Кулон на счастье (СИ)

2

***

Мы шли вдоль высокого берега Волги. Виктор молчал. Смотрел себе под ноги. Холодный ветер заставил меня намотать на шею бурый от старости, но теплый шерстяной плат, и все равно было зябко.

Наверное, я в нем выгляжу как одна из тех одинаковых мрачных, рано постаревших женщин, которых каждый день встречаю в очереди. Они как тени, и я как тень.

Еще десять минут назад Виктор оживленно рассказывал про дома на набережной. Но чем дальше мы отходили от Татарской, тем мрачней он становился, а потом и вовсе замолк.

- Пошли вниз? - предложила я. - Там, наверное, меньше дует.

- Пойдем. Есть там одно место... Раньше стояла барская усадьба восемнадцатого века. Сейчас от нее уже ничего не осталось, кроме яблоневого сада. Он небольшой, деревьев десять всего. Но зато какие там яблоки! Самые вкусные в городе.

От усадьбы осталось больше, чем от Покровской церкви. Фасад с окнами, сквозь которые видно небо. Деревянный сарай у покосившегося забора. И яблони. Это красиво - темно-серые, покрытые инеем стволы и красные яблоки.

Только рвать их мне уже не хотелось.

- Она как будто горела. Усадьба. Вон, наверху, следы огня. А раньше было не видно. Варь, ну ее к лешему, эту прогулку. Я же вижу, вам неуютно. Только не понимаю, из-за погоды, или вы просто не решаетесь сказать, что я - никудышный экскурсовод и плохая компания.

- Почему вы оказались в Озерцовской больнице?

- Не имею права рассказывать. Будем считать - несчастный случай на производстве. Что называется, и на старуху бывает проруха.

- Воевали.

- Да. Но давайте лучше о вас. Вы ведь впервые в Энске?

- Скорей всего, да. Но мне здесь как-то... неуютно, что ли. Как будто темно.

- А мне всегда казалось, что Энск - светлый город. Зеленый. Голуби кругом. И знаете, до нашей встречи он мне именно таким и казался. Правда, с поправкой на осень и плохую погоду. Но сейчас...

- Сейчас вы считаете, что заразились мрачным настроением от меня.

- Нет, Варь. Что-то происходит с самим городом, с нами, его жителями... Но я не могу понять, что! - Он усмехнулся. - Не могу почувствовать.

Мотор автомобиля мы услышали издалека, и даже отошли к заборам, чтобы земля из-под колес до нас не долетела. Но оказалось - зря.

Забрызганная свежей грязью черная «Эмка» резко затормозила в нескольких метрах от нас. Я хорошо разглядела солдатика за рулем - молодой совсем парнишка, наверное, только успел школу окончить.

Распахнулась задняя дверца. Из машины вышел высокий подтянутый мужчина лет сорока. Армейские галифе, сапоги, короткое кожаное пальто и кожаный же военный картуз с красной звездой. Взгляд холодный, с легким прищуром. Аккуратные усики. Черные.

- Виктор Алексеевич Цветков?

- Так точно. Цветков.

- Капитан Максимов Артем Мамедович, Главное управление государственной безопасности, следователь по важнейшим делам.

- Чем могу служить?

Следователь по важнейшим делам недовольно поморщился.

- Нужна ваша консультация и помощь. Поговорим наедине?

- Думаю, Артем Мамедович, вы поинтересовались не только моим именем, прежде чем отправиться на поиски, так что должны знать, что меня комиссовали не без причины. Вряд ли я смогу оказать вам профессиональную помощь. Разве что, посоветовать.

Максимов помрачнел еще заметней.

- Выходит, отказываетесь сотрудничать.

Виктор осторожно ответил:

- Не отказываюсь. Но сомневаюсь, что смогу помочь...

- Вы даже не слышали, о чем пойдет речь!

- Очевидно, о самоубийцах.

Максимов резко повернулся ко мне, как будто хотел уничтожить взглядом. Я была лишними ушами. Виктор это тоже понял:

- Варя, подождите меня немного. Мы поговорим с капитаном, и я вас провожу.

Я кивнула. Мне не очень хотелось стоять на морозе, да и пора уже было отправляться к Евдокии. И все-таки я не могла уйти, не окончив наш странный и вроде бы пустой разговор. Что-то важное все еще оставалось недосказанным.

И еще его взгляд - быстрый, едва заметный, ободряющий. Взгляд, ради которого стоило пару минут померзнуть возле полуразрушенной усадьбы.

Я подняла с травы крепкое красное яблоко размером с кулак. От него пахло свежестью и землей...

Он вернулся минут через десять. Сказал язвительно:

- Я советский солдат и мой долг - помочь расследованию!

Стало понятно, что убедить усатого Максимова в своей профессиональной несостоятельности ему не удалось. Я не стала расспрашивать. Видно же, что человеку и без моего любопытства тяжело на сердце. Так мы и добрели до рабочей окраины - молча.

До дома, в котором я живу, осталось всего ничего. Сегодня, с мокрым от дождя фасадом, под хмурым небом, он показался мне особенно мрачным.

- «Дом Фролова», - с ходу определил Виктор. - Так вы здесь живете?

- Да. Евдокия Леонтьевна его тоже так называла. Это старый дом, но он еще не совсем развалился. А кто такой Фролов, я не знаю.

Окна на первом этаже заколочены еще с давних времен, угол просел. Парадная дверь вросла в землю еще в прошлом веке. Жильцы пользовались черным ходом.

В начале лета здесь, кроме меня, жила еще семья, сумевшая в сорок втором выбраться по Ладоге из осажденного Ленинграда. Они, уезжая, оставили мне несколько нужных вещей, в том числе железную печку на первом этаже. К сожалению, слишком тяжелую, чтобы поднять ее ко мне наверх.

На втором этаже печь тоже была. Старая, покрытая изразцами... и крупными, руку просунуть, трещинами. Топить ее я пока не решалась.

Я отворила дверь, нашарила выключатель. Наверху загорелась, мигая, тусклая лампочка.

Лестницу тоже перекосило, как и весь дом.

- Вы здесь живете... - задумчиво повторил Виктор. - Не боитесь?

- Нет. Мне не бывает страшно.

Мы стояли на крыльце, плохо защищавшем от дождя, и лестница, что ведет вглубь дома, казалась дорогой в пустоту.

Виктор посмотрел на меня встревоженно и отстраненно:

- А как? Как вам бывает?

Я никогда не пыталась выразить словами эти свои ощущения. Навеянную городом безнадежность и бессмысленность любых усилий. То, как обычный пасмурный день ложится на плечи неимоверной, глухой тяжестью.

Ответила скорей себе, чем собеседнику:

- Как будто ты в пустой комнате, а вокруг тебя - нарисованный город. Кто-то заботливо переставляет картинки, но ничего не меняется. Темный подвал... или коридор без окон, без дверей, по которому идешь, идешь, а он не заканчивается. И впереди ничего нет... Пустота. И когда это накатывает... в такие минуты кажется, что и жить незачем...

Повисла тяжелая, неприятная пауза. Виктор вдруг осторожно взял меня за плечи и тихо, почти шепотом сказал:

- Не смей так думать. Никогда не смей. Слышишь? Даже если кажется, что выхода нет... на самом деле он есть. Надо только поискать. Слышишь? Смерть ничего не меняет и ничего не отменяет...

Я почувствовала запах его куртки - кожа, дождь, совсем немного - табачный дым.

Он замолчал, а я боялась шевельнуться. Он ведь, похоже, решил, что я на самом деле была готова... Что он еще мог подумать, когда услышал мои путанные объяснения? Я сама бы подумала то же самое.

Наконец он опустил руки. Вздохнул:

- Это все разговоры о самоубийцах. Извини.

- Ничего.

На Татарской об этом не говорят. Но надо быть слепой и глухой, чтобы не знать, не видеть и не слышать, что происходит в городе. Та женщина на крыше, позавчера. Она не первая. И не десятая. В газетах о таком не пишут. Зато в очереди, или на почте, или в поликлинике...

Сарафанное радио работает без сбоев.

Я спросила:

- Тот следователь приехал раскрывать самоубийства? Почему это секрет?

- Максимов ищет мага, который стоит за самоубийствами. Понятное дело, он боится утечки информации.

Я поежилась. А вдруг действительно есть кто-то, кто желает городу зла?

- Хуже всего, Варь, что я и в самом деле мало чем могу помочь.