Судьба Убийцы (ЛП)

Когда взошло солнце, я увидела голубое небо со стремительно несущимися белыми облаками. Я окоченела, проголодалась, хотела пить и чувствовала себя одинокой. Свободной. Странный запах витал в воздухе, оттеняя городские запахи готовящейся на огне пищи, открытых стоков и конского помета.

Отлив, – прошептал мне Волк-Отец. - Так пахнет море, когда волны отступают.

Взобравшись на остатки каменной стены дома, я осмотрела окрестности.

Я находилась на невысоком холме в углублении долины. Ниже за переделами города я увидела реку. Позади меня дома, здания и дороги покрывали землю, словно короста рану. Дым поднимался из бесчисленных труб. Ближе к городу завитки коричневатой воды окружали множество кораблей, стоявших на якоре. Гавань. Я знала это слово, но, наконец, смогла увидеть, что оно означало. Это была вода, окруженная сушей так, словно земля хотела сомкнуть вокруг нее большой и указательный пальцы. А за ней было еще больше воды, простирающейся до самого горизонта. Я так часто слышала о глубоком синем море, что было трудно осознать, что именно об этой воде, переливавшейся всеми оттенками зеленого, голубого, серебристого, серого и черного, пели менестрели. Менестрели также пели о притягательности моря, но я совсем не чувствовала этого. Оно казалось огромным, пустым и опасным. Я отвернулась от него. Вдалеке от города виднелись низкие насыпи желтоватых холмов.

- У них нет леса, - прошептала я.

А-а. Это многое может рассказать о калсидийцах, - ответил Волк-Отец. Моими глазами он осмотрел окружающую нас землю, покрытую домами и мощеными улицами, словно шрамами. - Тут совсем другой и крайне опасный вид дикой природы. Боюсь, что здесь тебе от меня будет мало толка. Будь осторожна, детеныш. Будь очень осторожна.

Калсида просыпалась. На территории всего города виднелись поврежденные участки, но в основном драконы сконцентрировали свою ярость на области вокруг разрушенного замка. Замка герцога, как сказал Керф. В памяти что-то шевельнулось. Я слышала об этом разрушении в разговоре отца и матери. Драконы Кельсингры прилетели в Калсиду и атаковали город. Старый герцог был повержен, и герцогиней Калсиды стала его дочь. Никто уже и не помнил времена, когда Калсидой правила женщина. Мой отец говорил: «Сомневаюсь, что в Калсиде установится мир, но, по крайней мере, они будут так заняты гражданскими войнами, что не станут сильно нас беспокоить».

Но я не видела никаких гражданских войн. Ярко одетые люди передвигались по мирным улочкам. Телеги, запряженные ослами или необыкновенно крупными козлами, начали заполнять улицы, и люди в свободных развевающихся рубашках и черных штанах двигались среди них. Я видела рыбу, сверкавшую серебром из пришвартованных лодок, и корабль, отбуксированный на глубину, где его паруса развевались, подобно крыльям птицы, прежде чем в тишине двинуться прочь. Я видела два рынка: один расположился рядом с доками, а другой – на широкой улице. На последнем были яркие навесы над киосками, а рынок у причала выглядел более серым и бедным. До меня доносились запахи свежеиспеченного хлеба и копченого мяса, совсем слабые, но мой рот наполнился слюной.

Я взвесила свой план изображать немую нищенку и выпрашивать еду и монеты. И подумала, что моя порванная туника, гамаши и меховые ботинки наверняка немедленно выдадут во мне иностранку среди всей этой яркой струящейся одежды.

У меня не было выбора. Можно было прятаться среди руин и голодать либо попытать счастья на улицах.

Я почистилась. Я решила стать нищенкой, но не одной из тех, которые были отвратительно грязными. Оставалось надеяться, что со своими светлыми волосами и голубыми глазами я буду похожа на калсидийку и смогу изобразить немоту. Я потрогала лицо и поморщилась, задев синяки и едва зажившие порезы. Возможно, жалость окружающих поможет мне. Но я не могла полагаться на одну только жалость.

Я сняла меховые ботинки. Этот весенний день уже сейчас был слишком теплым для них. Я вытерла и расправила их как смогла. Потом сняла обрывки чулок и посмотрела на свои бледные съежившиеся ступни. Я не могла вспомнить, когда в последний раз ходила босиком. Придется привыкнуть к этому. Я прижала ботинки к груди и пошла в сторону рынка.

Там, где продаются вещи, есть люди, которые их покупают. К тому времени, когда я пришла на рынок, мои ноги уже были грязными и поцарапанными о камни, но голод перевешивал боль. Мне было трудно идти мимо прилавков, торгующих ранними фруктами, свежеиспеченным хлебом и мясом. Я не обращала внимания на странные взгляды людей в мою сторону и старалась выглядеть спокойной и расслабленной, чтобы не казаться чужой в этом городе.

Я нашла прилавки, на которых продавали ткань и швейные изделия, а затем тележки, торгующие одеждой и ветошью. Я молча предложила свои ботинки нескольким прилавкам, прежде чем кто-то проявил к ним интерес. Женщина, которая взяла их у меня, вертела их снова и снова. Она хмурилась, ворчала на меня, снова смотрела на них, а затем протянула мне шесть медных монет. У меня не было никакой возможности торговаться. Хорошее или плохое, это было единственное сделанное мне предложение, так что я взяла монеты, поклонилась ей и отступила от ее прилавка. Я попыталась раствориться в толпе прохожих, но чувствовала, как ее глаза следили за мной.

Я молча протянула две монеты у прилавка булочника. Продавец задал мне вопрос, и я показала на закрытый рот. Молодой человек посмотрел на монеты, потом на меня, поджал губы и отвернулся к накрытой корзине. Он предложил мне засохшую булку, которой, скорее всего, было уже несколько дней. Я взяла ее трясущимися от нетерпения руками и благодарно поклонилась. Странное выражение пробежало по его лицу. Он схватил меня за запястье, и все, что я могла сделать, - попытаться не закричать. Но затем из свежей выпечки перед собой он выбрал самую маленькую сладкую булочку и дал ее мне. Я думаю, мой полный благодарности взгляд смутил его, потому что он прогнал меня, словно бродячего котенка. Я спрятала еду под туникой вместе со сломанной свечкой и побежала искать безопасное место, чтобы съесть ее.

В конце торговых рядов я обнаружила общественный колодец. Еще никогда я не видела ничего похожего. Теплая вода пузырилась в каменном бассейне. Излишки выливались в специальный лоток. Я увидела, как женщины наполнили ведра, а потом как девочка наклонилась и выпила воды из сложенных ладоней. Я поступила также, опустившись на колени у воды и попробовав ее. Вода странно пахла и имела сильный привкус, но она была влажной и неотравленной, а это было все, что имело для меня значение. Я утолила жажду, затем брызнула немного на лицо и потерла ладони друг о друга. По-видимому, это было не принято здесь, потому что мужчина рядом раздраженно крякнул и послал мне хмурый взгляд. Я поднялась и поспешила прочь.

За рынком находилась улица торговцев. Здесь не было рыночных прилавков, зато стояли большие здания, построенные из камня и дерева. Их двери были раскрыты дневному теплу. Проходя мимо, я почувствовала запах коптящегося в дыму мяса, а затем услышала, как столяр строгает дерево. На открытом пространстве рядом с магазином столяра лежали штабели необработанной древесины. Я посмотрела по сторонам, а затем скользнула в их тень. Сложенные доски скрыли меня от улицы. Я села на землю и прислонилась спиной к поленнице благоухающего дерева. Я достала свой хлеб и заставила себя съесть сперва старую булку. Она была жесткой и залежалой – и невероятно вкусной. Я дрожала, пока ела. Когда с ней было покончено, я замерла, тяжело дыша и чувствуя, как последний кусочек движется из горла в желудок. Я могла бы съесть еще десяток таких.

Взяв в руку маленькую сладкую булочку, я понюхала ее. Я подумала, что было бы мудро сохранить ее до завтрашнего дня. А потом сказала себе, что если понесу ее дальше, то могу уронить, или она раскрошится, и я потеряю эти крошки. Мне было легко убедить себя. Я съела и ее. Сверху она была полита тонким слоем меда, вместе с которым запекалась, а внутри были кусочки фруктов и специи. Я ела ее мучительно долго, смакуя каждую щепотку сладости на языке. Она закончилась слишком быстро. Мой голод был утолен, но воспоминания о ней мучили меня.