кровавыми лучами, будто струящимися по их телам. Сейчас, стоя радом со своим провожатым, Владислав увидел, что у того, в правой руке, уже нет никакого пятисвечника, а вместо этого его иссохшие, чёрные, как у мумии пальцы сжимают толстый посох угольно чёрного цвета, покрытый затейливой вязью струящихся по его поверхности тончайших огненных прожилок, в своей изменчивости непрестанно складывающихся в сложнейший узор линий, бегущих по его поверхности. Вершина посоха венчалась прозрачным, словно из горного хрусталя, шаром, в котором чуть тлел внутри яркий язычок тёмного пламени.

Спутник его ударил трижды посохом своим по белым, мраморным плитам пола. Удары эти, глухие, но громкие, совершенно отчётливо раздающиеся в окружающей их пустоте, ушли к стенам зала, и умерли там, не породив ни малейшего эха.

Но словно на призыв ударов этих, из белесости воздуха зала начали постепенно уплотняться, словно проявляясь из призрачного сияния, наполняющего его, смутные белесые фигуры, которые немедленно же начали кружить вокруг них в каком-то странном, неторопливом, завораживающем хороводе. Постепенно они становились всё отчётливее и отчётливее, и вот уже из этой белесости проступили воины в доспехах, плащах, и конических шлемах с развевающимися плюмажами.

Всё на этих воинах было совершенно одинакового, мертвенно белесого цвета, такого, каким бывает снег на морозной равнине в безлунную ночь. Лица их были закрыты спущенными личинами - различных оттенков выражения полной, безжизненной и бесчувственной отрешённости, искусно выкованной в этом странном металле.

Вращение хоровода всё замедлялось и замедлялось, пока не остановилось вовсе. Полная, совершенно ватная, ничем не нарушаемая тишина вдруг дрогнула, и непонятно который из круга спросил тихим, но совершенно отчетливым голосом, безжизненным, ровным, и лишённым и малейшего проблеска хоть какого-то чувства.

- Кого ж ты привёл к нам, ходящий между мирами?

- Я привёл к вам воина Башни Тьмы, посланного ею в наш Град вечной тени. - Глуховатым, но таким же, совершенно отчётливым, чуть вибрирующим голосом отозвался его провожатый. - Я привёл к вам воина круга братства изумрудного кольца. Я привёл к вам того, чей взор открыт, и кто бодрствует в час, когда все вокруг спят беспробудно. Я привёл к вам того, чья судьба не открыта для ничьего взгляда, и чей рок не сосчитан в сплетениях судеб. Я привёл к вам того, чьи ночи кажутся днями, и чьих дней не касается солнечный свет!

- Что он хочет найти здесь, где чёрное пламя Удуна освещает лишь тень непроявленной тьмы?

- Он не ведает сам, что за рок, что за зов, что за жажда позвала сердце его в сплетение наших миров!

- Хорошо. Пусть тогда всё решает огонь воплощенья, что пылает извечно на камне Основа Основ!

Владислав взглянул на свою правую руку, и ужасом увидел, что вся её ладонь объята холодным, переливающимся, зеленоватым светом, струящимся из камня на кольце, всегда надетом там у него на палец. Свет этот, словно бы от факела, крепко зажатого в этой ладони, лучился во все стороны мерным, слегка маслянистым блеском, и была в этих переливах какая-то совершенно необоримая, могущественная безнадёжность, сковывающая сознание ощущением незримой, и совершенно неразрушимой связи с такими же как и он носителями коварной награды. Было в этой незримой связи ощущение их совместной, единой силы, соединяющей их в неразрушимом воинском строе, непреодолимом, и всесокрушающем. Но было также и ощущение полной, практически рабской подчинённости этому строю любого из составляющих его замкнутый круг.

Окружавшее их кольцо воинов раздалась, и там образовался небольшой промежуток - как раз для них двоих. Его провожатый медленно, неслышно плывя над полом, двинулся в направлении этого разрыва, и Владислав, совершенно безвольно и бездумно, последовал за ним. Влившись в окружающее их кольцо призрачных воинов, они повернулись лицами к его середине, только что ими покинутой. Строй вокруг них снова сомкнулся как бы в неразрывное, единое целое, и Владислав с ужасом почувствовал, что, постепенно растворяясь, он как бы вливается в его слитную цельность, становясь лишь её нераздельной частностью.

Вместе со всеми остальными он начал плавное вращение в их хороводе. Голова у него закружилось, сознание поплыло, и он, как в полусне, сквозь колыхание белесой пелены перед глазами, вдруг увидел, как середина зала начала плавно вздуваться, пока не треснула, как мыльный пузырь. И из этой трещины прорвалось чёрно-багровое пламя, и заплясало змеящимися языками на плитах белого мрамора.

И от извивов этого пламени начала вдруг, просачиваясь постепенно во все стороны, заполнять зал тягучая, почти что на самой грани восприятия мелодия звуков, напоминающая равномерное, чуть потрескивающее гудение, вибрирующее в каком-то совершенно завораживающем ритме.

Он услышал тихое, слитное пение вырывающееся из уст каждого, составляющего их круг, и с изумлением осознал, что и его уста, помимо воли его, также произносят слова этого странного, равномерно поднимающегося и опускающегося в тоне заунывного напева гимна, звучащего на каком-то неведомом ему языке, но смысл которого совершенно ясно, при этом, осознавался им до самых мельчайших подробностей.

Только Ночь, и только Тьма,

Только мёртвая Зима,

Только холод, только снег

Приютил навеки всех.

Только вьюга, только стынь,

Ты бредёшь сквозь тьму один,

Никого вокруг тебя -

Только вымерзшая тьма!

Нет ни сердца, ни дыханья,

Нет ни крови, ни сознанья,

Нет надежды у тебя

Встретить тень чужого дня.

Ты теперь один остался

Среди мёртвого пространства,

И теперь твоя судьба

Здесь навек предрешена!

Пламя посреди зала продолжало плясать на плитах тяжёлыми, маслянистыми языками, исходящими чёрно-багровой яростью, от которых одновременно распространялся во все стороны совершенно испепеляющий жар, и смертельно ледянящий холод. Чудовищная сила таилась в этом пламени, и необоримое, совершенно нечеловеческое могущество. Оно было одновременно оживотворяемо какой-то совершенно странной жизнью, и, при этом, от него исходило ощущение застывшей, замораживающей всё вокруг себя мертвенности.