Месть Бела

Конан встал. Угрожающе белели костяшки сжатых кулаков. Его меч прислонен к перилам террасы — только руку протяни. Но для того, чтобы вырвать длинный язык из глотки этого наглеца, меч не понадобится.

— У тебя пока нет причины впадать в ярость, Конан из Киммерии. Прежде разберись — друг я тебе или враг, хочу я тебе помочь или желаю зла. Садись спокойно, и поговорим. — Человек в белых одеждах не отпускал взглядом взгляд варвара.

Конану не нравилось, когда с ним так говорят — как с недоумком. Он едва сдерживал выплеск своего гнева. Но еще немного, и он возьмет за грудки этого самодовольного болтуна. Не хватало капли. Пока северянин лишь со злостью проговорил:

— Мне от тебя ничего не нужно, незнакомец. Тебе что-то нужно от меня?

Симур понимал, что варвар на грани, еще толчок с его стороны, и дикарь станет неуправляемым, подчинится своей клокочущей ярости. Надо быть аккуратней. Он легко добился того, что киммериец рассвирепел. Собственно, как и предполагалось, это было не трудно сделать. Теперь, чтобы заставить этого любопытного дикаря заговорить, следует успокоить его, и, когда раздражение спадет, он, как и всякий другой после бурного выброса эмоций, сделается на время мягче, податливее. Тогда его без труда можно будет вызвать на откровенность. Симур сказал:

— Я тебе нужен. Но ты пока не знаешь об этом. Я сейчас все объясню. Выслушай меня, а потом этого вынеси свое суждение — стоит ли нам продолжать этот разговор, нужен ли он тебе и мне. Я так думаю, что нас свели вчера боги, отвечающие за пересечение человеческих судеб.

То ли невозмутимое спокойствие собеседника передалось киммерийцу, то ли северянину просто некуда было спешить, а, может, от того, что в последние дни Конан был не похож сам на себя, но гнев варвара, если не пошел на убыль, то хотя бы остановился на достигнутой точке кипения, что позволило ему сесть на прежнее место и произнести:

— Начни, а я послушаю. И Симур начал:

— Сперва обо мне. Имя мое тебе теперь известно. О моем отце ты, мне думается, что-нибудь да слышал. Это никто иной, как бывший градоправитель Шадизара. Да-да, это так. А ни ростом, ни цветом лица и волос я не похож на заморийца благодаря своей матери — она родилась и выросла в Бритунии. Откуда ее и привез отец, вернувшись из набега на бритунские города. Сперва она была одной из его многочисленных наложниц. Потом стала любимой наложницей. Еще какое-то время спустя, когда отца назначили градоправителем, он подарил матери свободу, дом в квартале, где проживает знать, и пожизненное содержание — ей и своему сыну, то есть мне. Таким образом, я был избавлен от забот о хлебе насущном и мог проживать жизнь по своему усмотрению. Этот медальон, кстати, от отца. На нем его фамильный герб.

— Зачем ты мне об этом рассказываешь? — недовольно перебил рассказчика Конан.

Человек в белых одеждах умоляюще приложил руку к груди:

— Еще немного, и ты поймешь. Позволь мне закончить. Дело в том, что я посвятил свои пролетевшие сорок с небольшим лет такому занятию, как постижение законов, по которым живет этот мир, постижение сути человека, постижение причин и основ всего сущего. Бессчетное количество прочитанных книг, бесед с людьми, знающих о чем-то гораздо больше иных, часов, проведенных в размышлениях. И как результат всего этого — смею сказать, я достиг некоего Знания, позволяющего мне считать себя если не мудрецом, то человеком, разбирающимся лучше многих в тайнах и загадках этого мира и человека.

— Ну и что? — Улегшееся было недовольство киммерийца вновь нарастало, поскольку пока он не мог взять в толк, зачем ему нужно сидеть и выслушивать россказни какого-то там сына градоправителя и бритунки.

— Немного терпения. Теперь о тебе. Если я ошибся, если то, о чем я скажу сейчас лишь мое заблуждение, то прими мои извинения, и мы закончим этот разговор. Сегодня утром я обдумал наши вчерашние похождения, наши бессвязные пьяные беседы... Тебя что-то мучает, Конан из Киммерии, что-то не дает тебе покоя, да? Что-то, не так давно происшедшее с тобой, потрясшее тебя настолько, что ты перестал быть самим собой. Утратил прежнюю уверенность в себе. То, что произошло, не отпускает тебя, преследует, ты только об этом и думаешь. А больше всего ты думаешь: «А не схожу ли я с ума? Не становлюсь ли одним из тех ненормальных, что бродят по городу в нелепых одеждах и несут всякую чушь? Не заболел ли мой мозг?»

— Что я тебе вчера наговорил? — Из смятого рукой Конана серебряного кубка выплеснулись остатки недопитого вина.

— Ничего. Ничего особенного. Но я подумал, сопоставил... Видишь ли, каждый человек, каким он уж получился, таким и ходит по этой земле. И говорит, и делает все так, как это ему свойственно. А ты... уж прости, ты, каким я тебя увидел вчера, все делал и говорил не так, как присуще тебе... Например, беспричинный мрачный запой, когда пьют только ради опьянения вусмерть, не свойственен тебе...

— Откуда ты знаешь, какой я? Симур пожал плечами:

— Я могу, конечно, заблуждаться, как и всякий из нас, но мне показалось, я понял, кто ты есть. И что сейчас в тебе что-то сдвинулось. Именно сейчас, потому что такие люди, как ты, или быстро справляются с любого рода трудностями, или побеждаются ими. А в тебе сейчас идет борьба. Значит, как раз недавно что-то произошло. И еще. Вчерашняя потасовка в «Гремучих змеях» возникла после того, как ты схватил без всякою к тому повода одного из наших случайных собутыльников с возгласом: «Думаешь, я сумасшедший?» Я все сопоставил, и вот...

— Какое тебе до всего этого дело?

— Думаю, я сумею тебе помочь. Если я не прав...

— Помолчи, — сказал Конан.

Симур кивнул и, скрестив руки на груди, стал ждать. Варвар погрузился в раздумье.

— Ладно, — наконец сказал киммериец. — Ты прав. Со мной действительно произошло кое-что. И я расскажу тебе. Нергалова жизнь, в конце концов, вдруг ты и в самом деле такой умный, что разберешься, что тут к чему... Вино еще есть?

— И чаша еще одна есть, — усмехнулся человек в белых одеждах.

Они молча выпили по чаше розового полусухого и снова наполнили сосуды.

— А ты-то чего вчера ввязался в питейное состязание? — неожиданно спросил варвар.

— Видишь ли, Конан из Киммерии, истину подчас можно разглядеть, лишь поднявшись на самую вершину или опустившись на самое дно.

— А-а...

Опять наступила пауза.

— Так вот, — наконец, приступил Конан к рассказу, — я — вор.

— Я догадался.

— Чего там догадываться! Не скажу, что это ремесло мне уж так по душе, но пока не удается отыскать занятие получше, а жить на что-то надо. Бывает, и хорошо случается пожить, провернув удачно дельце. Правда, не знаю, может, у меня кошель дырявый, но деньги как-то не задерживаются. И никогда не задерживались. Вот их полным-полно, ну, думаешь, поотдыхаешь всласть, надолго хватит. Глядь — и снова пусто.

Когда еще бренчит в кошеле, на что попало не соглашаешься. Если подвернется стоящее дельце, тогда берешься за него. А от сомнительных делишек, от мелочевки всякой отказываешься. Но когда уже выгребаешь последние медяки со дна сумки, тут на все пойдешь, лишь бы голодным не остаться.

Вот в один из таких дней, когда кошелю и животу угрожала пустота, а на примете не было пока ничего подходящего, и объявился тот тип. Подсел ко мне поутру за стол в трактире «Кровавые кони», знаешь? В Кривом переулке, сразу за рыбной лавкой.

Такой в годах, борода с сединой. Одежда в пыли, рожа грязная, будто он только слез с коня, отмахав добрую сотню лиг. Он это и подтвердил. Я, говорит, только что прискакал и сразу стал разыскивать тебя, путь, значит, держу из Хоршемиша, что в Кофе, а направил меня к тебе Иакис, сказал, что ты лучший в своем деле в Шадизаре. Иакис мог такое сказать, мы с ним не раз удачно работали на пару. Он, действительно, недавно подался в Хоршемиш, в свой родной город. Ну, думаю, Иакис первому встречному мое имя не назовет. Ладно, говорю, выкладывай, что там у тебя. Он, что мне тоже понравилось, сразу перешел к делу без всяких там бестолковых вступлений. Вот, говорит, мне нужен человек, чтобы выкрасть одну вещицу из храма Бела. Хранящийся там посох, якобы принадлежавший самому Белу. Уплачу, говорит, двадцать золотых.