Силой и властью (СИ)

Айсинар взял подарок и развернул - сталь и позолота блеснули в масляном свете ламп. В холстине оказался кинжал: листовидный клинок, витая рогатая гарда и голубые шелковые кисти на рукояти. Пальцы старика дрогнули, лицо заметно потемнело - и скорбь заглушила все остальные чувства. Сабаар сглотнул приторно-горький комок набежавшей слюны и, пряча когти, вцепился в подоконник.

Старик опустил подарок на стол и отвернулся.

- Отчего же не берешь, руки жжет? Или не узнал?

- Как не узнать? Этот кинжал я когда-то сам подарил. Сражаться таким умел только Гайяри.

Нарайн вернулся на свое место за столом и снова налил вина, но пить не стал, только в упор посмотрел на гостя:

- Помнишь ли ты его, Айсинар Лен, бывший отец-избранник Форума? Стоил ли мальчишка Вейз чести верного вещателя, жизней моих родных, войны и разрушений?

Вместо ответа Айсинар спросил:

- Как он умер? - и тоже поднял взгляд на хозяина. - Расскажи.

- Долго. Они все умирали долго и все умерли - наемники ру-Цвингара знают свое дело. Салему, правда, я забрал. Десять лет прошло, прежде я решился покончить и с ней. Вы все еще хотите, чтобы я был голосом Орбина?

Гости не нашлись, что ответить, тогда Нарайн продолжил:

- Что же, раз так, я тоже хочу свою сделку, Айсинар Лен. Твою внучку Луциату. Я прошу в жены Луциату Лен и, конечно, ее приданое. Согласен?

Оба гостя оглянулись на Айсинара.

Не откажет. Согласие убьет старика, но он не откажет, отчетливо понял Сабаар и вдруг догадался, что старик этот совсем не так стар, как кажется.

- Согласен.

- Значит, решено: жду грамоту и публичных заявлений. Вот теперь мы все-таки выпьем, - Нарайн поднял кубок, остальные последовали за ним.

Выпив вина, гости вспомнили о позднем часе и спешно удалились.

Когда Нарайн Орс остался один, Сабаар перестал таиться - вышел к хозяину. Его глаза наверняка еще горели зеленью, но Орс, как ни странно, не удивился.

- Я давно жду тебя, с того самого дня на ярмарке, - сказал он. - Когда-то наш командир говорил, что меч хранителя на шею каждый из нас заслужил не по разу. Прав был, про меня - так точно. Я только боялся не свершить месть - Лен-то все еще был жив... а сегодня посмотрел на него - и отпустило. Значит, теперь можно, пора. Луциата себе помоложе найдет... А клинок-то шельмец оставил, верно в самом деле руки обжег.

И тихо засмеялся.

Сабаар было подумал, что Нарайн пьян, но прислушался и понял - правда, отпустило. Вряд ли, конечно, у него получится собрать по кускам и снова скрепить душу, но ненависть ушла, оставив после себя зияющую пустоту.

- Нет, - ответил он, - смерть - это покой, а ты не заслужил покоя, Нарайн Орс. Потому живи. Я расскажу Адалану, кто его родители.

Сабаар уже хотел уйти, как пришел, через окно, но хозяин его окликнул:

- Постой, хранитель. Возьми кинжал, отдай мальчику. И пусть Творящие дадут ему жизнь светлее и счастливее, чем нам.

Последнее время деда Бораса все чаще мучили боли: то пересекает спину, то ноги стынут до ломоты, а вот сегодня заболела душа. Вспомнились мать, отец, братья и сестры... и почему-то мертвецы. Оказалось, что у Бо еще есть стыд... да какой там стыд! И чего, в конце концов, ему стыдиться? Люди - зверье, прав тот, чьи зубы крепче - это Борас усвоил еще в детстве и с тех пор ничего не переменилось. Просто старость - вот и болит. А раз заболела даже совесть... лучше хлебнуть винца - и спать. У смотрителя невольничьей школы немало дел, и завтра меньше не станет. Бо накинул плащ, прихватил початый кувшин и вышел проветриться.

Ночь была безлунная, во внутреннем дворике большого орбинского дома, укрепленного не хуже цитадели, так и вовсе стоял мрак, но, затворив за собой дверь, Борас сразу понял, что не один - чутье еще ни разу не подводило старого вояку. Он посмотрел по сторонам, прошел до спрятанной под кустами скамьи и, никого не обнаружив, громко позвал:

- Эй, кто тут?! Выходи!

Тонкая тень отделилась от стены, беззвучно приблизилась, встала напротив, и Борас разглядел мальчишку. Сначала он подумал, что кто-то из воспитанников ослушался и вышел во двор ночью, но, приглядевшись, понял, что ошибся: этот был старше, увереннее, совсем его не боялся. К тому же в глазах юноши дед Бо разглядел решимость, а на поясе у бедра - меч.

- Кто ты, парень?

- Твоя смерть.

Фраза звучала глупо, но Бо сразу поверил - почему-то вспомнился лагерь у стен Орбина, день подписания мира. Белоголовый ребенок принес кнезу сокола и многим указал дорогу. «Плачь, Борас» - сказал он тогда, а слез не было.

Борас поднял глаза к звездам: последняя ночь - и все, конец... - дожился. Потом тяжело опустился на скамью у стены, поднес ко рту бутыль, отхлебнул. В нос ударил кислый запах вина из плодов ночной невесты. Старик пьяно усмехнулся:

- Какие громкие слова! Думаешь, я боюсь смерти? Да и кто ты такой, чтобы судить меня?

- Я пришел не пугать, и судить - не мое дело, - глаза парнишки блеснули огнем в темноте, - Я лишь хочу избавить от страха своего маленького брата и других детей этого места. Ты источаешь боль и страх, твое существование противно великой Хаа.

- Хранитель... а где ты был, когда порубежный орбинский отряд забрел в нашу деревню? Тогда я ждал, молился... Впрочем, тогда, наверное, еще твой дед на девок не глядел... или как там это у вас бывает? - Он еще раз отхлебнул из бутыли, отер губы рукавом и продолжил. - Знаешь, сколько разных способов напугать знает простой орбинский каратель? О-очень просвещенный народ... Когда они ушли, мне пришлось четырнадцать человек добить, а оружия не было... я их руками душил... силенок не хватало - мне тогда как раз тринадцать сравнялось - так камнями... Самого-то меня добить было некому, вот и выжил. Я хотя бы честнее: никого жить не оставляю.

- Я не сужу тебя, умгар, я могу понять...

- Что ты там понять можешь, молокосос! - взвился Борас, но, глянув в лицо хранителя, осекся: из мерцающих глаз на него смотрел он сам - свихнувшийся от внезапной беды ребенок полувековой давности.

- Я слышу твою боль, но это не важно. Боль кричит о болезни, болезнь надо лечить.

- Значит, я - болезнь, а ты - лекарь? Вот как... - Бо опять скривился в усмешке. - А кого это ты братом величаешь? Уж не моего ли сладкого златокудрого мальчика? Вырос он, значит, и меня помнит... Любишь его?

- Люблю.

- И я любил... Ну и каков он вырос, хорош?

- Каков он - ты лучше меня знаешь.

Несмотря ни на что, голос мальчишки оставался спокойным. Старик Бо не мог поверить - неужели это дитя вот так и убьет его, сочувствуя и жалея? Его, старого наемника, насильника и убийцу, собственными руками прикончившего не один десяток таких же сопляков? Бораса разобрало во что бы то ни стало вывести парня из себя, даже близкая смерть перестала волновать.

- Уж поверь мне, старику, знаю - мой сладкий пошибче меня будет, и место его - вот здесь, - он притопнул ногой по скудной травке, - под этой самой скамейкой, рядом с матушкой...

Мальчишка невольно глянул вниз и вдруг дернулся, оскалился совсем по-звериному, черты лица дрогнули, искажаясь нечеловеческой злобой. Он, как за спасение, схватился за рукоять меча и зарычал:

- Заткнись, ублюдок!..

Ага, злится! Старик снова поднес бутыль ко рту, глотнул и продолжил:

- Я-то не ублюдок, второй сын Раду и Смилки из Стылых Рос, а вот Адалан...

- Я сказал: заткнись, а то...

- А то что? Убьешь? - Бораса даже смех разобрал. - А ты все же послушай, палач Любви Творящей, тебе полезно. Старшая кровь Орбина, первородные, совершенные... подонки из подонков, все как один: ни души, ни совести, ни чести - только собственные блажь да похоть. Думаешь, зря про их непотребства по всему миру легенды ходят? Деды нашего малютки на чем-то там схлестнулись в своем форуме, и один другого со свету сжил, вместе с чадами и домочадцами, власть и богатства к рукам прибрал... об одном только не позаботился: старший сынок его врага сбежать успел, наследничек... Уж он-то за отца сполна расплатился! Нет, он крошек Вейзов пальцем не тронул - хозяин рук пачкать не уважает - зато самолично присматривал, чтобы никому из них мало не досталось. Только девчонку-красавицу - во всем свете краше не сыщешь - себе оставил. Сопляк был, вроде тебя, но против Нарайна Орса я и тогда не пошел, и сейчас испугаюсь...