Принц вечности

– Я знаю, – кивнул Дженнак. – Молнии Паннар-Са.

– Да, мой господин. Только не собирался я никуда их метать и метательных труб у гайядцев не покупал. Зачем они мне? Я человек мирный, клянусь Священным Ветром и всеми Святыми Книгами! – Кро'Таха вновь коснулся левого плеча и дунул на ладонь. – Люди мои делали так: присматривали подходящую землю в лесу, рубили деревья и тащили бревна к берегу. Ну, а все остальное поливали гайядским зельем и жгли. И каждая тварь лесная могла убежать и скрыться от огня – ведь шума, сам понимаешь, было предостаточно. Так мы расчистили два участка, а когда взялись за третий, товары наши, что лежали на помосте под крыльями белых попугаев, остались нетронутыми… Арахака не взяли их! И не положили ни перьев, ни шкур, а только вот это!

Кро'Таха пошарил под своей накидкой и протянул Дженнаку нечто странное, походившее то ли на маленький наконечник стрелы, то ли на шип или колючку. При ближайшем рассмотрении этот предмет и оказался колючкой – небольшой, в треть мизинца, и со столь острым кончиком, что сравниться с ним не могла бы и стальная иголка. Кро'Таха держал колючку осторожно, на раскрытой ладони, и когда Дженнак потянулся к ней, быстро отвел руку.

– Не трогай, милостивый! Сохрани Мейтасса, наколешь палец, а стрела-то отравлена! Дикари, они и есть дикари; не ведают божественных заветов, не знают, что есть людей нельзя и нельзя сражаться отравленным оружием! Такое непотребство боги запретили!

Не боги, а сетанна, отметил про себя Дженнак. Еще полвека назад всякое оружие делили на чистое и нечистое; клинок и копье, стрела и топор считались чистыми и применяли их только в бою да на охоте. Даже казнить преступника мечом или секирой было не принято; к чему поганить светлую сталь и благородную бронзу, когда челюсти кайманов творят казнь ничуть не хуже? Огонь и яд, за исключением оборонительных посадок кактуса тоаче, рассматривались как недостойное оружие, бесчестное для любого племени из Великих Очагов; ядом пользовались дикари, а струи огня метали кейтабские пираты, что не прибавляло к ним уважения во всей цивилизованной Эйпонне.

Но времена менялись, и то, что вчера было бесчестьем, сегодня сделалось разумной мерой предосторожности. Горючее зелье кейтабцев, как и арсоланский бальзам, размягчавший камни, оставались секретом, но было масло, горевшее не хуже молний Паннар-Са, если швырять его в горшках, а затем появился взрывчатый порошок, жуткая смесь селитры и серы, изобретенная атлийцами. Теперь громовые метатели и ядра, начиненные этой смесью, уже не считались чем-то нечистым, порочащим доблесть воина или накома-полководца – ведь всякий, кто не обзавелся этим оружием, был обречен на поражение. Но неприязнь к отраве сохранилась – разумеется, к той, которой убивали, а не к целительным ядам, коими пользовались лекаря.

Кро'Таха извлек мешочек из плотной кожи тапира, брезгливо поднял колючку двумя пальцами и спрятал ее.

– Может, яд выдохся, – пояснил он, – но рисковать не стоит, милостивый господин. Такие колючки арахака выдувают из длинных трубок, называемых чен-чи-чечи; летят они недалеко и не могут пробить кожаного доспеха, но одна царапина отправляет раненого в Чак Мооль. Вот такую колючку мы и нашли у своих нетронутых товаров. Она была воткнута в столб, а крылья попугая сорваны и брошены на землю.

– Знак войны? – брови Дженнака приподнялись.

– Нет, предупреждение. Но когда мы расчистили другие участки и засадили их, дикари принялись уничтожать посеянное и убивать моих людей. Подло, клянусь черепахой Сеннама! Выдирали кусты по ночам, стреляли из-за деревьев, крались, как тени, за нашими спинами, но ни разу не приняли бой лицом к лицу! Война призраков, мой господин… И в ней я терплю поражение, потеряв многих…

– Сколько? – спросил Дженнак.

– Около сотни… Не воинов, нет – охотников и простых земледельцев. Теперь мои люди не ходят в джунгли и страшатся работать на полях в сумерки. Смерть витает над нами, будто ожил демон Камлу, изгнанный некогда грозным Коатлем!

Кро'Таха разволновался не на шутку; толстые щеки его тряслись, лицо посерело, в глазах стояли слезы. Сейчас, в своей воздушной белой накидке, спасавшей от жары, он походил на попугая – на печального попугая с поникшими крыльями и ощипанным хвостом, вдруг осознавшего, что он не сокол и справиться с филином, грозой ночей, ему не дано.

Похоже, не притворяется, решил Дженнак и, отставив недопитую чашу, произнес:

– Чего же ты хочешь, Кро'Таха? Дикарей кормит лес, тебя – кусты какао. Ты рубишь лес, они рубят твои кусты; ты жжешь деревья, они убивают твоих людей. Чему тут удивляться? Лишь тому, что начал ты хорошо, а кончил плохо.

– Плохо, – согласился рениг, – но не так ужасно, как могло бы случиться. Видишь ли, светлый господин, за ближним лесом лежат трясины, а за ними – опять лес, и в нем селения дикарей. Где, мы не знаем; может и селений никаких нет, а живут эти арахака на деревьях подобно обезьянам и жгут там костры, дым от которых можно заметить утром и вечером. Люди мои прежде в болото не заходили, хотя есть там тропа, размеченная пестрыми перьями; но кто по ней ходит, не знаю. Нам – да пожрет меня Паннар-Са! – по ней не пройти!

– Отчего же? – Дженнак откинулся на пятки, приняв позу удивления.

– Хватило у меня ума не посылать в хоганы дикарей воинов, послал я охотников – троих с дарами, чтоб заключили они мир либо высмотрели, где прячутся арахака. Люди мои исчезли, попав, я думаю, на циновку трапез к дикарям или сгинув в трясинах, и тогда отправил я еще двоих, обещав им в награду по сотне монет. Но и те не вернулись! Опытные лазутчики, мой вождь! Кейтабской крови в них ни капли, урожденные гуары, что умеют ходить по болотам и лесам! Но и они пропали, не разведав ничего…

– А если бы не пропали? Если бы разведали? – с интересом спросил Дженнак. Он чувствовал, что рассказ ренигца приближается к некоему логическому концу, и мог уже предугадать, что завершится сия история просьбой. Он даже знал, какой.

– Если бы разведали… – Кро'Таха вдруг посуровел, вытер глаза и потряс стиснутыми пухлыми кулаками. – Если бы разведали! Я бы этих людоедов…

То ли миролюбие его было напускным, то ли он не понимал, что силой мир не навяжешь. С другой стороны, что он мог сделать? Жалко расстаться с богатым хоганом, бросить плоды трудов своих; тут всякий владетель принялся бы рассылать лазутчиков, точить клинки да славить своих противников людоедами. И так происходило везде; в Ибере и Бритайе, на равнинах Лизира, в тайонельских лесах и здесь, в дельте Матери Вод. Повсюду, куда добирались пришельцы из мест цивилизованных, дикарям предстояло смириться с этим нашествием или исчезнуть. Ибо, как сказано в Чилам Баль, пощади врага, если уверен, что он станет твоим другом, а не уверен – убей! И Дженнак не сомневался, что коль арахака выживут сейчас этого ренига, то вскоре придет другой, не с сотней воинов, а с тысячей; и будут у него корабли, и громовые метатели, и огненное кейтабское зелье, которым можно спалить лес вместе с непокорными дикарями. Выходило, что Кро'Таха и его люди – меньшее из зол.

Рениг тем временем склонился до самого пола, угодив носом в блюдо с печеными ракушками.

– Тебя, мой господин, послал сам Мейтасса! Ты – чак, великий! Ты мудр и силен; ты переплыл морские воды, сражался с грозным Паннар-Са, бился с белокожими великанами, у коих рты обросли рыжей шерстью! И ты покорил их – ведь теперь они твои слуги и воины! – Кро'Таха, не переставая кланяться, простер руки к палубам, к мачтам и реям «Хасса», где одиссарцы, вместе с их юными потомками, дружно стучали топорами и сращивали канаты. – Твои бойцы искусны и многочисленны, – продолжал Кро'Таха, – одеты в прочные доспехи и могут рубить и стрелять, и бросать громовые шары, а сам ты, господин мой, величайший из накомов, побеждавший по ту и по эту сторону Бескрайних Вод! Ты – светлорожденный, и в уши твои шепчут бога! Так склони же слух свой к моей просьбе! Возьми моих воинов, мудрый господин, соедини со своими, и сделай так, чтобы на этой земле воцарились мир и покой!