Ангел Габриеля

Увидев его, она замерла. Она еще ни с кем не разговаривала с глазу на глаз с тех пор, как попала в аварию, а принимая во внимание обстоятельства, заговорить с Габриелем было для нее труднее всего. Однако она никогда не искала легких путей, кроме того, он казался ей вполне порядочным, скромным парнем. Так что, подойдя ближе, она спросила:

— Почему все мужчины так себя ведут у воды?

— Прошу прощения? — не понял он.

— Если поставить мужчину рядом с водоемом, в конце концов он непременно начнет в него что-нибудь бросать. Почему так происходит?

Габриель на секунду задумался.

— Думаю, это заложено генетически. Мы бросаем все, что ни попадет под руку, а женщинам непременно нужно присесть помочиться. Это просто одно из половых различий.

— Как это?

— Таковы женщины: покажите им водную гладь — и им непременно понадобится сходить в кустики.

— Чепуха.

— Ты думаешь?

— Да.

— Откровенный ответ.

Габриель продолжил бросать в воду кусочки коры, и Джули повернулась, чтобы уйти.

— Вот видишь, — произнес Габриель.

— Что?

— Тебе захотелось пи-пи. Я не ошибся?

— Нет, не захотелось. Я просто искала что-нибудь подходящее, чтобы тоже бросить, — ответила Джули.

Габриель улыбнулся:

— Ну и как тебе все это?

Джули не ответила.

— Я задаюсь вопросом, не сошел ли я с ума? — пояснил Габриель. — Элли по образованию психиатрическая медсестра. Она говорит, что сумасшествие нередко связано с религией. Больные часто воображают себя Богом или Иисусом. Это весьма распространенная мания. Мне хотелось бы знать, не нахожусь ли я в состоянии психического расстройства подобного рода.

— А как насчет нас, остальных?

— Не знаю. Вы либо не существуете, либо являетесь обыкновенными людьми, которых я принимаю за таких же мертвецов, как я, посещающих вместе со мной психотерапевтическую группу.

— Сумасшествие может так проявляться?

— Не имею понятия. Прежде я никогда не сходил с ума и не знаю, как обстоит дело на этот раз.

— Эти рассуждения не кажутся мне убедительными.

— А есть идеи получше?

— Нет. Я предполагала, что все это мне снится, мне даже приходило в голову, что, возможно, я стала невольной участницей какого-то сумасшедшего эксперимента… ну, сам понимаешь, будто меня похитили… или что-нибудь в таком роде…

— Ты считаешь, нас заставляет лечиться какая-то группа мерзавцев, студентов-психологов? — улыбнулся Габриель.

— Что-то вроде того. Но чем дольше я здесь нахожусь, чем чаще просыпаюсь в своей комнате и чем чаще усаживаюсь в кружок с тобой и остальными, тем больше мне кажется, будто все обстоит именно так, как говорят нам наши Пинки и Перки. [88] Но главная трагедия в том, что я не чувствую того, что, насколько я знаю, должна чувствовать.

— Например?

— Не чувствую горя. Просто ощущаю какое-то оцепенение.

— А меня от всего этого мутит. И я чувствую, будто готов взорваться и заорать что есть мочи.

— Но это было бы разумно, так почему бы тебе именно так и не поступить? Свихнуться в нынешних условиях было бы признаком здравомыслия.

— Не знаю… Что-то меня останавливает. Каждый вечер, возвращаясь в свою комнату, я пытаюсь закричать, но вместо этого просто смотрю в потолок, пока не засну, а затем я просыпаюсь, и, словно слабоумный, съедаю свой горячий бутерброд, и отправляюсь на психотерапевтическую групповую сессию.

— Что ж, мы все должны ходить на сеансы, — сказала Джули.

— Почему?

— Потому что это единственный путь, ведущий отсюда, и к тому же это, кажется, непреложный закон.

— А что, если это вовсе никакой не путь? И тем более не путь, ведущий обратно? Что, если Пинки и Перки, как ты их удачно окрестила, захотят проводить свои сессии вечно? Господи, что, если это и есть ад? Ведь есть же нечто действительно адское в том, чтобы выслушивать, как Кевин рассказывает об убийстве людей, и в том, чтобы смотреть на Клемитиуса, кивающего своей жирной головой, словно свинья, наблюдающая за прыжком с моста на тарзанке. А вдруг я мог бы сделать что-то еще, чтобы вернуться назад, к Элли?

— Может, я именно поэтому не ощущаю того, что, как мне кажется, должна была бы ощущать, и, наверное, поэтому не могу поверить до конца, что все это происходит со мной наяву.

— Прошу меня извинить, но я что-то не уловил ход твоей мысли.

— Ну вот, у тебя, например, есть Элли. Ясно, что ты ее очень любишь, а она, судя по тому, что рассказал нам за ужином Христофор, любит тебя.

— Бог весть почему…

— Как бы то ни было, это так, у меня же никого нет. Меня никто и ничто не привязывает к жизни… И может, я как раз была на пути к тому, чтобы это понять… И задавала себе вопрос: а не может ли один человек, которого я повстречала, стать… Черт, я не решаюсь даже подумать об этом. Когда я тебя сбила, я как раз ехала к подруге, которую не видела целую вечность. Она только и была в моей жизни некой постоянной величиной, но, если не брать ее в расчет, кажется, я сознавала, что совсем одинока. Мне это не нравилось, и я собиралась каким-то образом это исправить, но так и не успела. Я просто жила в Норидже и ждала, когда в моей судьбе что-то изменится. Может, я все это и заслужила.

— Норидж? Ты жила в Норидже? Ну, ты просто попала из огня да в полымя. Что ты делала в этой чертовой дыре? Расскажи.

— Ты когда-нибудь бывал в Норидже?

— Нет… Прошу прощения, это у меня такая дурацкая привычка говорить подобные гадости.

Джули улыбнулась:

— Расскажи об этом на группе.

Она села рядом с ним и начала складывать в кучку тонкие веточки. Вода в озере была совершенно гладкой, если не считать расходящихся кругов от снарядов Габриеля. Казалось, озеро тянется на многие мили. Ей стало интересно, что произойдет, если кто-нибудь войдет в воду и поплывет. Не останавливаясь и не оглядываясь назад, будет двигаться вперед, пока это возможно, как уходила женщина-ангел. Ведь нельзя же умереть дважды. Или в итоге просто проснешься в своей кровати, словно ничего не случилось? Или, может, не проснешься вообще, не сумев использовать свой последний, единственный шанс? А может, кто знает, после этого окажешься в каком-то другом месте? Впрочем, нет никакого смысла оставлять потайную дверцу, ведущую с Небес, равно как и нет никакого смысла в существовании какой-либо альтернативы, о которой сразу же не было бы объявлено в явной и недвусмысленной форме. Но… Нельзя в одночасье позабыть то, во что верилось всю жизнь, а Джули считала, что у человека всегда есть выбор, — просто нужно обладать достаточной смелостью или дойти до крайней степени отчаяния.

— Хотелось бы мне увидеть этот просмотровый зал, — сказал Габриель.

— И мне тоже.

— Тогда я смог бы поверить… Или разувериться… Но именно это нам нужно им сказать.

— Кому? Нашим Пинки и Перки?

— Да. Попробовать объяснить им, что нам трудно до конца поверить во все это и, стало быть, работать в группе, концентрироваться и тому подобное. Что нам просто необходимо что-то вроде подтверждения или…

— Перспективы, — подхватила Джули. — Мы могли бы сказать им, что нам не помешало бы чуть больше перспектив для того, чтобы смириться с постигшими нас переменами.

— Да… И тогда мы… В общем, тогда мы узнаем.

— Давай так и сделаем, — сказала Джули и развернулась, чтобы идти к их дому.

— Нет, не сейчас. Нам следует сделать это тогда, когда мы будем на занятии.

— Да, ты, должно быть, прав, но как насчет остальных? С ними тоже, наверное, стоит поговорить?

— Не знаю. С Ивонной, пожалуй, да, но с Кевином? Не думаю, что это была бы удачная мысль. Пожалуй, этот парень слишком любит угождать, и из-за него все это покажется похожим на заговор.

Джули снова посмотрела на воду долгим, пристальным взглядом. «Всегда есть выбор», — подумала она, после чего сказала:

— Вообще-то, я не привыкла доверять людям, которые убивают других людей. Давай сделаем все, что в наших силах, чтобы узнать, что осталось от наших жизней… Ладно?