Ивашка бежит за конём

— Ты меня чуть не утопил.

— Я утопил, я и вытащил. Чего губы надул? И меня так-то топили, иначе не выучишься. Иной, бывает, и до смерти утопнет. Зато другие все как рыбки поплывут. Ты, слушай, спрячь меня завтра на вашей ладье. А то мой дядька, такой-сякой, меня выдрать собираетс я — только палку потолще не успел подобрать…

Ну и Ярмошка! Как это Ивашка раньше не догадался с ребятами дружить? Таково весело!

Весь день они баловались, пока Мудрила не нахмурил брови, не пригрозил:

— Обоих выдеру!

Они и присмирели. Ивашка Ярмошке сказки сказывает, а тот взвизгивает, пищит:

— Ой, такой-сякой, чего выдумал!

Плыли ладьи по Каспле-реке, перегоняет их большой корабль. Бока у него высоко взведены, резьбой разукрашены. На носу вырезана птичья голова, клюв разинутый. На корме навес из цветной ткани. Двадцать пар вёсел в лад вздымаются, плавно ложатся.

Мудрила посмотрел, говорит:

— Хищные птицы — варяги. Купцы, а разбойники. Раньше нас доберутся до волока, очередь перебьют.

Ярмошка им кулак показывает, пищит:

— Такие-сякие! Ивашка думает:

"Я бы на таком корабле поплыл, все края земли повидал".

Корабль их нагоняет, перегнал, вперёд ушёл, скрылся. Плывут, плывут ладьи по Каспле-реке, выплыли на Касплинское озеро. Отсюда дальше водой пути пет.

На том берегу село Каспля, а живут там всё волочане. Село богатое, княжеское, и за старшего там княжеский приказчик — тиун.

Пристали ладьи к берегу, мужики собрались в кружок, пошептались, достали деньги у кого сколько было. Кто ногату, кто несколько кун — собрали полгривны, ссыпали в рукавицы. Мудрила сунул рукавицы за пояс, пошёл к волоцкому тиуну договариваться — дал бы ем у волочан ладьи через волок переволочить. Тиун приветливый, говорит ласково:

— Я бы и рад, да очередь установлена. Наперёд всех иноземные гости. Сейчас варяжский корабль перетаскивают. Ещё дожидается смоленский купец. Ещё другие тут есть купцы. Они кинули жребий, кому первому ехать. У них товар, им надо без задержки. А вам уж при дётся немного обождать.

— И у нас товар, — говорит Мудрила. — Наш товар ладьи. Весна кончается, все купцы проедут, кому тогда наши ладьи нужны.

Больше он не стал терять слов, а достал из-за пояса рукавицы и с поклоном подал тиуну.

— Прими, не побрезгай.

Тиун рукавицы принял и говорит:

— Так и быть. Я тебя пущу сейчас же за смоленским купцом, а остальные уж после.

— А вперёд нельзя?

— Вперёд не могу. По княжьему договору я за варягами, за немцами должен перевезти смоленских, а остальные уж потом. Недолго потерпи, не задержу.

И в самом деле, вскоре спустились к их ладьям волочане, тащат полозья. Накинулись они на большую ладью, за работу взялись.

Вот набили они на кузов ладьи два полоза для волоченья. Привязали толстые канаты, а на концах канатов — кожаные лямки. Они те лямки перекинули через грудь, запряглись, будто лошади, тянут-во-локут. Однако же у лошади четыре ноги, а человеку всего две дад ены, ему тяжелей.

Мужики-ладейники приналегли, сзади ладью толкают, помогают волочанам. И Ивашка с Ярмошкой сунулись помогать, да их шуганули. Ещё придавит, искалечит — возись тогда с вами.

Переволокли ладью, а за ней и две меньших тоже переволокли. Полозья сняли, спустили ладьи на воду. Волочане вернулись к себе в село, а ладьи поплыли по Днепру-реке к Смоленску.

Глава пятая

У КНЯЖЬИХ ВОРОТ

Стоит Смоленск-город на торговом пути "из варяг в греки" — в оба конца его не минуешь. От этой торговли город богатеет и ширится. Ещё бы немного — Новгороду Великому и самому престольному Киеву носы утрёт.

Ярмошка изумляется:

— Эх, такой-сякой город! Чего только на свете не бывает! Ивашка, гляди-ко!

Ивашке в городах ещё не случалось бывать. Он за Мудрилину рубаху крепко держится — боится потеряться. Он по сторонам глазеет, рот разинул — сейчас ворона залетит!

Ох и город! На высоком берегу Днепра, на Соборной горе, кремль-детинец — крепкие стены. А в детинце соборный храм — его ещё Владимир Мономах строил. Ещё когда Мудрила младенцем был.

Им на горе делать нечего, они туда и не пошли, издали полюбовались.

— Эх, такой-сякой город Смоленск, распрекрасный какой!

Под горой к реке спускаются Подолия, Пятницкий и Крылошевский концы и Петровское Сто. Здесь живут купцы и ремесленники, здесь большая торговая площадь.

Мудриле надо тётке Любаше городской гостипец купить — платок, или подвески с финифтью, или ещё что. Они и пошли на торговую площадь.

Товары здесь со всех концов земли — от варяг с полуночи, немцев с запада, арабов с востока и здешних мастеров разные изделия.

Мудрила ходит по рядам, выбирает, приценивается, а то просто остановится, заглядится, а цену не спрашивает. Знает — это ему не по карману, это не для ремесленных людей.

Ярмошка кричит:

— Ой, Ивашка, глянь на мечи! Такой меч — все головы с плеч. Гляди, гляди!

Ивашка на мечи не глядит, ему нравятся заморские ткани: уж так разузорены — и листья, и завитки, и птицы на них, и звери. Вот бы Аннушке к празднику обнова! Он говорит:

— Посмотри, Ярмошка, красиво как!

— Нет, — говорит Ярмошка. — На кой они? Из них портянки нарвать, — пожалуй, ногу сотрёшь, жёстко будет.

Мудрила купил жене платок, мальчишкам по коняшке — по прянику. Ивашка спрашивает:

— Дяденька Мудрила, когда начнём Аннушку искать?

Мудрила отвечает:

— Надо на Смядынь идти.

На Смядыни — княжеский двор. Хоромы двухъярусные, башни и переходы — всё каменное, каменным кружевом оторочено, и какой мастер-камнерезец его из цельного камня высек. Великая церковь Бориса и Глеба, с трёх сторон окружённая галереей.

— Эх, — говорит Ярмошка, — все паши Лодейницы бы здесь уместились, вечерком выходили бы люди в галерею посидеть, посудачить.

Ивашка думает:

"Ой, в каком богатстве Аннушка живёт! Она на нас, может, и смотреть не захочет… Да нет, обрадуется".

Однако ж Мудрила в княжьи хоромы не идёт. Он присел на камушек против княжьих ворот, Ивашке с Ярмошкой велел рядом примоститься. Сидят-ждут. А чего ждать-то? Пойти бы туда поскорей!

А Мудрила сидит, и им сидеть приходится.

Вот выходит из ворот какой-то человек. Пожилой человек, одет просто: должно быть, из слуг кто-нибудь. Он прислонился к столбу, стоит, соломинку жуёт, о чём-то о своём думает.

Мудрила снимает шапку, подходит к нему, низко кланяется, говорит:

— Мы девушку ищем. Ваши дружинники её украли.

Этот человек жуёт соломинку, конец выплюнул и не смотрит на них оловянными своими глазами, говорит:

— Ничего не знаю.

Мудрила ещё ниже кланяется, просит:

— Будь добрый, скажи. Я тебя отблагодарю, за мной не пропадёт. Недели две тому назад, в селе Малом, девушка по пятнадцатому году, косы длинные.

Этот человек соломинку вынул изо рта, посмотрел на неё, понюхал, опять сунул в рот, говорит:

— Опоздали.

— Чего так?

— Были у нас девушки из этого села, да третьего дня наши молодцы их варяжскому купцу выменяли.

— Может, одна осталась? — спрашивает Ивашка.

— Тьфу! Сказано — всех променяли. Их варяг в Киев увёз. Больше я ничего не знаю. — И протягивает Мудриле руку ладонью кверху.

Мудрила порылся в кошеле, достал денежку помельче, сунул ему и прочь пошёл. Ивашка с Ярмошкой следом бредут.

— Больше искать негде, — говорит Мудрила. "В Киев увезли, — думает Ивашка. — Далеко до Киева. Не добраться туда".

Вот они идут по улице — Мудрила-то впереди, Ивашка с Ярмошкой позади. И Ярмошка то и дело через плечо оглядывается.

Ивашка спрашивает:

— Чего там?

Ярмошка в ответ шёпотом пищит:

— Какой-то дядька от самых от ворот идёт за нами следом, не отстаёт. Ты глянь потихоньку.

Ивашка оглянулся. В самом деле идёт человек. Не старый и не молодой, щёки румяные, борода завитая и одежда хоть тёмная, да, видать, дорогая. На поясе у него меч и малые весы.