Ошибка Архагора

Они поднялись на высокое крыльцо с резными перилами и вошли в сумрачные сени. В сенях их дожидалась сухощавая старуха с медным масляным светильником. Она открыла дверь и жестом пригласила всех в освещённую горницу. Внутреннее убранство дома говорило о достатке и аккуратности хозяев. Добротная мебель, дорогая посуда красовалась на видных местах, выскобленные полы покрыты домоткаными коврами. Гладко струганные стены завешены более дорогими заморскими коврами, а по коврам развешано оружие и богатырские доспехи. Сразу бросалось в глаза, что боевое натруженное оружие развешано вперемежку со сверкающим каменьями и позолотой парадным или трофейным. Это значило, что хозяева одинаково почитали, и красоту, и боевые качества оружия. Помятый стальной тяжёлый шлем соседствовал с щегольским, тонкого серебра, изящным шеломцем, а грозная боевая секира соседствовала с кривым лёгким мечём с рукоятью из дорогого морского зуба в позолоченных серебряных ножнах с жемчугами. Ясно, что не рубился воин этим мечём, а захватил его в победоносном сражении, отняв у какого-то вражеского полководца.

Старик, уловив взгляд гостя, задержавшийся на стенах с оружием, гордо поднял голову и промолвил: " Да, были славные времена!"

— Омойте руки, сынки, да пожалуйте к столу, — пригласила вошедшая последней старуха.

— Отец, матушка, — обратился Мышата к родителям, — это тот самый Железный Таракан, с которым мы дружили в детстве. Помните?

— Вот за столом-то и познакомимся, — похлопал его по широкой спине старик-отец.

— Маняша, — позвала старуха-мать, — помоги милая на стол накрыть.

Мужчины усаживались за широкий дубовый стол, а из соседней светёлки вышла молодая женщина. По одежде и убранству видно было, что скоро она станет матерью. Она, скромно потупив взгляд, поздоровалась с гостем и подошла к Мышате. Тот нежно поцеловал её в щёку и представил.

— Жена моя, Маняша, вот первенца скоро ждём.

А потом был долгий весёлый застольный разговор. Мышата смеялся над их детскими проказами. Друзья рассказывали друг другу о своём житье-бытье, задавали вопросы. Родители и жена с интересом слушали их, присев поближе. Ели вкусно, поднимали заздравные кубки. Только Таракан лишь пригублял напитки хмельные, дабы не обидеть хозяев.

— Так значит ты теперь сам купец? — Весело спросил Мышата.

— Да, я верно служил моим хозяевам и они дали мне свободу, а в благодарность за честную службу помогли завести своё дело. Но богатств я пока больших не нажил, зато сам себе хозяин, гуляю где хочу.

— Да, это правильно. Это хорошо когда сам себе хозяин, — поддержал беседу Астах.

— Только вот, вижу, торговля в Мураване поубавилась, надо бы попробовать на севере попытать счастья. Меха там, говорят, хороши, да и в цене выигрыш.

— Это да, торговля в наших краях захирела. Междоусобица, — серьёзно ответил Мышата. — Многие купцы боятся возить товары по нашим княжествам. Балуют разбойнички. Нет порядка в державе Славской. — И словно опомнившись, замолк под грозным взором отца.

— Да, наслышан я, — подтвердил Таракан, — а только в толк не возьму, как же могло так случиться, что такая мощная держава раскололась? Неужто беда какая стряслась, или враг коварный навалился. Да только не верится мне, что можно победить такую страну.

— Беда наша из нас же и вышла, — сурово сказал старый воин, но встряхнувшись, добавил веселее, — а врага мы любого побьём. Помнишь, сынок, как мы кочевников разбили?

— Да, батя, ты рассказывал.

— Да, да, я тоже помню! — Встрепенулся Таракан. — Хоть и были мы тогда малыми, а всё ж помню как уходили большие отряды воинов на восток, биться с со страшными кочевниками. Вы ведь, уважаемый, тоже с ними сражались?

— Расскажи, батя, расскажи. Ему это будет интересно.

— Да я уж рассказывал про эту битву, — как бы нехотя начал старый дружинник, — но для друга твоего расскажу снова.

И старик повёл свой рассказ:

— Царская дружина уходила из города под командой царевича Якова. Хоть и молод он ещё был, но в доблести воинской уступал лишь старшому воеводе Петру Братеичу. Другие князья тоже согласились с назначением главнокомандующим Петра Братеича. Войска уже почти все собрались, когда к месту сбора мы прибыли. К этому времени на много вёрст вокруг были разосланы дозорные разъезды. Старшой воевода, опытный вояка, он-то лучше всех знал, что хоть и велико число наших воинов, а кочевников больше, намного больше. А значит, и биться в открытом бою, да посреди степей нам несподручно. Раздавит нашу пехоту дикая лавина их конницы. Но и враг не дурён, заманить его в леса да буераки не удастся, знают они несокрушимую силу своих конников. Вот и решил тогда Петро Братеич исхитриться и заманить-таки ворогов в ловушку.

Когда разведчики донесли ему о расположении основных сил противника, отрядил он большую часть лёгкой конницы в далёкий обход. Пять тысяч всадников должны были тайно переправиться на восточный берег Великой и скрытным рейдом спешно уйти в степи, зайти в тыл кочевому войску и в нужный момент ударить по осаждавшим Барашник врагам. Дело это опасное и трудное. У степняков за каждой травинкой свой глаз, а потому и направили в этот обход местных жителей, они места те знали хорошо, у себя дома ведь были. Никто сначала не понял зачем воевода раздёргивает и без того небольшие силы. Некоторые князья даже роптали, но приказ — есть приказ. В великой тайне ушли конники на восток.

Основные же силы были отведены в сопки западнее реки и там раскинули основной лагерь с обозами. На восточном берегу уже стали появляться дозорные всадники кочевников, и конечно они видели, где расположилось славское войско. Бродов на реке в этих местах нет, а переправляться вплавь они опасались, но и глаз не спускали с нашего берега. А тем временем на нашем берегу кипела работа. По ночам скрытно копали длинные и глубокие рвы с острыми кольями на дне. Сверху всё хитро укрывали тонким плетнём и дёрном, а землю вывозили на телегах подале от реки. Рвы эти двумя рядами по широкой дуге окружали лагерь. А на самом берегу копали глубокие норы-схроны, и тоже умело их прятали от вражьих глаз.

Разведчики приносили сведения о том, что кочевники стягивают к реке воинов со всех захваченных земель, и нет числа этим воинам. Никто тогда ещё не знал, а Петро Братеичь приказал привести флотилию малых боевых лодей в реку и укрыть их подале от предполагаемого места переправы. Лодейщики тогда справились с этой задачей достойно. Спрятали под берегом полторы сотни лодей, да так, что ни одна степная собака не смогла учуять.

Ещё одна хитрость старого воеводы удалась на славу. Чтобы выманить врага на наш берег нужно было дать ему понять что наше войско мало и нас легко раздавить в открытой степи. Для этого он запретил войскам разводить костры менее чем на два десятка человек против семи положенных. Вот по кострам-то вражеские лазутчики и подсчитали, что нас раз в десять меньше чем их. Тут-то Хан Гуртыга и осмелился напасть на нас.

Перправу они начали с первыми лучами солнца, после первой своей молитвы. На наш берег сначала переправилась вплавь тысяча лёгких конных лучников. Это была разведка боем, а если им удастся закрепиться на берегу, они станут боевым прикрытием основной переправы. Этой тысяче никто не препятствовал. Наши ратники выстроились широким фронтом между линиями рвов и рекой, прикрывшись большими щитами и ощетинившись копьями. Одной тысяче лёгких всадников пробить эту стену было невозможно. Они только зря пометали свои стрелы и откатились обратно к реке прикрывать переправу основного войска. И вот когда началась переправа тяжёлых войск, в дело вступили молодцы-лодейщики. Вёрткие лодьи их давили неуклюжие плоты с тяжёлыми всадниками, а лучники и пращники добивали упавших в воду врагов. Из береговых нор-схронов тоже открыли стрельбу метатели дротиков и лучники. Они поражали тех, кто выбирался на наш берег. Но врагов было великое множество, а их лучники не уступали нашим в меткости. Потому и полегли геройски все защитники берега, да и лодейщики во множестве сложили свои головы под тучами вражьих стрел. Но степняки понесли огромный урон. Тысячи их воинов не взошли на западный берег Великой. Уцелевшие потом рассказывали, что не вода тогда текла в реке, широкая Великая наполнилась кровью. Но это ещё была малая кровь, по сравнению с той, которой суждено было пролиться в этот день.