Паломники Бесконечности

К вечеру показался большой лесистый остров.

— Остров Юнги. Почему мы так его назвали? А вот увидите, — усмехнулся боцман.

Корабль вошел в тихую бухту, представлявшую собой кратер затонувшего вулкана, и бросил якорь. Из тростниковых хижин высыпали темно-коричневые туземцы в набедренных повязках, с головными уборами из ярких птичьих перьев. Под гулкие звуки барабанов они заплясали и в один голос радостно кричали:

— Юнга! Юнга!

— Узнали они наш корабль. И больше бус и ожерелий почему-то им полюбился юнга, — с добродушной усмешкой пояснил боцман и в мегафон крикнул на берег: — Сначала разгрузите корабль, а потом я отдам вам юнгу!

На многочисленных пирогах туземцы перевезли на берег ящики с кухонной утварью, инструментами и конечно же украшениями. Взамен они доставили на фрегат большие корзины с овощами и фруктами: наряду с охраной приморских курортных городов боцман занимался торговлей.

Когда загрузка закончилась, внезапно, как это бывает в тропиках, опустилась тихая ночь. В небе зажглись крупные яркие звезды, а на берегу запылали костры. Облокотившись на фальшборт и попыхивая трубкой, боцман с ухмылкой наблюдал, как на берегу в ожидании выстраиваются мужчины, дети, женщины и девушки с бусами на шеях. Боцман, видимо, решил слегка помучить туземцев.

— Юнгу давайте! Юнгу! — послышались нетерпеливые голоса.

Наконец из каюты был выпущен юнга, с лихо заломленным беретом на голове, в новой матросской форме. На берегу его обнимали сверстники, девушки дарили цветы. Под барабанную дробь и звуки неведомо как очутившейся здесь флейты начался праздник. Юнга ликовал. Вместе со всеми он участвовал в каких-то ритуальных факельных шествиях, пел песни и плясал.

— В своей стихии, сорванец, — хмурился капитан. — Ума не приложу, как его переманить в университет?

Утром мы подняли паруса и отправились дальше. Много дней нам благоприятствовала погода с малооблачным небом и умеренными ветрами. Спозаранку над кораблем появлялись большие сиреневые птицы, наши ангелы-хранители. Иногда они опускались на палубу, становились красавицами фрейлинами и о чем-то шептались со своей царицей. Потом птицы снова поднимались вверх, и уже с неба слышались их печальные голоса:

— Возвращайся скорее, царица! Скучаем! Улетали птицы, и снова тихо и пустынно вокруг.

Только изредка проплывут на горизонте паруса, утопающие в бесконечной нежности моря и неба. И что-то захандрила моя подружка, затосковала.

— Какая безмятежность. И какая скука, — пожаловалась она и, оживившись, продекламировала стихи:

[1]

— Откуда, из каких миров принесла ты эти чудесные стихи? — спросил я.

— Все с той же планеты, где мое Лебединое озеро. В моей библиотеке есть и художественная литература, переведенная на общекосмический язык.

Наконец фрегат завершил кругосветное плавание, забрался на север и бросил якорь в так называемом Уютном море. Оно действительно оказалось очень уютным, тихим, с небольшим курортным городом на берегу. Здесь мы и поселились в двухэтажном доме с огородом на крыше.

— Буду здесь выращивать огурцы и помидоры, — заявила Аннабель Ли.

Фрегат уплыл по своим делам. Но мы не остались в одиночестве. Отсюда до университетского городка — рукой подать. В отдельной комнате поселился капитан-профессор. Здесь он готовился к лекциям, принимал своих коллег. Частенько с озера прилетали сиреневые птицы, кружились над огородом, шумно, с перебранкой выклевывали ягоды малины и смородины. Царица сердилась. Птицы опускались, становились фрейлинами в нарядных платьях и вели себя прилично. Однако помогать царице в ее огородных делах фрейлины брезгливо отказались, не желая, как они выразились, «рыться в грязи».

По утрам Аннабель Ли с увлечением возилась в огороде. Потом спускалась в свою комнату, садилась за 1 Стихи К. Бальмонта.

рояль и погружалась в тоскующие, словно улетающие вдаль мелодии. Грустила она, видимо, по своей прежней сказочной жизни, по волшебному Лебединому озеру.

Но это была мимолетная грусть. С какой-то ликующей жадностью она уходила в свою новую жизнь — в земную, с ее мелкими горестями и острыми радостями. Каждый день Аннабель Ли отправлялась на рынок за покупками. Очень уж полюбился ей рынок с его сутолокой, гамом и ссорами. Посмеиваясь, она неумело, но с большим азартом торговалась, потом довольная возвращалась и готовила для нас с капитаном обед.

Иногда капитан приглашал к обеду своего коллегу — доктора философии Зайнера. Он своеобразно объяснял свое пристрастие к этому не очень симпатичному типу:

— Ум холодный, как у жабы, но пронзительный и дерзкий. С ним интересно поспорить.

Он сразу же вызвал у меня смутное беспокойство. Неприязнь возросла, когда он заговорил о портрете Фриды. И заговорил словами капитана.

— Какой прекрасный запредельный образ. Она ближе самого облака к тайне мироздания, мудрее его, — журчал его голос, вкрадчивый, ласковый и столь не вязавшийся с едко насмешливыми глазами. — Познакомь с оригиналом, — попросил он меня.

— Знакомить не буду, — не очень вежливо ответил я. — Сожалею, что показал портрет.

Я унес портрет и спрятал его в чулане. Но тут, как назло, с озера прилетели фрейлины, и в комнату вошла Фрида. Доктор Зайнер так и вцепился в нее. Хитрец сразу смекнул, с чего надо начать: с комплиментов.

— Фрида! Да ты еще прекраснее, чем на портрете. Красота и мудрость Вселенной! Богиня неба! Ведь ты знаешь свою тайну?

— Знаю, — улыбнулась польщенная Фрида и поправилась: — Кажется, знаю. Но сказать не могу. Нет у меня нужных слов и этих… Как это у вас, ученых? Абстрактных…

— Абстрактных понятий и категорий? Чепуха. Разберемся. Ты только согласись побеседовать с нами.

Я не стал отговаривать Фриду. Пусть эти невежды сами убедятся, что ключик к единому вселенскому шифру так просто на дороге не валяется.

В небольшом уютном зале собрались ученые из многих университетов планеты. В основном это были люди нетерпеливые, пожелавшие сразу заполучить у Вселенной ответы на все вопросы. Люди, на мой взгляд, не слишком строгих научных и моральных правил. И цели у большинства из них, как потом выяснилось, были недобрые.

Фрида заговорила, изо всех сил пытаясь сказать о себе и мире, из которого пришла. Заговорила словами какими-то неуловимыми, ускользающе метафоричными. Перед учеными, как и передо мной в тот раз в гроте, открылись огромные картины, окутанные дымкой полуреальности, и образы, уводящие в нескончаемые дали. Образы невыразимо прекрасные и поэтичные, но смутные и расплывчатые, как музыка, как сон.

— Это художество, а не наука! — рассердился кто-то.

— Она и не может высказаться иначе, — возразил я - Она не столько знает мир, сколько чувствует его.

Со мной согласился капитан. Но доктор Зайнер заявил, что Фрида знает все, но не желает сказать.

— Мы материалисты, — ораторствовал он. — И мы уверены, что абсолютная истина познаваема. Наша прекрасная незнакомка напустила туманчику, выражалась нарочито поэтично и образно. Ну и бог с ней. Обойдемся без нее. У нас есть грандиозная возможность — мыслящее, но пока молчаливое космическое облако. Стоит протянуть руку, и мы вырвем у него тайну мира.

— Абсолютная истина недоступна никому, — горячась, возразил капитан. — Недоступна самому Господу Богу, если Он есть. Почему? Да потому, что абсолютная истина, как и Вселенная, бесконечна. Она творит, сама не зная, что у нее получится. А получается у нее каждый раз что-то неповторимое. Вселенная и ее абсолютная истина — каждый миг бесконечно новые. Это бесконечность помноженная на бесконечность. Разумеется, с каждым шагом наука приближается к абсолютной истине. Но дорога к ней слишком далека. Она бесконечна. И загадок от наших усилий не становится меньше. Напротив, они лавинообразно нарастают.