Пенталогия «Хвак»

— И чего, позволь полюбопытствовать, тебе не хватает? Может, ты в графы вздумал выбиться? Нет? Напрасно, я бы подсказал путь… Или жениться восхотел? Тоже нет? А вот это одобряю, ибо на одну шею, пусть даже такую могучую, как у тебя, двух демонов сажать — многовато будет…

— Нет, Джога, это все не то, не то… Устал я как-то… Не руками, не ногами, не желудком, не головой… А надобно мне что-то такое… понимаешь… это… ну… свежесть для души чтобы была. А то я ем и ем, пью и пью, ну, с бабами танцую да милуюсь… А разве для одного этого человек живет?

— Гы-гы-ы… А для чего же еще, повелитель!?

— Для радости ума и тела, как я думаю. Для понимания… чего-то такого… важного… Чтобы вдруг узнать и возрадоваться… такой, знаешь… великой радостью, не обыденной… не от того, что сытно подзакусил…

— По-моему, ты опять трезв как стеклышко, повелитель. Не иначе — перекупался.

— А я теперь, считай, каждый день трезвым бываю! И вино перестало забирать, как раньше брало, и прежняя жажда ушла, и смирение снизошло… (Здесь Хвак слегка прилгнул самому себе: совсем недавно еще, прошлой осенью, пьяный до потери сознания от почти ведра крепчайшей настойки, попал он в засаду, устроенную каким-то колдуном-людоедом и, потом, с пьяным упорством, до рассвета гонял того по скалистой чащобе, грозясь в случае поимки оторвать мерзавцу правую руку и левую ногу… «Уж какими только заклятьями он тебя не поливал, повелитель! А между прочим, сильный оказался колдунок! И прыткий! Что, повелитель? Откуда я знаю, почему ты грозился насчет именно левой ноги и правой руки??? Ты же не объяснял! И не поймал.» Хвак кивал горестно, в попытках получше припомнить что-то такое смутное… Да, нализался как горуль, но в последнее время, даже выпивка перестала его радовать…) Томно мне, Джога. Скучать не скучаю, болеть не болею… И не завидую никому, и не вздыхаю ни о ком и ни о чем… Бывает, захочу узнать… чего-то там такое… Ну, узнаю — сам постигну, либо ты подскажешь — а дальше что?.. У нас в деревне иной раз говорили про нищих да паломников: голь перекатная. Вот и я теперь такая перекатная голь! Без смысла, без предназначения… Раньше не понимал, что сие означает, а нынче на себе испытываю. Иного не хочу, а и так — обрыдло. Эх, маята…

— А у вас в деревне, повелитель, было еще одно меткое выражение, позволь напомнить: дурью маешься!

— Было. Маюсь.

Хвак застонал, захныкал без боли, завозился, переворачиваясь на живот, и прямо на карачках побрел на берег — обсыхать и одеваться. Дно каменистое, ровное — ни песчинки, ни камешка к коже не прилипло. А грязь и пот с тела унесло, как и не было… Хоть и говорил Джога, что постоялые дворы да трактиры кругом стоят, любой выбирай, но это, увы, не совсем так: до той же «Сударыни-демона» шагать и шагать, хоть бегом труси — раньше заката не дотянешься! И до остальных окрестных кабаков путь не близок, но хитрый и коварный Джога неплохо изучил вкусы своего повелителя: «Сударыня-демон» — самое приятное и веселое место, которое только можно сыскать вдоль границы Плоских Пригорий… «Ручеек» тоже неплох, даже несколько поближе будет…

— Может, в «Ручеек», Джога?

— Как прикажешь, повелитель. Но вряд ли там сегодня музыка будет…

— Хм… Тогда не годится. Ладно, Джога, будь по-твоему: в «Сударыню» двинемся.

Чтобы добраться до любого постоялого двора, надо было выходить из Плоских Пригорий, в обжитые места, но Хваку все чаще нравилась пустынная, заповедная чистота этих мест и он выбрал место для ужина с ночевкой вовсе не потому, что жаждал плясать и слушать музыку, нет: просто до «Судырыни-демона» почти половину пути можно было шагать по Пригорьям… Люди здесь очень редки, тем более — вне имперских дорог, воздух прямо целебный, надоедливую мелкую нечисть Джога своею аурой отгоняет, а против крупной да настырной — секира всегда под рукой; сапоги прочные, хоть и топтаные, вода в баклажке есть, из недавнего ручья набрана, заклинанием укутана — долго будет холодна… Стрекозка… с синими глазами… Чего это она?..

— Слушай, повелитель… Хвак, а Хвак? Давай свернем, а? Что-то мне не хочется по той лощинке идти. Сам же мне про стрекозку рассказывал? Давай свернем?

— Чего, чего? Джога, да ты в своем ли уме…

— В твоем, повелитель! И мне там тесновато, признаться…

— Цыц. Прямо пойдем. Чтобы я в родных, можно сказать, местах сворачивал… Ишь… всполошились… стрекозки с Джогами…

Тропинка словно под гору пошла — сама путника подгоняет, впору на бег переходить… Стук… Звяк… словно железом по железу… И тропинка уже не тропинка, и дорога, хоть и не имперская, но ровная широкая, двое пеших легко разойдутся. А потом дорога возьми и лопни в небольшую полянку… так уже было однажды… ой-ёй-ёй, зря не свернул… а посреди полянки мужик в кожаном переднике молотом по камню стучит… Угу, сие не камень, а наковальня, и мужик тот — кузнец. А кузнеца того Хвак уже раньше видел, а имя-то у него — Чимборо, бог кузнечного дела и боевых ремесел!

Волосы под шапкой шевельнулись, Хвак молча развернулся и пошел прочь. Но бог Чимборо уже стоит перед ним: в одной руке молот, а другая под передником чего-то там почесывает. Надвигается с недоброй улыбкой, пятиться заставляет, туда, к наковальне…

— Ты скажи мне, добрый молодец, в кого ты такой дурак, если самого бога намерен пешком избегнуть?

А у Хвака и язык к зубам примерз… И вдруг слова сами в ответ выскочили.

— В богов.

Наверное, Джога ему сию дерзость подсказал, нашептал… Эй, Джога… Эй… Нет, Джога-то как раз примолк и в самый крохотный комочек ужался, словно и нет его…

— Дурак, но предерзкий. А скажи-ка мне, тупой голодранец, кто это там у тебя в голове сидит, молчит, мелкой дрожью трусится? Не шут ли мой Джога? Джога! Слышишь меня?

Словно бы тени возникли там и сям, справа и слева — три женщины обступили Хвака, но не то, чтобы вплотную — до каждой по два полных шага… И до Чимборо столько же. Хвак попятился куда-то вбок, пока не нашел спиною хоть какую-то защиту — ага… скалу. Против богов и гранит хлипче тумана, да все-таки… больше, чем ничего… Ах, да, понятно, что они про Джогу знают, ведь это они сами, много лет тому назад, Джогу в голову к нему подселили…

— Не отдавай, о, не отдавай меня, повелитель!.. — Впервые, за все время знакомства, столько ужаса уместилось в Джогиных словах… Вернее, второй раз, а первый — когда он его и себя в реке топил. Нет, пожалуй, сейчас Джога даже еще больше перетрусил, чем тогда…

— Шут! Ты слышал? — Чимборо, опять придвинулся к Хваку, вытянул вперед правую руку, ладонью к небу. — Ко мне.

Хвак, оробевший по самые пятки, все-таки нашел в себе силы и упрямство для несогласия.

— А чего это — к тебе? А, Чимборо, чего пальцы растопырил? Я условия знаю. Без моего согласия он — никуда, понял? А я не соглашусь. Сами подарили — всё теперь. Пока я жив — он мой! Вот так вот.

Чимборо выпучил на Хвака багровые глаза, раскрыл до отказа клыкастый рот и засмеялся, затряс бородищей.

— Сестрицы, каково, ну вы слышали: червяк умеет говорить! Ну не-е-ет, Матушкино благоволение — это одно, а наглость и святотатство — гораздо иное! Ради наведения должного порядка во Вселенной — и гнев ее стерпеть бы можно. В этот раз с тобою цацкаться никто не будет… «Пока он жив» — вот потеха! Джога, иди сюда! Иди, пакостник, несколько лишних мгновений ничего не решают… Впрочем…

Чимборо взмахнул ужасным своим молотом, но Хвак, до этого прижатый лопатками к каменной стене, почему-то успел скакнуть в сторону. Каменные осколки брызнули во все стороны, словно испуганная стая птеров, по небольшой скале пошла трещина, от макушки и глубоко в землю…

— А, ты прятаться! Ну, на, держи, смертный!

Второй удар молота был еще более стремителен, да только Хвак и тут спроворил, себе на диво: успел выхватить и подставить под удар молота секиру, подарок Варамана. Секира за эти годы полностью сроднилась со своим новым хозяином, научилась понимать его, а он ее: слабая отдача — обычный удар, посильнее тряхнуло — стало быть, перерублены сверхпрочные латы храмового стража с тройной магической защитой… А тут словно бы все вместе заорали от дикой боли — Хвак, его секира и… кузнечный бог Чимборо!