Кому в раю жить хорошо...

Манька тут же села, не глядя на Дьявола, уставившись в землю, сковырнув под столом кочку, которую не успели вытоптать.

— Да не под той землей, по которой ногами ходишь! Это, — он тоже ковырнул носком ноги землю, — лишь одна из разновидностей ее, грубая форма, первый свод Поднебесной, — он собрал и отодвинул инструмент. — Например, черти — другая материальность. Физический план не достают, но умеют обращаться к материальности, которая выше физического плана. Приказали навредить — и прошлись по человеку люди. Но обращались-то не к телу, а к красной глине, из которой сознание состряпано! А человек сделал! Разве не воздействие на физическое тело? Одна материальность лежит в другой, и у каждой свои свойства, а Твердь — начало и конец. И до Бездны рукой подать, и Небесная рядышком… Поднебесная — как стержень, в самом центре, а Небесная вокруг этого стержня. А иначе, как бы удержал?

Я, правда, не должен таскать туда, кого попало, — он нахмурился, — но, думаю, кое-что я могу для тебя сделать…

— И встречают там василиски и грифоны меднокрылые, железноклювые, охраняя горы Рипесйские… Ну, или Олимп… Или Рай… — пояснил Борзеевич, вставая из-за стола и похлопывая себя по животу. И сел обратно, растянув на скамейке ноги, как Манька. — Умели раньше учебный процесс поставить на широкую ногу. Сказки сказками, а слушал человек, и Закон учил, и заодно географию.

— Да как же… — Манька опешила, изменившись в лице. — Умереть предлагаете?!

— Камни мы с тобой отведали, стали они хлебами, — подытожил Дьявол. — Царства мира посмотрела, сказала: достойное богатство. Значит, пора на крыло Храма становиться, чтобы проверить, понесут ли ангелы, и не преткнешься ли о камень, — рассудил он с серьезным видом.

— Так то Сын Божий, а я кто?! — ужаснулась Манька, опешив, что Дьявол сравнил ее со Спасителем Йесей.

— Манька, Сына-то как раз не понесли! — засмеялся Борзеевич. — И камни хлебами не стали, и Царства Мира не положил ему Дьявол. И понимал, что ангелы не понесут, преткнется…

— М-да… — задумался Дьявол. — «И был он искушаемый в пустыне сатаною, со зверями, и Ангелы служили ему»… Вот я, Борзеевич, все пытаюсь понять, что в уме у человека, когда он страшно переживает за Спасителя, который в пустыню зачем-то приперся? Откуда ему сатана померещился? И какие звери? Скорпионы ползали у ног? А ангелы? За водой бегали или пироги из песка лепили? «И после этого взалкал»… — Дьявол оперся щекой на руку и ушел в пространную задумчивость.

— Алкать — желать нечто противозаконное… — объяснил Борзеевич, обнаружив, что Манька поморщилась, услышав знакомое и незнакомое слово. — «И ученики же его взалкали и начали срывать колосья и есть»… Позарились на чужое, вытоптали поле. «Поутру же, возвращаясь в город, взалкал. И по дороге увидел одну смоковницу, и не найдя на ней ничего, кроме листьев, сказал: не будет же от тебя плода вовек. И засохла…» Подрезали, убили.

— Что же такое взалкал Сын Божий в пустыне, что сразу после этого исполнился силой духа и пошел проповедовать Евангелие?! — Дьявол вернулся из прострации и обратился к Маньке. — Посмотри, как он оправдывал свои преступления, ссылаясь на Давида — уравнивая Царя до Бога: «Разве вы не читали, что сделал Давид, когда он взалкал и вошел и ел хлеба предложения, которые можно есть одним священникам, и давал бывшим с ним?»

Первое, начнем с того, что «хлеба предложения» — умное решение, которое рекомендовали, получая его от меня, накладывая на хлеба, с которыми приходили люди, на проблемы их.

Получается, Давид ел нечто запретное, которое было общеизвестно и общедоступно, но запрещено Законом.

— Ну, если говорить о хлебах… — выдвинул версию Борзеевич, нахмурив лоб, тоже уставившись в пространство перед собой, будто читал книгу. — Вряд ли что-то умное там лежало. Народ в то время даже кузнеца своего не имел. Каждый был раб, убивали, накладывали заклятия… Отец на сына, сын на отца, братья на сестер, и только Помазанников не трогали.

— Вот именно! — согласился Дьявол. — Божьего человека уже днем с огнем было не сыскать. Второе, Давид — Благодетель Богу? Он убивал людей, он рвался к трону, он обманывал, грабил… И не гнушался проклятиями, называя их благодеянием и возмездием от Господа. Пример: Навал и Авигея — как бы (как бы!!!) царский пир, окаменевшее сердце, десять дней — и Навал умирает. С чего бы? А Авигея становится женой Давида, со всем имуществом Навала в приданое… Умница!

И сразу понятно, чего взалкал Давид, и какие хлеба предложения отведал…

Знать Закон, не значит исполнять Его! Все вампиры знают. Все народы знали. Но почему только один народ сумел поведать его современникам?! И не странно ли, что отрывочные сведения, которые дошли о других народах, характеризуют их, как народы милосердные, человеколюбивые, гордые, сильные, смелые и трудолюбивые — а что ни найдут от Закона, то кровь и смерть, и жертвы…

А дошел, потому что Бог у народа в одном лице — Благодетель… Но о-очень больной!

То, говорит, иди, то не иди, то забьют, то не забьют, то помазанников ищет, то проклинает, то поднимает, то, говорит, подохнете все, то нет, будете жить… И обязательно обнадеживает народ, которому ни с кем мирно не уживалось… Чем Асур ему не угодил, если поднимал пророка до себя? Назови мне имя хоть одного пророка, который бы поднялся среди сего народа, будучи пришельцем!

А я разве судьбу испытывал когда?! Глина у меня одного цвета, и люди меряются со мною силою, прославляют и поднимаются Царями, чтобы выйти из чрева моего.

— А псалмы?! Давид славил тебя, а ты что задумал?! — возмутилась Манька до глубины души.

— Ох, Манька, — только и вымолвил Дьявол, тяжело вздохнув. — Молитва молитве рознь. Думаешь, Благодетели мало молились в твоей земле? В одном псалме Давид — как Бог, в другом — больная немощь, в третьем — угрожает, в четвертом — призывает врагов, в пятом — стыдит, в шестом — винится… И каждая определенному лицу, с определенным сопровождением. То сам он, то священник, то начальник хора, то народ такой-то… С какой радости Давид посвящает псалмы сынам Коревым, если от века сии считались среди сего общества народом проклятым?

«И разверзла земля уста свои, и поглотила их и домы их, и всех людей Кореевых и все имущество; и пошли они со всем, что принадлежало им, живые в преисподнюю, и покрыла их земля, и погибли они из среды общества»?

Вот ты, встала и сказала: чем же я хуже вампира, если Бог один и все святы перед Ним, если чтят Закон Его?! И ответит тебе вампир: приди, принеси кадильницу, и увидишь, с кем Господь. Естественно, я буду на стороне вампира, ибо у него молитва, а у тебя могила. И подниму и то, и другое. Не потому, что я люблю одних больше, других меньше, но помогаю человеку увидеть землю. Корей увидел землю Моисееву, в которой его поселили, и которую сам Моисей не увидел до конца дней своих. Кореев народ — это проклятый человек, который умер для народа. Это мой народ, который живым входит в преисподнюю. И кричит, как рождающийся.

Что же Давид пишет псалмы для проклятого, которым не собирался становиться?

Маня, вот ты, проклятая вампиром, но проклятие твое на тебя, а он Царь. Что бы ты говорила в сердце своем, обращаясь к себе, и к царю, и к его народу? Или они?

Не то ли — обращение Царя к народу от души:

«Всякий день посрамление мое предо мною, и стыд покрывает лице мое от голоса поносителя и клеветника, от взоров врага и мстителя: все это пришло на нас, но мы не забыли Тебя и не нарушили завета Твоего. Не отступило назад сердце наше, и стопы наши не уклонились от пути Твоего, когда Ты сокрушил нас в земле драконов и покрыл нас тенью смертною…»

Твое обращение от себя самой к Благодетельнице и Благодетелю:

«Излилось из сердца моего слово благое; я говорю: песнь моя о Царе; язык мой - трость скорописца… Дочери царей между почетными у Тебя; стала царица одесную Тебя в Офирском золоте. Слыши, дщерь, и смотри, и приклони ухо твое, и забудь народ твой и дом отца твоего. И возжелает Царь красоты твоей; ибо Он Господь твой, и ты поклонись Ему. И дочь Тира с дарами, и богатейшие из народа будут умолять лице Твое…»