Самый лучший демон. Трилогия (СИ)

К счастью, старый умывальник в страшных черных потеках растрескавшейся эмали висел сбоку от плиты. Поэтому Арха просто пододвинулась к нему вместе с табуреткой. Кое-как, наливая прохладную воду в сложенную горстью ладонь, умылась, экономя драгоценную жидкость. И все еще смутно надеясь, что ее хватит хотя бы на маленькую чашечку чая.

Не хватило, естественно. Заглянув в кружку, на дне которой плескались какие-то неубедительные остатки, гордая ведунья почувствовала, что готова разреветься. Она зажмурилась и вцепилась в край раковины, словно упасть боялась.

— Разве это нормально, если некому даже чая приготовить? — пробормотала она, ткнувшись лбом в руки. Слезы все-таки закапали, хоть она и стискивала зубы, что сил было. Может поэтому и закапали? — Мать! Пожалуйста, я так устала! Ну, пусть хоть кто-нибудь… Я не о безумной любви прошу! Только пусть кто-нибудь рядом будет.

Арха замерла, прислушиваясь, слово действительно ответа ждала.

Никто ей, конечно, не ответил. Только в печи громко треснуло прогоревшее полено. Лекарка выпрямилась, сердито утерев слезы кулаком и швырнув ни в чем неповинную кружку в раковину. Встала, отпихнув ногой табуретку, и уставилась на собственное отражение в отколотом с одного краю зеркале.

— Зачем просила? Мать дает только жизнь. Она может помочь, но судьба от нее не зависит! — нравоучительно, передразнивая кого-то неведомого, но явно занудного, высказала она собственному отражению. — Да и чего просила, спрашивается? Кошку что ли Богиня послать должна была? Могла и сама на улице подобрать…

Зеркало молчало, равнодушно демонстрируя чернокожую физиономию с зареванными желтыми глазищами. Арха поморщилась — физиономия ей активно не нравилась. Отражение сделало то же самое — ему не нравилась Арха.

То, что внешностью ее Мать обидела, ведунья поняла еще пять лет назад, когда перебралась в столицу. В родной деревне на нее, конечно, посматривали с жалостью. Но, все же, общее мнение было если и не лестным, то и не слишком обидным. Что-то вроде: «Ну и что? Зато ведунья и хозяйка, наверное, хорошая».

А в Ахаре до девушки быстро донесли, что симпатичных полукровок не бывает по определению. При должном везении даже бесса могла понравиться демону. А вот метиска никому, никогда привлекательной не покажется. Потому что кровь порченная. Нет, для определенных утех и она сгодится. Спать-то допустимо с кем только прихотнется. А вот рожать нужно только от своих.

Хотя на чистокровного шавера Арха смахивала сильно. Человеческая кровь, доставшаяся от родной мамочки, только разбавила папочкину наследственность. Пожалуй, от человеческих предков она только зубы неизмененными и унаследовала.

Для демонессы ведунья была слишком низкорослой и чересчур мясистой, как определил один умник. Да еще и цвет кожи Архи больше походил на кофе, подбеленное молоком. Настоящие же шаверы чернокожие, словно их дегтем мазали. Как раз своей чернотой да несоразмерно большими ушами они от всех прочих демонов, считавших, что бледность — признак аристократизма, и отличались.

Все же остальное было вполне демоническим, но кошмарно непропорциональным. Глазищи желтые, в пол-лица. Уши острые, лопухами. Рот… Об этой детали своей внешности лекарка предпочитала совсем не вспоминать. Ее губы стали стойким источником таких мужских предложений, с какими они к женам обычно не совались.

Арха повернулась к зеркалу боком, привстала на цыпочки и прижала грудь ладонями, чтобы она казалась поменьше. В ладошки грудь не помещалась. Ведунья глубоко вздохнула.

— Ну, и смирись! Как говаривает мистрис Шор недовольным пациентам: «Не можешь расслабиться и получать удовольствие? Тогда терпи!», — сообщила она собственному отражению, скорчила рожу и, показав сама себе язык, отправилась спать.

А что еще делать, когда жизнь твоя пуста и бессмыслена, принц на горизонте не маячит, грудь в ладони не помещается и даже чаю горячего нет?

Теплый ветер пах диким яблоневым цветом. В воздухе бушевала метель из полупрозрачных, чуть розоватых, лепестков. Порыв подхватил волосы, бросив их в лицо, играясь, задрал подол платья. И унесся, шепчась с ярко-зелеными, недавно проклюнувшимися листьями. Где-то соловей звал подругу, перекатывая трели в горле. На лугу, угадывающемся за деревьями, звенели кузнечики. Солнце садилось, заливая прозрачное небо всеми оттенками красного.

— Ара, — позвал кто-то негромко.

Ведунья обернулась, медленно, как будто во сне, когда тело не слишком охотно подчиняется приказам разума.

Мать сидела под деревом, по-девчоночьи поджав ноги. Подол белого простого платья, не украшенного даже вышивкой, мягкими складками лежал на траве. Ее лицо и волосы, закрывала почти непрозрачная накидка, обрисовывающая лоб и нос. Да глаза темнели, но невнятно, размыто.

Арха опустилась на колени, коснувшись лбом травы.

— Ну, что ты, девочка. Разве должно так-то? — огорчилась Мать.

Ее голос… Его словами не описать. Он был одновременно молодым и старым, звонким и хриплым. Он менялся не каждое мгновение, а каждую долю мгновений. В нем переплетались, но не сливались, голоса всех девочек, девушек, женщин и старух родившихся, уже умерших и еще не рожденных. Но при всем — это был Ее голос, гармоничный и родной, как голос бабушки.

— Прости, Мать. Но я не могу приветствовать тебя иначе, — прошептала ведунья. — Разве можно стоять перед той, кто и есть сама Жизнь?

— Ох ты ж! Давненько меня так не чествовали! Ну, раз не можешь, тогда — пожалуйста, — девушке показалось, что Она смеется. Но зла в насмешке не было. Так бабушка смеялась над очередной внучкиной глупостью. — Хотя, сидя, наверное, было бы удобнее.

Арха нервно облизала губы, пытаясь сообразить, как лучше поступить и, все-таки, села, разглядывая какую-то травинку. Смотреть на Богиню ей казалось кощунственным.

— Ты зачем меня звала? Не знаешь разве, что просить неразумно? Дать-то, я могу. Да вот не слишком ли тяжел подарок будет?

Мать не злилась. Ее выходка лекарки даже не раздражала. Скорее, Она удивилась, что взрослая девушка способна такие глупости творить. Бабушка в таких случаях говорила: «Вроде бы уже большая деточка, а туда же!» — и сокрушённо вздыхала.

— Ничто не может быть тяжелее одиночества, — упрямо буркнула Арха.

— Так чего же ты хочешь? Действительно, что ли кошку тебе подбросить? Или, как всем, принца на белом коне? Хотя там у вас черный лучше смотреться будет.

— Не надо мне принца!

— Вы посмотрите! И принца ей не надо, — всплеснула руками Мать. — Так чего же ты хочешь, девонька?

Ведунья молчала, проводя над травой ладошкой, задевая пушистые кисточки. Губы надулись сами собой, а в глазах опять злые слезы закипели. Она прекрасно понимала, что того, чего действительно хотелось, не дадут. Время вспять не поворачивается. Мертвые не возвращаются, хоть ты упросись. Но все равно было обидно. Как будто подарок пообещали, да мимо обнесли.

— Знаешь, сколькие меня молили о том, чтобы «все было как раньше»? — грустно спросила Богиня. — Больше только тех, кто просил все исправить. Благодари судьбу, что тебе пока ни в одном своем поступке каяться не приходиться, глупая. Прошлого нет, оно было, да прошло. Жить надо, девочка. И радоваться тому, что жалеть не о чем. А одиночество… Всему свое время. Ты вот совсем чуть-чуть не дотерпела. Ну, это тебе уроком на будущее. Ступай. И в следующий раз по пустякам о милости не проси.

Порыв теплого ветра закружил яблоневый цвет, словно вокруг метель поднялась. Арха едва различила, как Мать руку подняла, благословляя ее. Ведунья спохватилась, что так и не спросила, а вопросов-то не считано было, вскинулась… Но ветер, играясь, забросил в открытый рот сладковатый яблоневый лепесток.

Когда Арха осознала, что во входную дверь стучат, пришло и понимание, что ей только что было очень хорошо. И не потому, что снилось приятное — на языке до сих пор ощущалась тающая сладость. Просто она только что спала, вот мгновение назад — спала. И уже больше не спит. А это было очень-очень плохо.