Драконьи грезы радужного цвета (СИ)

— Если вы о том мерзавце… — начала женщина и крепко задумалась.

Да, стоило вспомнить, как вел себя человек поработивший цыган на допросе, устроенном ему Ставрасом в компании всех семи баро Дабен-Дабена, становилось ясно, что у магов-масочников, действительно, не совсем человеческие корни, хотя к кому бы они могли принадлежать, если не к людям, было не понятно. С другой стороны, Шельм явно разительно отличался от большинства представителей своего рода. Хотя, много ли масочников она видела? В том-то и дело, что вместе с Шельмом только двух. Но отчего-то лекарю все же верилось, наверное, он видел не только этих, но и других, принадлежащих к одному с ними роду. Поэтому, цыганка просто поверила ему на слово и расспросы прекратила.

Ставрас же еще какое-то время понаблюдал за веселящимся шутом и покинул двор, на котором цыгане устроили танцы вокруг высокого костра. И совершенно не ожидал, что почти сразу же за ним в комнату, отведенную для них с Ландышфуки, ворвется раскрасневшийся и счастливый до неприличия Шельм.

— А королевича ты с кем оставил?

— Как с кем? С девчонками, конечно. Видел бы ты, как на него Рокси косится, когда его другие девчонки танцевать приглашают.

— И, по-твоему, это нормально?

— По-моему, — отозвался шут, с размаху падая спиной на мягкую постель и раскидывая руки в стороны, — он ей понравился, потому она так и взбесилась, узнав, что он не просто рубаха-парень, который с ней картошку чистил у ручья, а королевич. Наверное, думает, что, такому как он, она и не нужна, так, поигрался в неграмотного и жизни незнающего, а на следующий день забудет. Но номер-то в том, что она ему тоже нравится, и даже очень.

— И что же хорошего в том, что эти твои девушки, с которыми он танцует, их еще больше отдаляют друг от друга? — спросил Ставрас, сбрасывая на простую, без изысков деревянную табуретку свою куртку из темно-коричневой, почти черной, кожи, и расшнуровывая сапоги.

— В том что, ревнуя, она не потерпит такого пренебрежения к себе, и обязательно попытается с ним помириться.

— Ты уверен? Она все же не кисейная барышня из столицы, а чистокровная цыганка, дерзкая, гордая.

— Не уверен. Но, а вдруг, все же сработает.

— Ну, только если вдруг. Подвинься. И вообще, ты ко сну переодеваться не собираешься?

— Ты что, хочешь на меня ночную рубашку и чепец накрахмаленный натянуть?

— Нет. Но не мешало бы.

— Это еще почему?

— Из вредности.

— А не из ревности, случаем? — приподнимаясь на локтях, хитро прищурился шут.

— Разумеется. Надо же подтвердить твою теорию, которую ты на Веке с Рокси испытываешь.

— Конечно, надо! — наигранно обрадовался шут, но стоило взгляду лекаря из немного игривого стать серьезным и задумчивым, тут же скатился с кровати и принялся быстро готовиться ко сну.

Ставрас забрался под одеяло и блаженно прикрыл глаза, вытянувшись в полный рост. Рядом шуршал одеждой Шельм, но лекарь даже головы в его сторону не повернул, когда он забрался под одно с ним одеяло, хотя для них специально приготовили два. И вообще, на кровати вполне хватало места, но Шельм подкатился под самый бок и даже имел наглость положить голову на плечо лежащего на спине лекаря. Тот не стал возражать, но счел за необходимость полюбопытствовать:

— И что это за нежданные нежности?

— Ну, — задумчиво протянул шут, теребя и перебирая пальцами шнуровку на вороте его рубашки. — Ты же сам сказал, что после запечатления какое-то время будешь нуждаться в моем непосредственном присутствии рядом с тобой. Или я что-то не так понял?

— Так, — не стал лукавить Ставрас, которому неожиданно стала очень приятна такая завуалированная забота с его стороны.

— Вот я для тебя и стараюсь, — объявил тем временем шут, и почти потребовал: — Цени!

— Тебя, пожалуй, не оценишь, по миру с протянутой рукой пойдешь, — фыркнул Ставрас, на что Шельм неожиданно обиженно засопел, убрал руку с его груди и откатился в сторону.

— Как хочешь, — обронил он и демонстративно улегся на своей половине кровати, подложив под голову локоть.

Ставрас, конечно, не обрадовался такой перемене в настроении шута из-за, в сущности, не таких уж обидных слов, но предпочел не раздувать неуместную сейчас ссору. Прикрыл глаза и собрался уже последовать в свое ночное путешествие по драконьим снам, как весь настрой ему снова перебил просто несносный шут.

Шельму, вообще, явно не спалось, он подозревал, что все дело в проведенном Радужным Драконом ритуале. Ставрас, лежавший рядом с ним, знал доподлинно, что именно в нем.

— Ставрас?

— М?

— А что тебе во мне нравится больше всего?

— В смысле? — от такой постановки вопроса лекарь опешил и даже на бок повернулся, чтобы иметь возможность как следует рассмотреть неугомонного мальчишку.

— Ну, часть тела… — отозвался тот, испытующе всматриваясь в лицо.

— Шельм… — предостерегающе начал Ставрас, но тот перебил его.

— Да, ладно тебе, это же не домогательство, а просто любопытство, — отмахнулся шут. — Вот мне, к примеру, кроме твоих желтых глаз, покоя не дают руки.

— Руки?

— Ну, да, — приподнявшись и подперев ладонью щеку, подтвердил Шельм. Обхватил пальцами другой руки его запястье и поднес ладонь лекаря к лицу, с задумчивым видом рассматривая её. — Большие, сильные, с типично мужскими узловатыми суставами, длинными, но ни разу, не изящными пальцами, — проговорил шут, и добавил: — У женщин таких не бывает.

— Ну, еще бы! — польщено отозвался Ставрас.

Шельм сразу же отпустил его руку и снова поинтересовался:

— А тебе во мне?

— Живот, — не задумываясь, бросил лекарь и перекатился на спину, заложив руки под голову.

— Хм? — протянул Шельм, явно не удовлетворенный односложным ответом. Но, после того, как Ставрас не счел нужным пояснить, все же рискнул возмутиться: — Так не честно!

— Ну, а что еще ты хочешь от меня услышать? — повернул голову в его сторону Ставрас.

Шут успел заметить в его глазах какое-то непривычное мечтательное выражение, но спросить о нем не успел. Оно исчезло без следа.

— Просто ответь, почему? — испытав странный душевный порыв протянуть руку и коснуться до лежащего рядом мужчины, немного рассеянно отозвался Шельм.

— Не знаю. Просто нравится и все, — буркнул Ставрас, решив, что тема становится слишком скользкой.

— А когда начал нравиться? — все равно продолжил допытываться настырный шут и предположил навскидку. — С запечатления?

— Нет. С турнира. Помнишь?

— Ага. Помню, сколько мне трудов стоило уговорить тебя участвовать.

— Уговорить? Скорее, принудить хитростью и коварством, — пробурчал Ставрас недовольно. Но на самом деле, вся проблема была в том, что ему банально было стыдно, но не за Шельма, как можно было бы предположить, а за себя. В том, что пришлось согласиться на его условия в тот злополучный день, был виноват только он сам.

Все началось с того, что весь вечер, который Ставрас все же посетил, (?) (посетил что?) а не проигнорировал, как обычно, чтобы хоть как-то развеяться, несносный шут не отходил от него ни на шаг. Так что, очень скоро от его улыбки "а-ля коварный соблазнитель, преследующий прекрасную фурию", которую Шельм с упорством блаженного испытывал на нем, становилось тошно. Потеряв надежду избавиться от приставучего юнца, успевшего набить оскомину своими силами, Драконий Лекарь не выдержал и пробормотал в присутствии короля, что некоторых особо резвых хоть раз полезно высечь для острастки. И меньше всего в тот момент ожидал, что Палтус воспримет его слова, как руководство к действию.

А шут улыбался. Стоял и улыбался, легко опираясь руками на специальную балку, держащуюся на двух столбах, которые были вбиты чуть в стороне от основной аллеи дворцового сада специально для таких вот провинившихся, которых король желал наказать здесь и сейчас, не отходя далеко от пышного бального зала. Правда, обычно их к ней приковывали, чтобы не сбежали, но шут приковываться отказался наотрез. Все думали, что сбежит, но он улыбался, светло и почти по-детски лукаво, а за его спиной резал воздух и тонкую светлую кожу хлыст. Несколько раз хлыст изогнулся, огибая стройное тело, и красные отметины от его "поцелуев" остались не только на спине, но и на плоском животе голубоволосого парня, так не похожего на себя самого без пестрой ливреи и шутовского колпака. Две ярко-розовые полосы с остреньким окончанием по обе стороны от пупка.