Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания (СИ)

Тут не выдержал и вмешался Снэколль, давно уже крутивший на пальцах все перстни по очереди,

— Прости, мой конунг, мы действительно показали тебе порченый товар. Сейчас мы уберем ее с твоих глаз, а в Вандере отдадим в конюшню к Халлю Кнутобойце. Тогда она станет шелковой и будет молча носить тебя на своей спине, я обещаю.

— Да, конечно, — несколько рассеянно взмахнул рукой Данстейн. Он прошелся по комнате взад-вперед, опираясь на секиру. В сторону Гвендолен он по-прежнему не смотрел. Подхватившие ее с двух сторон слуги были готовы быстро уволочь невиданное строптивое животное от греха подальше, но Данстейн не давал им разрешения удалиться, и они переминались на месте, бросая на него осторожные взгляды и пожимая плечами в ответ на выразительные знаки Снэколля.

— А ну разбудите Улли, — бросил наконец король, совершив очередной круг по комнате. — Пусть расскажет, какие стихи сложил обо мне последнее время.

Гвендолен смогла наконец обвести взглядом комнату и заметила, что в ней достаточно много людей из свиты, большинство с волосами такого же соломенного оттенка, как у Данстейна, причем многие вели себя весьма свободно — кто-то чистил оружие, кто-то латал башмаки, поджав под себя ноги на длинной скамье у стены, а двое сидели, подперев щеки, перед куском дерева, расчерченным на цветные квадраты, на которых были расставлены какие-то резные фигурки.

На одной из скамей спал, запрокинув голову и свесив руки, человек, которого конунг назвал Улли и которого без большой охоты толкнули в бок. Нежелание его будить стало понятным, когда тот мгновенно схватился за лежащую под головой палицу и рубанул наотмашь, так что лезвие застряло в полу, и только потом с ревом поднялся на ноги.

— Кто посмел будить любимца богов? — прорычал он невнятно, слегка успокоившись и сообразив, что врагов вокруг не наблюдается. Гвендолен с легким удивлением поняла, что он единственный из всех пьян настолько, что твердо стоять на ногах ему весьма затруднительно. Улли крутил головой, чтобы проснуться, и вращал покрасневшими глазами с набухшими веками.

— Я посмел, — мрачно произнес Данстейн, наконец прекратив свою утомившую всех ходьбу и усевшись в высокое кресло у окна. — Если ты еще не до конца утопил мозги в ковше с брагой, повтори мне те строки, что сочинил позавчера вечером.

Кто-то сердобольный сунул в руку Улли кубок, из которого тот поспешно сделал пару больших глотков и сморщился.

— Как скажешь, конунг, — пробормотал он. — Но смотри, как бы тебе не утратить благосклонности Длинноволосого, если ты будешь так обращаться с бардами. Я вчера вcю ночь не спал, слагая поэму про тебя.

— Значит, наши запасы эля точно подошли к концу, — недовольно заметил Снэколль, складывая руки на животе.

— Да, я пью гораздо больше всех этих бездельников, — Улли гордо приосанился, — потому что мне это нужно для вдохновения. И на меня, заметь, брага почти не действует!

Тут он покачнулся и с трудом устоял на ногах.

— Давай начинай, — тем же мрачным голосом продолжил Данстейн, — а то я велю бросить тебя в море, как только мы в следующий раз окажемся на корабле. Может, морская вода на тебя тоже не действует?

Улли подбоченился, расставил ноги пошире и завыл, раскачиваясь с носка на пятку:

Бился отважно конунг

В буре кровавой стали…

… Нет, не так, сейчас.

Конунг храбро сражался

В шторме… эээ… шторме секир кровавом…

— Ну дальше, — поторопил Данстейн. Его глаза начинали медленно разгораться, как рассыпает искры лед под лучом солнца. Он сжал руки в кулаки и несколько раз стукнул по рукояти секиры. — Ну давай, что дальше!

— Смело боролся конунг… - уныло начал Улли и умолк, из его глотки вырывалось только сипение. Тогда из угла послышался ясный смех на время позабытой Гвендолен.

— Удивляюсь, насколько ничтожны барды при дворе Данстейна! Видимо, твои люди подбирают для тебя все самое никчемное, что находят на дороге?

— Заткнись, тварь! — выкрикнул Снэколль. Он сам выволок бы Гвендолен из зала, не дожидаясь разрешения Данстейна, но в то время, когда он направлялся к ней, Гвен неожиданно для всех произнесла:

— Быстро твои люди забыли славные законы, по которым полагается слагать стихи на севере. Если бы мне пришлось прославлять тебя, конунг, я бы сказала так:

Дрался бесстрашный Данстейн

Долго в шквале металла.

Доблесть на море дороже

Дней в богатых палатах.

Она говорила, четко произнося каждое слово и не отрывая взгляда от исказившегося лица Данстейна. По свите пронесся глухой шепот. Несколько человек побросали щиты и вскочили на ноги, будто надо было куда-то срочно бежать. Даже два задумчивых игрока оторвались от раскрашенной доски и уставились на Гвендолен с непонятным выражением.

"Скальд! Теперь у нас есть настоящий скальд!"

Король в два шага преодолел расстояние, отделяющее его от Гвендолен. Он взял ее за плечи и сильно встряхнул, от чего она закачалась, и комната поплыла перед глазами. Но в этот момент лицо Данстейна странно сморщилось, и он издал то ли громкий всхлип, то ли судорожный вздох, поэтому состояния Гвендолен он попросту не заметил.

— Скажи еще, — потребовал он, и с его тоном плохо сочетались сверкающие мольбой и торжеством глаза.

— Знаю, с добычей знатной

Зиму владетель встретит.

Звонким одарит златом

Завтра воев достойных.

— Если мне позволено будет сказать, — в наступившей тишине осмелился заговорить один из игроков за доской, — это одна из лучших песен, призывающих удачу, какую я слышал. Обычно скальд ее произносит, поправляя на запястьях золотые браслеты, а на плечах плащ из дорогого меха. Признаться, я первый раз слышу такое от скальда со связанными руками. В таких случаях они говорят совсем другие слова. И они, кстати, сбываются быстрее, мой конунг. Так что твоя удача еще более велика, чем ты себе представляешь

— Почему ты не сказала мне, что умеешь?

— Ты ведь не спрашивал.

Данстейн наконец отпустил ее плечи.

— Ты будешь сопровождать меня в каждой битве. Ты будешь стоять рядом со мной на носу моего корабля, и десять воинов будут прикрывать тебя щитами. У тебя будет столько золотых украшений, сколько ты сможешь носить.

— Конунг опять решает за меня?

— Я подарю тебе свою усадьбу на Песчаном мысу и пятьдесят рабов.

— Зачем наделять землей того, кому знакомо небо?

— Ты получишь место в моем совете. Я посажу тебя выше всех старейшин.

— Вряд ли я обладаю их мудростью, конунг.

— Хорошо, — Данстейн стиснул зубы и помолчал — было видно, что подобные слова он произносит если не впервые, то привыкнуть к ним он точно не успел. — Я выкуплю и освобожу всех из твоего народа, кто сейчас живет в Вандере. Они… будут вольны или служить тебе, или улететь куда хотят.

— Откуда тебе знать, что именно я хочу?

Гвендолен буднично смотрела в пол и аккуратно шевелила плечом. Резкой боли, заставляющей терять сознание, больше не было — неужели Эштарра была все-таки более милостива к своей неразумной дочери, чем той показалось вначале? Но ликовать ей было очень рано — если представить, что они с Данстейном играли в ту самую игру на раскрашенной доске, она пока что отыграла у него пару фигур, не больше. От почетного места на носу корабля было в общем-то не ближе до дома Фредерика Гнелля, чем от пугающих конюшен какого-то человека с кнутом, чье имя вроде как можно было теперь спокойно забыть, но легче ей от этого не становилось. Песчаная струйка в часах бежала, не останавливаясь.

— Чего — ты — хочешь? — король почти не шевелил челюстью, словно у него болели все зубы сразу, и невольно хотелось помочь ему вытаскивать слова изо рта.

— Прикажи развязать мне руки.

Слуги осторожно попятились к двери, но Данстейн даже не взглянул в их сторону — он сам быстро перерезал веревку на ее спутанных спереди руках, вытащив свой кинжал. Гвендолен с кривой ухмылкой взглянула на лезвие.

— Я дорожила тем оружием, что у меня было.