Демид. Пенталогия (СИ)

– Теперь я понимаю, почему ты написала это на зеркале…

– Спасибо тебе, Мигель. - Она смотрела на меня и пыталась улыбнуться. Рука ее едва заметно дрожала, и пепел с сигареты сыпался на скатерть. - Я была дурой. Я переоценила себя. А может быть, у меня нет опыта в таких вещах. Я - неопытная мошенница, они все равно не дали бы мне денег. Ты был прав, Мигель. Извини.

Она сидела, и курила, и молчала. И я молчал, думал о том, что все только начинается, и как здорово, что она оказалась такой земной и вовсе не такой уж сильной, как показалось мне сначала, и от этого она была мне только ближе, со своей неустроенной жизнью и душой, ищущей тепла. И еще я думал о том, что мы, кажется, начали понимать друг друга. И о том, что все у нас еще будет, будет. Я смаковал эти. минуты, последние минуты в преддверии счастья. Я сам не верил, что мне наконец-то повезло.

Это были последние часы. Но никто не знал об этом.

8

Между тем бесконечный день медленно катился к своей развязке. Летом Парк работает до полуночи, и я надеялся, что в прохладе вечера наконец-то обрету спокойствие, народ разойдется и я мирно поужинаю с моей девушкой в ресторане с хорошей кухней, и поброжу с ней по аллеям Джунглей, и мы спрячемся где-нибудь в тропических зарослях, и будем просто лежать на земле, и смотреть на звезды сквозь покачивающиеся острые листья бамбука.

Выпил я в течение дня изрядно. Мне нужно было немного успокоить свою нервную систему - очень уж много свалилось на бедного меня в течение одного дня. Однако не могу сказать, что я был пьян. Более того, я был совершенно явно, неприлично трезв. Ничто меня сегодня не забирало - даже виски.

Мы много говорили с Лурдес. Темы любви мы больше не касались, это слишком будоражило нас обоих. Мы наложили негласное табу на эту тему - до поры до времени. Нам нужно было познать друг друга. И этот момент, el tiempo de felicidad y dolor [Время счастья и боли (исп.).], был у нас впереди.

Я рассказывал ей что-то о своей жизни, она мне - о своей. Мы приземлились в заведении, которое называлось «Ла Косина дель Map», сидели за столиком на открытой веранде на берегу озера, в Древнем Риме. Я уже заказал какую-то рыбу, обсудив предварительно ее достоинства с официантом. Я даже спросил у официанта, свежая ли рыба, и он крутил головой, стараясь понять мою шутку, и вежливо уточнял, что именно я имею в виду, ведь если рыба несвежая, сеньор, то ее нельзя есть. И мы подняли свои бокалы с вином, и громко чокнулись, и я поздравил Лурдес с возвращением, когда вдруг я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я повернулся вправо и увидел Цзян.

Я совсем забыл про нее.

Она стояла, прислонившись к колонне. Руки ее нервно теребили большой цветок розы, обрывали багровые лепестки и роняли их на пол - как большие кровавые капли. Слезы текли по лицу Цзян, и губы ее кривились, как у плачущего ребенка.

Взгляд у нее был такой… Мне стало страшно. Я уже видел такой взгляд - в тот день, когда она отдубасила Элизу.

Цзян не должна была затеять драку прямо здесь, в ресторане, где было полно людей. Она могла вылететь из-за этого с работы. И все-таки она могла устроить это. Она была умная девочка, но когда речь шла обо мне, глупела катастрофически. Наверное, я действовал на нее так же плохо, как Лурдес на меня.

– Лурдес, - произнес я негромко. - Я должен предупредить тебя… Тут, в парке, есть одна девочка. Ее зовут Ань Цзян, Сейчас она стоит в десяти шагах от нас и плачет.

– Она китаянка?

– Да. Она еще совсем девчонка. Но она очень сильная, мастер кунг-фу. Она может быть опасной.

– Для кого - опасной?

– Для тебя. Но прежде всего для самой себя. Я боюсь, что она наделает глупостей и ее выгонят с этой работы. Мне бы очень не хотелось, чтобы с ней что-нибудь случилось.

– Ты любишь ее?

– Да, очень люблю ее. Но речь не идет о постели. Это мой лучший друг здесь. Она как сестра мне. Как маленькая любимая сестренка.

– Понимаю… - Поза Лурдес была несколько напряженной - ей хотелось повернуть голову и посмотреть на Цзян, но она не могла себе этого позволить. - Проблема в том, что она любит тебя совсем не как брата. Она мучается. Она хочет тебя. Она теряет контроль, когда видит тебя с другой.

– Да, именно так. И вот еще что: она выросла в спортивном интернате, в социалистическом Китае. Ее всю жизнь учили кулаками прокладывать себе дорогу. Ее учили активно бороться за свое счастье. Она еще не привыкла к западному образу жизни. И пускает кулаки свои в ход без особых раздумий - к сожалению. Она не задумывается о последствиях.

– Это был интернат только для девочек?

– Да. Они там все были… немножко лесбиянками. И теперь ей очень нужно общество мальчишек - может быть, ее ровесников. А ее заклинило на мне.

– Ты спал с ней?

– Нет. Она еще девочка.

– Это жестоко с твоей стороны, - сказала Лурдес. - Ты должен был полюбить ее. Заниматься с ней любовью и жить с ней. Подарить ей радость. Почему ты не сделал этого?

– Из-за тебя. Я ждал тебя. Мне не хотелось обманывать ее.

– Как ее зовут? Цзян? - Лурдес затушила сигарету в пепельнице и решительно поднялась с места. - Я поговорю с ней.

– Лурдес! Нет!

Я еще мучительно просчитывал в голове варианты разговора с Анюткой, думал, как объяснить ей, что бывает такое в жизни - неразделенная любовь, и что мы будем друзьями всегда, и что Лурдес такая замечательная, и что Анютке нужно найти себе хорошего парня, только не этого козла из китайского ресторана, что она такая красивая и хорошая и мы с Лурдес никогда не оставим ее… А Лурдес уже подошла к Цзян, и что-то сразу сказала ей, и что-то протянула ей на ладони. Я не видел, что.

Анютка хотела отвернуться - я видел это. Она не хотела ударить Лурдес - Лурдес была слишком красива, чтобы у неизвращенного человека возникло желание ее ударить. Анютка просто хотела отвернуться и заплакать навзрыд. Но она не сделала этого. Она схватила то, что дала ей Лурдес, и впилась в это глазами. Она рассматривала это, а Лурдес что-то тихо говорила ей на ухо.

А потом Анютка спросила что-то. И Лурдес ответила. Анютка улыбнулась. На меня она не смотрела. Лурдес достала из кармана платочек и начала вытирать слезы с лица Цзян. Цзян стояла терпеливо, лишь иногда плечи ее вздрагивали - как у ребенка, который уже перестал плакать, но все еще всхлипывает.

Музыканты негромко играли медленную мелодию. Цзян взяла за руку Лурдес и повела ее в центр зала. Она положила ей руки на плечи, нежно прикоснулась губами к губам Лурдес и закрыла глаза.

Они танцевали, и я не мог оторвать от них взгляд. Все в зале бросили жевать и смотрели на них. Они медленно кружились, они были заняты только друг другом.

Они трогали друг друга и что-то шептали друг другу. На меня они не смотрели.

Ревность уколола меня в сердце. Сладкая боль. Я любовался ими -двумя изумительно красивыми созданиями. Лурдес была чуть выше Цзян. Она тоже была маленькой и хрупкой - моя Лурдес. Она была гибкой и сильной, как и моя Цзян. Они были похожи на сестер - красивая китаянка и красивая испанка. А еще они были похожи на любовников.

Музыка закончилась. Все захлопали. Скрипач церемонно поклонился, шаркнув смычком по полу. Лурдес шла ко мне и вела за собой Цзян. Пальцы их переплелись. Только Цзян по-прежнему не смотрела на меня. Взгляд ее плыл, губы подрагивали. Она крепко сжимала в кулачке то, что дала ей Лурдес.

Они сели. Я взял бокалы и наполнил их рубиновым вином.

– Выпей, Цзян, - сказал я. - Пожалуйста.

Она не ответила мне.

– Что ты ей дала? - спросил я Лурдес.

– Посмотри. Посмотри сам.

Я взял руку Анютки и разжал ее кулачок. Она не хотела отдавать мне это, она бросила на меня испуганный взгляд, словно боялась, что я отниму это навсегда.

На ладони ее лежал маленький блестящий цилиндр. Я взял его и поднес к глазам.

Это была игрушка, но ее можно было назвать и украшением. Кулон. В вытянутом цилиндре из хрусталя находился золотой китайский дракон - длинный, тонкий, чешуйчатый, с четырьмя когтистыми лапками. Гребень шел вдоль всего его извилистого тела.