Пророчество Двух Лун

— Это потому, что вы забились в щель, как клоп, — сказала Уида. — Так нельзя. Занялись бы чем-нибудь полезным, глядишь, и душа перестала бы морщиться, точно старый носовой платок.

— Полезным? — Джехан искоса глядел на нее.

Уида отобрала у него кувшин, по-хозяйски налила в кружку и сунула в руки Эмери.

— Ну да, полезным, — повторила она. — Например, псовой охотой. Вы почему свору собак не держите? А еще мелкопоместный. Да все мелкопоместные, сколько я их знаю, непременно занимаются собаками!

— Учту. — Джехан чуть наклонил голову.

— Вот и учтите. — Уида помахала пальцем, как бы наставляя его. — Хотите, я вам из столицы выпишу? У меня большие связи.

Эмери заговорил:

— Простите. Я глупо себя повел. Я должен был сразу сказать, что догадываюсь…

Он дернул углом рта и жадно отпил из кружки.

— О чем? — Джехан непонимающе поднял брови. — О чем вы догадывались?

— О том, кто вы такой. Брат хозяйки, говорите? Когда он приезжал, все в доме шло вверх дном? М-да… Сдается мне, знаю я этого человека. И эту семью я тоже знаю. Хромой, болезненный первенец и бастард, оставленный в семье «про запас»…

— Звучит цинично, но в этом имелся определенный резон.

— Разумеется, резон имелся! — Эмери чуть приподнялся в кресле. — И какой резон! С ума можно сойти… Однако рассказывайте дальше. Значит, мой отец избил ее. Я так и думал. Адобекк не стал бы убивать человека без достаточных на то оснований. Моего отца ведь убил Адобекк, не так ли? Я это лет с пятнадцати уже подозреваю.

Он глянул на Джехана исподлобья. Теперь бледен был Джехан. Пустая кружка покачивалась у него на пальце, потом соскользнула на пол и, как бы не спеша, развалилась на несколько глиняных кусков.

— Чему вы удивляетесь? — осведомился Эмери, вздернув верхнюю губу. — Да, хроменький первенец — это я. Не помер, хотя все этого боялись. Кстати, ваш Ренье теперь тоже хромает. Упал с лошади, когда ему было четырнадцать, и повредил ногу.

— Ренье, — повторил Джехан. — Так его назвали? Ренье.

— А вы и этого не знали? — поразился Эмери. — Здорово же вы спрятались от людей.

— А что мне оставалось? — Джехан наклонился, подобрал осколки кружки, посмотрел на них, снова бросил на пол. — После того как законный супруг Оггуль «случайно» упал в пропасть, когда отправился в горы по какой-то деловой надобности, я жил в постоянном страхе. Господин Адобекк не слишком церемонится с людьми, которых считает нужным убрать.

— Вы переоцениваете нашего дядю, — возразил Эмери. — Убить какого-нибудь засранца — тут его рука не дрогнет, но ведь вы-то не… — Он вдруг засмеялся и закончил фразу: — Вы не засранец. Простите за такие слова. Я сам себя загнал в ловушку и не нахожу другого выхода из ситуации: пришлось называть вещи своими именами.

— Я знаю, кто я такой, — сказал Джехан. — Я забыл свое место. Вот отчего случились все беды. Она умерла вскоре после рождения второго ребенка. Я даже не знал, кто у нее родился.

— Неужели слухи о семействе господина Адобекка до вас не доходили? — спросил Эмери. — Не могу поверить в то, что вы не пытались разузнать хоть что-нибудь о своем сыне.

Джехан сказал:

— Разумеется, кое-что я выведал. Но задавать вопросы напрямую не решался. Чтобы не очернить память Оггуль. А я мог случайно сказать что-нибудь не то не тому человеку. Последнее, что я узнал, — господин Адобекк представил ко двору своего внучатого племянника. Одного. Весьма многообещающий юноша. Об этом рассказывал в харчевне, откуда мы только что сбежали, какой-то проезжий господин. Он похвалялся, что только что едет из столицы и знает все новости… Странно было слушать об этом. Кто этот единственный племянник Адобекка? Вдруг тот, законный, ребенок умер, как и опасались, и юноша, которого представили ко двору, — мой сын? Но способа проверить у меня не было.

— Ко двору был представлен Ренье, — сказал Эмери. — Ваш Ренье. Королева приняла его весьма милостиво. Не без протекции Адобекка, разумеется, но, полагаю, сейчас он уже обзавелся собственной репутацией.

— Какой он? — спросил Джехан неловко.

— Похож на меня. — Эмери обвел свое лицо пальцем по контуру. — Только красивый. Что-то не поддающееся определению. Что-то, чего у меня нет, а у него в изобилии.

— Понятно, — сказал Джехан.

Эмери видел, что Джехан хочет спросить кое-что еще, но не решается. Молодой человек догадывался о чем. Нет уж, на этот вопрос Эмери отвечать не станет. Если когда-нибудь Джехан увидит братьев вместе, он сам поймет: никогда между ними не существовало ни зависти, ни соперничества. То обстоятельство, что на протяжении двух десятков лет их двоих выдавали за одного человека, только сблизило их.

Но Джехан с чуткостью, которая была воспитана в нем привычкой улавливать господское настроение и которая так и не была забыта за годы самостоятельного житья в собственном доме, ни о чем больше не спросил.

Весь день они втроем разговаривали о разных интересных вещах. О конских ярмарках, о псовой охоте, о музыке, о короле Гионе, о праздниках в столице, о глупых традициях студентов из Академии Коммарши.

Утром следующего дня молодые люди уехали. Джехан остался один. Он долго слушал тишину, воцарившуюся в доме, и ощущал усталость, которая навалилась на него после этого бесконечного визита. Что-то неуловимо изменилось в доме и в нем самом, и он в точности знал, что послужило тому причиной. Не воспоминания об Оггуль, не встреча с единоутробным братом Ренье и даже не мысль об Адобекке с его развеселой улыбкой — об Адобекке, который не задумываясь решил судьбу трех человек: одного убил, другого запрятал в глуши, а третьего объявил несуществующим… Нет, все дело в эльфийке. Это она перебудоражила весь дом, разворошила мысли Джехана, поселила в его душу крохотное желаньице: действительно выполнить обещание, данное при расставании Эмери, и приехать в столицу на ежегодный праздник.

Господин Адобекк глазам своим не поверил, когда перед ним предстали Эмери и Уида — уставшие, в одежде, забрызганной дорожной грязью, верхом на чужих, плохоньких лошадях.

— Немедленно уведите эту скотину в конюшни! — завопил он, высовываясь из окна пятого этажа. — Городские власти запрещают держать животных в центре города! А таких животных я бы вообще запретил держать где бы то ни было. Их вид оскорбителен.

— Дядя! — жалобно сказал Эмери. — Позвольте нам хотя бы войти в дом. Пусть лошадьми займется Фоллон.

— Нет! — рявкнул Адобекк. — Вон отсюда! В конюшни! Фоллона им!.. Я слишком дорожу этим человеком.

Адобекк скрылся в комнатах, и до путешественников донесся его гневный рев: «Любезный Фоллон, ты меня слышал: я запрещаю тебе даже приближаться к двери!»

Эмери вздохнул:

— Нас не пустят, даже если мы встанем на колени и будем биться о порог лбами.

Из окна третьего этажа показался Ренье, опухший спросонок.

— Еще одно кошмарное зрелище, — молвил Эмери, подняв к нему голову. — И я вынужден созерцать это каждое утро!

— Ой, — сказал Ренье, ныряя обратно в комнату. Эмери опять услышал дядин возмущенный голос, слегка приглушенный стенами.

— Старый негодяй! — возмутилась Уида. — Так-то он обращается со своей будущей королевой! Я все ему припомню.

— Сперва найди Талиессина и уговори его жениться на тебе, — хмыкнул Эмери.

Он развернул коня.

— Ты куда? — удивилась Уида.

— В конюшни. Дядя не станет с нами разговаривать, пока мы не выполним его приказание. В подобных случаях он беспощаден.

Когда они вернулись к дому, на сей раз пешие и еще более грязные и уставшие, Адобекк наконец позволил им войти.

Ренье спустился в одну из маленьких приемных: в доме Адобекка их имелось несколько, на всякий случай. Мало ли что. Старый интриган предпочитал не компрометировать своих посетителей. В свое время, когда он морочил голову сразу нескольким придворным дамам, у него для каждой имелась собственная комнатка.