Драконьи грезы радужного цвета (СИ)

— А то, что я и так рядом стоял, тебя не устраивает?

— Я же уже говорил тебе, что придется немного потерпеть.

— Я думал, ты имел в виду боль от ранения и от запечатления.

— Тебе все же было больно, — с грустью сказал Ставрас и опустился на камни, подложив под голову лапы.

Хвост он убрал в сторону, и теперь ничто не мешало шуту отойти от него, но он так и остался стоять, привалившись к удивительно теплому боку дракона.

— Мы не хладнокровные, — проворчал Ставрас, уловив его мысль про тепло. — Опять с ящерицами сравниваешь?

— Ну, извини, внешне же похожи.

— И где ты видел летающих ящериц?

— На ярмарке, — прижавшись к нему теперь и щекой, отозвался Шельм, вспоминая, как в пятнадцать сбежал из дома, шел к столице и на одной из деревенских ярмарок зарабатывал тем, что показывал селянам как маленькие ящерки, наловленные им на ближайшем лугу, отращивали крылья и взлетали. И ему было уже все равно, что Ставрас, скорей всего, тоже видел это воспоминание. Он устал злиться на него, устал притворяться. И даже макса масочника, которую он всегда скрытно носил на своем теле, больше не жгла душу. Казалось, душа выгорела дотла для того, чтобы когда-нибудь попробовать вновь возродиться из пепла.

— Красивый фокус, — произнес дракон, кося желтым глазом в его сторону. Конечно же, он все увидел. — Научишь?

— Может быть. Только… — Шельм замялся. Мысли метались в голове, как растревоженные сладкоежкой-медведем пчелы, но шут отвесил себе мысленную оплеуху и пришел к выводу, что раз уж они теперь связаны, говорить нужно на чистоту, пусть и не привычно, и пусть даже страшно. — Я не наколдовывал им крылья. Я, дергая за ниточки, заставлял их отрастить.

— Я никогда не встречал такого дара у марионеточников, — задумчиво произнес Ставрас, но не выглядел ни удивленным, ни тем более испуганным. Шельм постарался незаметно перевести дух, а дракон задал давно интересующий его вопрос: — Так какую маску тебе присудили?

— Полишенель.

— Глупо. Ты вовсе не глуп, не циничен, и тем более, не жесток. Почему его?

— Со злости, хоть старейшины никогда и не признались бы в этом. Они просто не знали, какая маска выбрала меня.

— А ты знал?

— Да.

— Шельм?

— Я — Вольто, призрак. Но масочников с этой маской не рождалось уже очень давно.

— Маска масок?

— Да, — отозвался шут, а потом все же решил не развивать эту тему и вернуться к прежней. — Так что там с моей болью? Ты не знал, что запечатление причинит её?

— Я запечатлял человека на себя лишь однажды. И он не был магом.

— Ты об Августе, прародителе королевского рода и основателе Драконьей Страны?

— Да, о нем.

— Ты сказал, что однажды был увлечен человеком. Это был он, да?

Дракон не ответил, но шут и так увидел ответ в его мыслях. Высокий, статный мужчина, с черными кудрями и аристократической кожей, и глаза, темно-карие, но, кажущиеся, почти черными. Ставрас помнил его разным: молодым, почти мальчишкой, взрослым, состоявшимся правителем, и стариком, с редкой сединой во все таких же черных кудрях. Но любил он его юным, порывистым и светлым, как лучик рассветного солнца, преломленный через слезинку утренней росы. И память о нем сопровождала грусть, глубокая и неизбывная, как бездна, по легендам породившая мир.

— Вы с ним были просто друзьями? — после долгого молчания, уточнил Шельм, хоть и так видел, что, да, только друзьями.

— Когда он начал осознавать, что уже не "просто", он успел стать королем молодого королевства и обзавестись юной королевой, в качестве приданного, принесшей в его копилку маркизат Рандевил. А королевству нужна стабильность, опора, будущее и… наследники.

— Ты отпустил его?

— Я сбежал. И долго не возвращался, увидевшись с ним в последний раз лишь на смертном одре.

— Но как же так, ведь ты запечатлил его на себя?

— Когда я ухожу в путешествие по другим мирам, меня не может почувствовать даже тот, с кем моя душа связана узами запечатления.

— То есть, когда из бронзового ты становишься Радужным?

— Да.

— Значит, сейчас это не наш мир?

— Нет.

— Ставрас…

— Да?

— Ты родился Радужным?

— Нет. Бронзовым. Но стал Радужным, когда ушел в вечное путешествие тот, кто был им до меня.

— То есть, теперь, ты не совсем дракон?

— Точнее, совсем не дракон.

— Почему?

— Ну, к примеру, бронзовые драконы могут быть людьми довольно ограниченное время, если же они не расправляют крылья слишком долго, то могут очень сильно заболеть и умереть. Я же, наоборот, веками могу не нуждаться с драконьей ипостаси.

— А в Радужной?

— А Радужную я принимаю каждую ночь.

— А как же тогда на Вересковой Пустоши, ну, после моего обморока? Ты был лекарем.

— Вересковая Пустошь это мой мир, я тебе уже говорил.

— И что это значит?

— А почему ты ушел из дома?

— Потому что… — по инерции начал шут, но оборвал себя и быстро спрятал все воспоминания, как можно дальше.

Дракон глубоко вздохнул.

— Я думаю, будет честнее, если я расскажу тебе о своем мире, когда ты осмелишься рассказать мне о своем бегстве, согласен?

— Согласен, — опускаясь на камни рядом с ним и прижимаясь к его боку спиной, выдохнул шут. — А что там, в городе, ты не знаешь?

— Девочки с Веровеком наводят порядок. Кстати, твоего коллегу скрутили и теперь по моему совету держат в изолированном от людей помещении. Дом баронессы на осадном положении, так как боятся, что если придет кто-то, в ком нет твоих нитей, этот Лютикмилеш сможет подавить его волю и вырваться.

— Лютик, хоть и считается безобидным цветком, именно из его выжимки готовят очень опасный яд.

— Я знаю. А из ландыша, напротив, лекарство, — даже не видя оскала драконьей морды Шельм знал, что Ставрас улыбается.

— Почему ты выбрал меня? — очень тихо спросил он, запрокидывая голову и подставляя лицо ласковому солнцу.

— Потому что захотелось.

— Это не ответ.

— Ну, может, я решил еще раз попытать счастье с человеком.

— Хм, знаешь, мне амбиций не хватит возжелать в единоличное владение целое королевство. Меня вполне удовлетворяет шутовской колпак. Так что, оправдаться тем, что не хотел обезглавливать королевство, у тебя уже не получится.

— Ну да, тебя послушать, осталась самая малость, — протянул Ставрас, опустив тот факт, что Августу в самом начале амбиций тоже не хватало.

— Это какая?

— Убедить тебя, что тебе нравятся не только девушки, но и один конкретно взятый дракон.

— Который и не дракон вовсе?

— Ага.

— Ну, зная твои методы убеждения, может быть, у тебя и получится.

— Ну-ну, — скептически протянул Ставрас и неожиданно исчез.

То есть, это шуту показалось, что он исчез, и Шельм, не ожидавший такого подвоха, опрокинулся навзничь, лишившись опоры за спиной. Над ним склонился усмехающийся лекарь.

— Ты! — возмущенно выдохнул шут, одним прыжком вставая на ноги и поворачиваясь к нему.

Ставрас расхохотался. Шельм прищурился и сладенько протянул:

— Милый, а дай я тебя поцалую!

— Да, не вопрос, — отсмеявшись, весело согласился лекарь, но встретив решимость в глазах шута, напомнил: — Только ты имей в виду, что этот поцелуй считаться не будет.

— Почему это?

— Потому что ты обещал поцеловать меня, так сказать, публично, чтобы развеять сомнения нашего с тобой королевича.

— Когда это я такое обещал?!

— Когда винился в том, что драконов со зверьми сравнил.

— Но…

— И не надо делать вид, что не помнишь. Я же вижу, что ты ничего не забыл.

— Это не честно! Я маленький, наивный, белый и пушистый, а ты издеваешься!

— Ну, что ты, я в твоей пушистости не сомневаюсь, просто, как лекарь, авторитетно заявляю, что ты безусловно таким и был, пока не заболел.

— Заболел? — растерянно моргнул шут.

— Конечно. Чем, как не болезнью объяснить, что теперь ты зелененький и склизкий?

— Интересно, и кто после этого из нас шут?